История моей жены - Милан Фюшт

И все же я стремился покончить с прошлым. Было бы слишком унизительно не извлечь никаких уроков из былого. Человек не может быть рабом своих страстей, иначе оказывается в проигрыше. «Вон дерево, и то защищено корой», — сказал я себе недавно, проходя через парк, и повнимательней присмотрелся к тому дереву. Или возьмем другой пример: есть места, где судоходство опасно, и все же какая-то дьявольская сила влечет тебя туда, снова и снова. Стоит ли поддаваться соблазну, сколь бы силен он ни был, сколь ни велика была бы твоя выгода? Иными словами: как бы там ни было прежде, но продолжения я не хотел.

И тогда я всерьез взялся за подготовку идеи — исчезнуть для всех. Планы мои были таковы.

Некогда был у меня славный приятель, капитан, по имени Жерар Бист. Отличный малый, большой любитель поесть, как и я в свое время, только пришлось ему с радостями жизни распрощаться. Потому как помер он, бедняга, окончательно и бесповоротно, к тому же в результате несчастного случая. Человек, который уцелел в стольких бурях, поскользнулся дома, на полу своей комнаты — хотел моль ногой раздавить, — и тут нашел свою смерть. Судьба иногда откалывает подобные шутки. А я решил теперь раздобыть его документы, обратясь к матери Жерара. Старушка жила в большой бедности, и я, любя ее, время от времени подбрасывал кое-какое вспомоществование и неизменно навещал ее, если странствия приводили меня в те края. А жила она в Антверпене.

Ведь именно потому-то и стремился я попасть в Антверпен… или я об этом не упоминал? Неважно, расскажу сейчас. По моим расчетам, план должен был удаться: отчего бы старушке и не оказать мне небольшую любезность? А уж я бы сумел распорядиться документами с пользою — Бог весть, где, в каких краях, которые теперешнему моему окружению и во сне не снятся.

Мысль эта тешила мою душу.

Словом, отныне стану я прозываться Жерар Вист. А поскольку парень был мне по сердцу, то и имя его пришлось в самый раз.

Супруга же моя пусть остается здесь, коль скоро так хорошо прижилась в Лондоне. Намерения свои я, разумеется, с нею не обсуждал. Деньги так и так буду ей высылать еще какое-то время — во всяком случае, до тех пор, покуда не взойду на борт судна, в каком-нибудь порту.

И принял еще одно решение. Коль скоро там, где я буду обретаться, меня никто не знает, то и не потребуют, чтоб завтра вел себя так же, как вчера, а стало быть, я заделаюсь молчуном. До того одолела меня нескончаемая суета, говорильня, болтовня — главным образом, моя собственная, что в голове воцарился полнейший, непроглядный хаос. И самым моим заветным желанием было — не произносить больше ни слова, покуда я жив.

Воистину, я свел счеты как с самим собой, так и с остальным миром, и прощание мое получилось как прощание с жизнью. Ведь можно отнестись к этому так, как объяснял психоаналитик — смерть неизбежна.

И допустим, подоспело мое время, только я еще кутну напоследок и поживу где-нибудь в свое удовольствие.

Или, пользуясь другим сравнением: что было, то сплыло, не сыщешь нигде, а то, что осталось — выигрыш в чистом виде. За все происшедшее я больше ответственности не несу — груз скинут, отчаливаю налегке. Оторвался от прошлого, и это хорошо. К чему изводить себя неразрешимыми вопросами, любит ли меня кто-то или нет? Черта с два! Отныне стану уделять внимание куда менее значительным вещам.

Итак, я починил, привел в порядок свои чемоданы, запасся всем, что понадобится или будет необходимо в моей другой жизни — в первую очередь точными приборами, с помощью которых можно будет сразу же приступить к какому-нибудь делу, даже оформил паспорт, раздобыл заграничную валюту, когда… в холле гостиницы «Брайтон» получил письмо от мисс Бортон, где она сообщала, что хочет со мной поговорить. Вот уж сюрприз так сюрприз, если вспомнить, как обошлась со мной эта барышня!

Трижды я писал ей — от нее ни ответа ни привета. Звонил по телефону — она делала вид, будто это вовсе не она, я ошибся номером. Не поленился, сходил в музыкальную школу, где она брала уроки фортепьяно — оказалось, что музыкой она больше не занимается. Околачивался возле их дома — все без толку. Даже к шляпнице ее обращался по телефону. Все это происходило в тот период, когда я сражался с фантомами вроде писем Танненбаума… Ну, и когда на все мои попытки связаться с ней барышня не отозвалась, я махнул рукой. Пусть идет своей дорогой. А если она все же приходила мне на память, в особенности, в те минуты, когда я топтался под освещенными окнами их гостиницы, меня одолевал смех. Неужели не так давно я был столь чувствительным человечишкой? Уму непостижимо! Ведь теперь я вовсе не такой. Нынче я бы не потащился расхаживать под чужими окнами.

