Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов

— Клянёмся! — ответил строй сотней голосов, так что сосна радостно зашумела обожжённой хвоей. А Оля Дейнеко и Катя Мочалова заплакали — и от обиды, что их не берут, и от горя, что их оставляют здесь, как они считали, на произвол судьбы. Стоявшие в стороне. женщины и дети также плакали. Защитники покидали их. Скоро ли они вернутся и вернутся ли?

Даша лежала на постели возле открытого окна. Она не могла встать, чтобы в последний раз посмотреть на милые лица друзей. В раскрытое окно до неё доносились голоса собравшихся па площади партизан и звонкий голос Макея, слов которого, однако, разобрать нельзя было. Только сердце подсказывало ей, что именно говорят там её товарищи, её брат Макей. Вдоуг ей безотчётно захотелось взглянуть туда и она потянулась к окну. Но в груди что‑то словно обощгло, и Даша, почувствовав острую боль в боку, вскрикнула и опустилась на подушки.

— Что с тобой? — вдруг услыхала она над собою ласковый мужской голос и вздрогнула от неожиданности.

Краска залила её бледные щёки, сердце радостно забилось, когда она в вошедшем узнала Пархомца. Она мельком взглянула на него большими страдальческими глазами и вдруг ей стало невыносимо грустно, тоскливо и от острой боли, и от долгого невольного затворничества. И это в то время, когда отряды уходят из блокированных немцами лесных районов, когда так нужна её помощь Макею.

Пархомец стоял в полном обмундировании. Узкие зелёные галифе обтягивали его стройные ноги, а туго подтянутый ремень подчеркивал широкий и крепкий торс. Новая жёлтая портупея по диагонали бежала по всей груди от левого плеча к правому бедру, на ней, ударяясь о ляжку, висел хорошо прилаженный пистолет в такой же новой жёлтой кобуре, как и портупея. Он пришёл не только проститься, но и показать себя, свою мужественную красоту девушке, которую он горячо любит, но с которой серьёзно ещё не говорил о своих чувствах. Он тогда поцеловал её, но так как‑то и не сумел с ней погоцорить о своих чувствах. Теперь, уходя в далёкий поход, откуда, неизвестно ещё, вернётся ли живым, он решил объясниться с девушкой, назвать её женой. Отсюда его некоторый форс и мальчишеская франтоватость, которые он в обычное время терпеть не мог. Лёгкой, чуть танцующей походкой он подошёл к больной и заставил себя насильно улыбнуться.

— Как твоё здоровье? Ты чего это, Даша, когда я вошёл, вскрикнула? Меня испугалась?

— Нет, чего же мне тебя бояться, — сказала Даша слабым голосом, — я хотела подняться к окну, и мне стало очень больно.

Эти простые слова девушка сказала с такой искренностью, что у Пархомца в горле запершило и на глаза навернулись слёзы.

— Ничего, ничего, — только и мог сказать он в утешение. — Можно закурить?

Пархомец не хотел курить и знал, что это бестактно — курить у постели больной, но он не знал, что ему с собой делать, что говорить. И хотя Даша сказала «можно», он всё же не закурил, а взял её руки в свои, гладил их бархатную мягкость своею шершавою, жёсткою ладонью. В это время с улицы в окно ворвался голос Макея:

— Ша–а-гом марш!

«Пошли», — подумал Пархомец и ещё сильнее сжал руки девушки. «Ужель он так‑таки и не скажет ей? И любит ли Она его?» Сердце его сильно билось. Он не знал, с чего начать.

— Знаешь что, Даша? — голос его задрожал.

— Что?

— Знаешь? Я… Одним словом, знаешь, Даша, я люблю тебя, — вдруг выпалил он одним духом, схватил её руку и с жаром прильнул к ней сухими губами, пряча своё взволнованное лицо. — Милая моя, женушка моя…

— Ваня! — прошептала девушка и заплакала, сама не зная отчего.

Сейчас сюда должен зайти Макей. Вот скрипнула калитка — это он.

— До свидания, Даша! — тихо произнёс Пархомец. —Родная!

Лицо Даши горело. Она подняла на Пархомца свои глаза и тут же в смущеньи опустила их.

— До свидания! — прошептала она и снова вскинула на Пархомца свои чёрные глаза, в которых было столько призывной любви и в то же время такой ужас перед будущим, что у Пархомца сердце заныло от жалости. Но что он мог сделать? Макей уже входил в дверь. Он был серьёзен. Быстрый взгляд в сторону Пархомца и приказание:

— Вам нужно быть там, товарищ парторг.

Пархомец круто повернулся и вышел. Макей ещё раз взглянул в его сторону, потом на Дашу. В глазах у неё стояли слёзы, на бледном похудевшем лице проступил румянец. Он сердито что‑то проворчал, пряча в карман трубку с огнём.

— Курить у тебя не стану. Как себя чувствуешь?

