Ничего особенного (сборник) - Виктория Токарева

Дюк смотрел на Аэлиту и раздумывал: как быть? Пригласить ее в свою квартиру или нет? Можно, конечно, подняться, зажечь свет и громко предложить своим гостям, как предлагает обычно Лев Семенович: «Потрудитесь выйти вон!»

И это было бы совершенно справедливо со стороны Дюка. Но гостям сейчас меньше всего хотелось выйти вон, в промозглый холод и мрак. Им хотелось быть там, где они есть.

– Можно, я к тебе не пойду? – спросила Аэлита. – Я твоих родителей стесняюсь. Еще подумают, что я ненормальная.

– Можно, – обрадованно разрешил Дюк.

– Пойдем в парадное, – предложила Аэлита. – Там батарея есть.

Они вошли в парадное. Поднялись на один пролет. Аэлита поставила на подоконник большую клетчатую сумку. Сняла варежки. Положила руки на батарею. Она грела их довольно долго. Потом спросила:

– Как ты думаешь, сколько мне лет? Только честно…

Дюк преувеличенно честно посмотрел на Аэлиту и сказал:

– Двадцать пять.

Он сложил в уме возраст мамы и Маши Архангельской – 34+16 – и разделил на два. Получилось двадцать пять.

– Сорок, – сказала Аэлита низким голосом.

Дюк вгляделся в нее пристальнее и не поверил.

– Не может быть, – сказал он.

– Я тоже не верю, – согласилась Аэлита. – Утром проснусь, вспомню, что мне сорок, и такое чувство, как после операции: приходишь в себя и узнаешь, что тебе отрезали ногу… Ужас… Кажется, что это не со мной. А потом вспомню, что до войны родилась. Давно живу. Значит, все-таки со мной…

Аэлита замолчала, всматриваясь в сумерки.

– А чего? Сорок – не много, – слукавил Дюк, поскольку этот возраст казался ему безнадежно отдаленным, давно миновавшим станцию под названием «Любовь». Ему казалось, что в этом возрасте уже смешно любить или быть любимым. И что делать в сорок лет – совершенно непонятно.

– Не много, – согласилась Аэлита. – Но и осталось тоже не много. Молодости считаные секунды остались. А молодость мне сейчас нужна больше, чем когда-либо. Раньше она была мне не нужна…

Из-под ее очков выползла слеза. Аэлита сняла слезу пальцем, но на ее место по этой же самой дорожке выкатилась следующая слеза, абсолютно такая же.

– Не плачьте, – попросил Дюк. – В конце концов, как у всех, так и у вас. Если бы вы одна старели, а все вокруг оставались молодыми, тогда было бы обидно. А так чего?

– Все – это все. А я – это я, – не согласилась Аэлита и упрямо шмыгнула носом.

– Вы хотите, чтобы я сделал вас моложе? – догадался Дюк.

– Немножечко, – тихо взмолилась Аэлита. – Всего на десять лет. Больше я не прошу…

– Но это не в моих возможностях. Для этого надо быть волшебником, а я только талисман.

– Не отказывайтесь! – шепотом вскричала Аэлита. – Я не из-за себя прошу. Мне все равно. Я, в конце концов, себя и так узнаю. Я – из-за него.

– Из-за кого?

– Я замуж выхожу. – Аэлита сняла очки, и ее лицо стало близоруким, беспомощным. Казалось, если пойдет, то вытянет перед собой руку, как слепая. Будет щупать рукой воздух, а ногами землю. – Он моложе меня на десять лет. Когда он родился, я уже в четвертый класс ходила…

– Ну и что? Если он вас любит, какая ему разница? – спросил Дюк, подмешивая в интонацию побольше беспечности. – Подумаешь, десять лет…

– Психологически… – Аэлита подняла палец. – Он не должен об этом знать.

Дюк посмотрел на палец и мысленно согласился. Знание действительно меняет дело. С тех пор как он узнал, что Аэлите сорок, а не двадцать пять, вернее, в тот момент, когда он об этом узнал, она постарела прямо у него на глазах. Как-то потускнела, будто покрылась временем, как пылью.

– А вы не говорите, сколько вам лет. Он и не узнает, – нашелся Дюк.

– «Не говорите»… – передразнила Аэлита. – Стала бы я за этим советом ехать за тысячу километров.

Дюк растерялся.

– Меня Клавдия Ивановна на тебя вывела. У нее знакомые в Прибалтике живут. Они сказали, что ты знакомый их знакомых.

Дюк понял, что слух о нем прошел по всей Руси великой и по дороге оброс, как снежный ком.

– Вы зря ехали, – сурово сознался Дюк и почувствовал, как стало колюче-жарко щекам. – Я не талисман.

– Талисман, – спокойно возразила Аэлита.

– Но я же лучше знаю, – мучительно улыбнулся Дюк.

– Ты не можешь этого знать.

– Как? – растерялся Дюк.

– Потому что твое, ну, вот это твое свойство – оно как талант. А талант не чувствуется. Это просто часть тебя. Как цвет глаз. Разве ты чувствуешь цвет глаз?