Наряду с тем я был уверен, что мисс Бортон непременно объявится. Чутье подсказывало. Потому как я успел изучить эту барышню.

И вот она объявилась. Интересно, что ей нужно?

Поговорить она со мной желает, в силу особых причин. Слово «особых» было подчеркнуто, что тоже вызвало у меня смех. Где уж мне теперь до таких разграничений, как особый или не особый? Не настолько уж я тонкий человек.

Не стал я отвечать на ее письмо. Один-единственный раз могу себе позволить. И тут вдруг встретил ее на улице, она шла мне навстречу.

Лицо бледное, да она и сама сказала, что много работает. Что же это за работа такая изнурительная? Она упомянула прикладное искусство и добавила, что очень рада работе, потому как надоело бездельничать. А еще она занимается с мадам Лагранж французской литературой.

— Что за чертовщина! Именно с мадам Лагранж?

— Да, — подтвердила она. — Кое-кто порекомендовал ее. Разве не удивительно? — И она слегка покраснела. Бывают же странные совпадения, не правда ли? Ведь она только что прослышала, будто бы эта дама, собственно говоря, в дружеских отношениях с моей женой. Так ли это?

— Так, — подтвердил я и, чтобы хоть что-то сказать, задал вопрос: — Какая она, эта мадам Лагранж?

— О, никакая! — презрительно ответила она.

Однако имеет ли для меня значение ее отзыв о другом человеке? Тоже мне, судья выискалась! Не все ли мне равно, «какая» мадам Лагранж или «никакая»?

Суть здесь в том, что вид ее произвел на меня не большее впечатление, чем ее послание. Разговора не получалось, потому что не о чем было говорить. Письмо ее я даже и упоминать не стал, об «особых» причинах, в силу которых она пожелала меня видеть, тоже не спрашивал. А поскольку и она на сей счет молчала, подумал: ладно, вольному воля. Наверняка она передумала. Шла рядом со мной какое-то время, затем двинулась своей дорогой. Вот и все.

Но на другой день она снова встретилась мне на той же улочке. И это раздосадовало меня. Следует упомянуть, что я тогда в дневные часы наведывался в один мореходный клуб, поработать в библиотеке в связи с неким деловым поручением. Откуда, спрашивается, она знает, что я там бываю? А она явно знает, если сегодня снова сюда заявилась. Я сразу же и спросил напрямик:

— Вероятно, мадам Лагранж говорила, что я бываю здесь?

— Да.

Я разозлился пуще прежнего. Подумать только, до чего хорошо информированы эти дамы о моих делах!

Но мисс Бортон якобы собиралась поговорить со мной о моем письме, вот только не знает, как приступить к разговору.

— Да все равно как, — отрезал я, и она слегка понурилась.

Сказать откровенно, она долго не знала, как быть и что мне ответить. Она не отрицает, что это послание странно подействовало на нее.

— Странно, не правда ли, мисс?

Желательно, чтобы я не понял ее превратно… Но ее настолько взволновало все, что я написал… Кстати, помню ли я, о каком из моих писем идет речь?

— Помню ли я? — Вопрос крайне рассмешил меня. — Ах, душа моя, где они теперь, те денечки? Давненько все было… — И тотчас добавил:

— Вы опоздали, — заявил я напрямую. Но ведь так оно и было. Что бишь могло быть в том пресловутом письме? Сплошь такие откровения, о которых неохотно вспоминаешь впоследствии. И вообще, на обращенный к тебе «крик о помощи» нельзя отвечать с опозданием. «Пришел мой конец», — вопиет человек, и в ответ на другой день у него спрашивают, что, мол, с ним вчера приключилось. Остается только смеяться: уже хотя бы потому, что не помер, а все-таки остался в живых.

И об этом она сейчас собирается беседовать со мною?

— Ах, золотце мое, но ведь все это — прошлогодний снег, — сказал я что-то в этом роде. И привел ей тьму примеров в доказательство, что делается ко времени, а что — нет. Вот как ей кажется, например, до каких пор требуется жаждущему питье? Ведь наступает такой момент, когда питье ему уже не нужно! — Ну и всякие другие наглядные примеры.

При этом я все более расслаблялся, что вполне естественно. Куда девался мой прежний гнев? Прошла пора, зло испарилось. И все же пытаешься возродить ушедшее: говоришь, говоришь без конца, силясь пробудить досаду, а собеседник знай себе молча слушает и улыбается. О чем он думает? Может, о том, что ты не прав?