— Лучше.

— Что раны?

— Болят. Умру я, — сказала она и заплакала. — Умру, а то всё равно немцы убьют. А ты вот уходишь.

Ей очень хотелось спросить брата, куда он уходит, но она хорошо знала, как Макей не любит такие вопросы, и потому только вздохнула.

— Мы придём, Даша. Ты не одна будешь. Вон доктор Андрюша говорит, что у тебя совсем пустяки.

В голосе его звучали тёплые, нежные нотки, свидетельствовавшие о большой братской любви. Даша оценила это и когда он взял её за руку, попросила, чтобы он поцеловал её на прощанье. Макей приложился губами к её щеке и быстро вышел, не сказав больше ни слова, как бы боясь показаться хотя бы и перед сестрой слишком малодушным. Натянув на лицо одеяло и закутавшись с головою, Даша разрыдалась, как только за Макеем закрылась дверь.

Когда пришли Броня и Мария Степановна, Даша уже крепко спала, полуоткрыв пересохшие воспалённые губы. На бледном лбу её выступили капельки пота.

— Тяжело Макею, — сказала Мария Степановна. — Видела, какой он вышел от Даши?

Обе женщины опустились на скамью и тяжело вздохнули. Устремив усталый взгляд на раненую девушку, они предались самым горестным размышлениям. Потом Броня подошла к окну и, прислонившись виском к косяку, долго смотрела печальным взглядом в ту сторону, куда ушли партизаны. Ветер, врываясь в форточку, трепал её золотистые волосы, холодил щёки, по которым тихо текли слёзы.

XIV

Топкими лесными болотами, нехожеными звериными тропами шёл отряд Макея, держа курс на восток. Иногда до слуха уставших партизан доносились глухие погромыхивания, а звёздное небо пластали широкие голубые лучи прожекторов. И чем ближе линия фронта, тем явственнее слышны громовые орудийные раскаты.

Всё дальше и дальше уходили макеевцы от своего района, теснимые карательными отрядами немецких войск и полевой жандармерией.

Улицы большой деревни, по котором проходил отряд, ещё были пусты, но из труб хат столбом поднимался дым в уже тронутое киноварью посветлевшее небо. Ребята шли молча, тихо. В некоторых окнах домов виднелось пламя, полыхавшее в русской печи. Вот где‑то стукнул засов и, заскрипев, отворилась калитка. Из неё, гремя пустыми вёдрами на коромысле, вышла пожилая женщина. Увидев партизан, она остановилась и ласково заулыбалась им.

— Здравствуйте, бабуся, — сказал Макей, подходя к женщине.

— День добрый, сыну, — сказала та. И продолжала: — А я уже не хочу вам переходить с пустыми‑то. Чтоб не было пусто, а положено немцев густо.

Рябое лицо Макея засияло:

— Спасибо, мамаша!

И к партизанам:

— Слышите, хлопцы?! Бабуся говорит, чтоб мы хорошо били врагов.

На усталых лицах макеевцев расцвели улыбки.

— Постараемся!

Усталые и голодные, люди, еле волоча ноги, шли под тяжестью двойного бремени: ремни заплечных мешков больно давили на ключицы, а сердце сжималось от горя солдата, сдающего врагу свои окопы. Но ни один из партизан никогда бы и не признался в этом.

Партизаны шли один за другим, как всегда гуськом, змейкой. Отряд растянулся чуть не на километр. Змейка ползла меж кустарников и толстых сосен, чуть шурша зелёною травою. Вдруг путь им перерезала дорога с узорными отпечатками колес немецких автомашин. Её надо пройти так, чтобы враги не могли напасть на след. Макей поднял руку и колонна встала. Хвост её всё ещё продолжал наседать, отчего она сжалась, сгрудилась. Было раннее утро и всходившее солнце сквозь густую сетку деревьев било партизанам в глаза. Макей подал команду:

— Задом наперёд, марш!

Партизаны повернулись спиной к солнцу, но продолжали двигаться вперёд, на восток, по ранее заданному направлению. Едва хвост колонны скрылся на противоположной стороне дороги в зарослях кустарника, росшего между старыми дубами и молодыми белоствольными берёзками, как послышался гул моторов — шли вражеские грузовые машины. Партизаны ускорили шаг и поспешили получше укрыться за деревьями.

— На дороге вражеские машины! — полетело по цепочке от хвоста к голове колонны.

Макей приказал:

— Тулееву обложить дорогу, обстрелять и поджечь фрицев.

И вот группа партизан отделилась от общего строя и устремилась назад. Ребята бежали врассыпную. Одни на ходу перезаряжали винтовки бронебойными и зажигательными пулями, другие держали в руках стеклянные бутылки с горючей смесыо или противотанковые гранаты. Весь отряд, развернувшись вдоль дороги, принял боевое положение, готовясь своим огнём поддержать группу Тулеева.