Секрет Сабины Шпильрайн - Нина Абрамовна Воронель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что делать? – дрожащим шепотом выдохнула Ева.
– Я думаю, лучше открыть, раз он нас выдал, – ответила Сабина в полный голос и отправилась бороться со щеколдой.
– Перестаньте ломиться в дверь, а то эта ржавая щеколда никогда не откроется! – крикнула она громко, еще раз рванула щеколду и распахнула дверь. Со света дня в подвал вошли трое, но не могли ничего рассмотреть в темноте.
– Почему они не зажигают свет? – спросил по-немецки один в сапогах.
– Простите, господа, но вы забыли подключить нам электричество, – огрызнулась я тоже по-немецки.
Он на мой немецкий и ухом не повел, а приказал управдому:
– Тогда пусть зажгут свечку.
Второй в сапогах открыл было рот переводить, но Сабина его перебила по-немецки:
– Для этого кто-нибудь должен дать нам свечку. У нас нет.
Теперь первый в сапогах – ясно, что он был главный – обратился прямо к ней:
– Раз свечки нет, зажгите что-нибудь, что у вас есть!
– А чем зажечь? У нас нет спичек, – поддержала разговор Рената.
– Вот видите, до чего ваша власть довела людей, даже спичек у них нет, – попрекнул управдома главный, но переводчик не спешил это переводить. Тогда я решила поправить дело и перевела.
Управдом зашипел, как раскаленная печка, на которую плеснули воду:
– Да что вы слушаете этих поганых евреек, они вам такого наговорят!
Переводчик опять заткнулся, и никто из нас переводить эту гадость не стал.
– Что он сказал? – завопил главный, выходя из себя.
Мы молчали, мы ведь в переводчики к нему не нанимались, а настоящий переводчик забормотал что-то невнятное:
– Это глупые женщины, господин обершарфюрер, они сами не знают, что говорят.
Обершарфюреру надоела эта канитель, и он приказал:
– Всем выйти из подвала! Там, на свету мы их зарегистрируем.
Мы с Ренатой вышли первые, Сабина за нами, а Ева спряталась в темноте за диваном, надеясь, что ее не заметят. Но для того обершарфюрер и взял с собой управдома, чтоб тот не дал никому спрятаться и избежать регистрации.
Он бодро протопал в подвал и вытащил оттуда дрожащую Еву:
– Вот еще одна, думает, я ее не помню. Да я всех их знаю наперечет!
Главный записал в толстую тетрадь Сабину и девочек и обернулся ко мне:
– А ты чего стоишь? Давай свои документы!
Я растерянно стояла и не знала, как мне быть. Но Сабина знала. Она расстегнула красный кисет мамы Вали, висевший у меня на шее, и вытащила оттуда мою метрику:
– Ее регистрировать не надо! Она русская! – и протянула метрику переводчику.
Тот расправил ее и прочел по-немецки: «Столярова Сталина, русская, год рождения 1929».
– Значит, она не ваша дочь? – удивился обершарфюрер. – Почему же вы ее прячете у себя?
– Она наша соседка. Вы наш дом разбомбили, и ее мать погибла. Вот мы ее и взяли с собой.
– И напрасно взяли. Это очень опасно – прятаться у евреев, – утешил он нас и пошел дальше стучать в двери, на которые указывал ему управдом.
Ева продолжала дрожать, как в лихорадке. Она бросилась к Сабине и повисла у нее на шее:
– Они нас убьют, да? Всех нас убьют, для того они нас записали! Мама, сделай что-нибудь! Я не хочу умирать! Я еще совсем не жила, в школе говорили, что я буду великой скрипачкой! Я не сделала никому ничего плохого, почему я должна умереть?
У нее начались судороги в руках, она сжимала горло Сабины все сильней и сильней, пока Рената не вмазала ей звонкую оплеуху и не оттащила от матери. Тогда Ева упала на асфальт и стала биться головой о дверь и кричать:
– Не хочу умирать! Не хочу, не хочу умирать!
Сабина стала бледная как смерть и оперлась спиной об стенку, чтобы не упасть и не закричать вместе с Евой.
А я сказала:
– Знаете, что? Пусть Ева возьмет мою метрику и станет русская Сталина Столярова, а я притворюсь Евой, и пусть меня убивают. Все равно я не хочу больше жить.
– Ты что, сбрендила? – спросила Рената. – Ведь проклятый управдом ни за что не оставит Еву вместо тебя. Ты ее не спасешь, а себя погубишь!
А Ева все продолжала и продолжала дергаться и выкрикивать бессвязные слова, так что соседи стали высовываться из окон и дверей, чтобы получше рассмотреть, в чем дело.
– И чего это она так? – спросил старик со второго этажа.
А толстая баба, которая лузгала семечки в окне под ним, охотно объяснила:
– Та то жидовочка верещит, помирать не хочет.
– А хто ж хочет? – рассудил старик. – Только никто в нас не спрашивает, хотим мы или не хотим.
Баба смела языком серую полоску подсолнечной лузги с нижней губы и смачно сплюнула ее вниз, на асфальт:
– Люди болтают, будто про жидов есть отдельный приказ, чтоб всех их убить и воздух от них очистить.
– Воздух очистить всегда полезно, – мирно согласился старик, а Рената вдруг вскипела:
– Мама, хватит изображать обморок и давай с этим спектаклем кончать! Сделай, что хочешь, но поскорей убери ее отсюда!
Сабина медленно, как в полусне, отлепилась от стены, но не упала, а подошла к заходящейся в истерике Еве, села рядом с ней прямо на асфальт и положила ее голову к себе на колени.
– Ты ведь знаешь, как это трудно со своими! – пожаловалась она Ренате, но та только нетерпеливо фыркнула:
– Знаю, знаю, на себе испытала!
Сабина положила ладони Еве на глаза и начала гладить их медленными круговыми движениями.
– Тише, тише, все хорошо, хорошо, хорошо, – бормотала она почти шепотом, – ты очень устала, очень устала, тебе хочется спать, спать, спать. Твои веки становятся все тяжелей, они уже совсем тяжелые, будто на них положили камни, ты не можешь двинуть ни рукой, ни ногой, ни рукой, ни ногой, ни рукой, ни ногой.
Ева замолчала и постепенно перестала дергаться, руки ее безвольно соскользнули вниз, и она затихла.
– Ишь, ведьма, падучую заговаривает! – восхитилась толстая баба. – И чего только эти жиды не умеют, они весь русский народ заговорили своей большевистской властью!
– Вы бы про большевистскую власть поосторожней выражались, а то ведь большевики вернутся, они вам это припомнят!
– Конечно, припомнят, если кто-нибудь донесет.
– А уж кто-нибудь обязательно донесет!
– Уж не вы ли?
– А что? Может, и я.
– Пошли в дом! – скомандовала Сабина, и откуда только энергия взялась? Ведь пять минут назад умирала, а тут превратилась в настоящего генерала: – Рената, бери Еву за плечи, а Лина пусть возьмет ее