– Нет.

– Ну вот. Чувствуется только болезнь. А талант – это норма. Для тебя. Вот и не чувствуешь…

Аэлита надела очки и смотрела на Дюка с таким убеждением, что он подумал оторопело: а может, правда? Вдруг он действительно талисман, и теперь не надо себя искать, потому что он уже есть…

– Вы так думаете? – спросил Дюк.

– А чего бы я летела за тысячу километров?

Дюк молчал, испытывая самые разнообразные чувства, среди которых было и такое, как ответственность. Когда в тебя верят, ты должен соответствовать.

– А что я должен сделать? – спросил Дюк, испытывая готовность сделать все, что в его силах и свыше сил.

– Паспорт поменять. У меня там сороковой год рождения, а надо, чтобы пятидесятый.

– А где меняют паспорт?

– В милиции. Ты должен пойти со мной в милицию.

– И все? – поразился Дюк.

Он думал, что ему, как Коньку-Горбунку, придется ставить во дворе три котла: «Один котел студеный, а другой котел вареный, а последний с молоком, вскипятя его ключом». Потом запустить туда Аэлиту и следить, чтобы она не сварилась. А оказывается, надо всего-навсего сесть в автобус и проехать три остановки до районной милиции.

– И все, – подтвердила Аэлита. – Если у меня в паспорте будет пятидесятый год рождения, он станет думать, что мне тридцать лет. И я сама стану так думать. Я обману время. Я буду самой молодой для него.

– Запросто, – поддержал Дюк.

– Знаешь… Я всю жизнь ждала. С семнадцати лет. Каждый день. Вышла замуж и ждала. Родила ребенка и ждала. А потом изверилась и уже собралась в старость. И тут я его увидела! Знаешь где? В музее. Я ходила по залам, такая печальная и заброшенная. Смотрела на портреты с прежними лицами. Еще подумала: вот одеть бы их всех в джинсы. И все равно остались бы несовременные. Лица другие. И тут я увидела Его. Он как будто сошел со стены. Глаза – те. Не сегодняшние. Как будто он знает о жизни что-то совсем другое, чем все.

Я его сразу узнала и прямо за ним пошла. Сначала из зала в зал. Потом из музея на улицу. Он говорил потом, что это он за мной шел. Что его поразило мое лицо. Что он ждал меня со своих семнадцати лет и мы обязательно должны были встретиться… Я не имею на него права. Но я не могу от него отказаться. Я буду бороться.

Аэлита посмотрела на Дюка взглядом, исполненным решимости бороться, как солдат на передовой. До победного конца.

– Ты пойдешь со мной в милицию? – спросила она.

– Пойду, – сказал Дюк, как солдат солдату.

– Завтра, – приказала Аэлита.

– В три, – уточнил Дюк. – Встречаемся на этом же месте.

Аэлита притянула Дюка к себе и поцеловала его в щеку. От нее пахло дождем на жасминовом кусте. У Дюка чуть-чуть приподнялось к горлу сердце и ненадолго закупорило дыхание. Стало снова колюче жарко щекам, и он неожиданно подумал, вернее, сделал открытие, что сорокалетние тоже могут быть любимыми и любить сами. И что на станции «Любовь» стоят самые разные поезда.

Дюк подождал, пока сердце станет на место. Потом попросил:

– Дайте мне ваш паспорт.

– Зачем? – поинтересовалась Аэлита.

– Я должен буду на него повлиять.

Она достала паспорт из сумки и протянула Дюку. Он спрятал его в верхний карман куртки. Застегнул молнию. Спросил:

– А там, где вы живете, нельзя было пойти в милицию?

– А зачем бы я сюда летела? – насмешливо удивилась Аэлита. – Отпуск брала за свой счет? Деньги на билеты тратила? Хотя я не жалею… Даже если у нас с тобой ничего не получится, я видела такое, что выше всяких денег. Знаешь что?

– Нет, – ответил Дюк. Откуда же он мог знать?

– Восход солнца из окна самолета. Я думала, что оно медленно выплывает. А оказывается, оно выстреливает. Туго так… Р-раз!

Аэлита смотрела на Дюка, но видела не его, а шар солнца, выстрелившего над земным шаром. И себя между двумя шарами, летящую навстречу собственной молодости.

– У вас есть где ночевать? – спросил Дюк. – А то можно у меня.

– Ну что ты, – отмахнулась Аэлита. – Еще только этого не хватало. Я не хочу выпасть в кристалл.

– А это что такое? – удивился Дюк.

– Надоесть, – просто объяснила Аэлита. – Когда человека много, он выпадает в кристалл. Как соль в пересыщенном солевом растворе. Химические законы распространяются и на человеческие отношения. Это я говорю тебе как химик.

Аэлита снова притянула Дюка к себе. Снова поцеловала, обдав жасмином. И ушла.

Дюк постоял, собирая себя воедино, как князь Владимир разрозненную Русь. Если только Владимир, а не какой-нибудь другой князь. В истории Дюк тоже плохо ориентировался.