Случайные связи - Ольга Матвеева

Он достал из буфета два граненых мутных стакана, поставил их на стол, разлил виски.

— А закуску вы не догадались прихватить? — спросил он ворчливо.

— Нет, извините, не догадалась, — прошептала Саша.

— Вы же женщина, о таких вещах сами должны догадываться! К одинокому голодному художнику в гости идете. Неужто вы думали, что у меня есть чего пожрать?

— Извините, я как-то вообще об этом не думала, — виновато лепетала Саша.

— Ладно, черт с вами! — художник заглянул в свой огромный, неуместный в этом пространстве холодильник, — мышь повесилась, а хотя вот… — он нагнулся и извлек с нижней полки банку консервов, — вот она, родимая, сардинушка. Любите сардинки?

— Я не помню, — промямлила Саша и покраснела от мысли, что если она вдруг не выдержит и набросится на этого мужчину с поцелуями, то от нее будет пахнуть рыбой. А это не самый приятный запах на свете. Но потом догадалась, что от него тоже будет пахнуть сардинкой. Значит, все в порядке.

— Осетринками да севрюжками, небось, питаетесь? — он усмехнулся, — пардонте, мы люди простые, к деликатесам не привычные. Нам и сардинка за милую душу, — он ловко вскрыл банку. Достал из ящика две вилки. Саша хотела было возмутиться и потребовать переложить консервы в две тарелки, но передумала. Отчего-то ей показалось, что подобная просьба может обидеть художника. — Ну-с, приступим! — он поднял бокал и тут же жадно выпил.

— А за что пьем? — робко поинтересовалась Саша.

— Пьем и пьем! Нам что, повод нужен?

— Не нужен, так не нужен, — она вздохнула и сделала маленький глоток.

— Вот она, буржуазия! Даже пить толком не умеет! — художник захохотал. Он плеснул себе еще виски в стакан, закусил сардинкой. — Ну, так что? Вы готовы?

— К чему? — Саша съежилась, ей показалось, что он угадал ее истинные намерения.

— Так, женщина, вы зачем сюда пришли?

— Картины смотреть.

— Вот и идемте смотреть картины.

Она погрузилась в яркий, радостный, но и немного тревожный мир его живописи. Это был сложный мир каких-то временных и эмоциональных переплетений. Немного безумный мир. Его населяли монстры, обитающие среди райских цветов, тургеневские барышни с кружевными зонтиками, прогуливающиеся среди панельных коробок спальных районов, респектабельные господа, стоящие как памятник мечте о красивой жизни, посреди трущоб. Красавица у него непременно соседствовала с чудовищем. Великан с гномом… Его маленькие миры, ограниченные пространством холста взрывались противоречиями, фонтанировали совместимостью несовместимого.

Как же он был талантлив! Впрочем, плевать ей было сейчас на все его таланты! Какая-то непреодолимая и совершенно неподвластная ей сила распирала Сашу изнутри. Ей было трудно дышать. Ее трясло мелкой дрожью, унять которую было невозможно. Ей хотелось дотронуться до мужчины, который стоял сейчас рядом с каким-то озадаченным видом. А еще лучше повалить его на растерзанный временем топчан, сорвать с него эту его жалкую одежонку, заляпанную краской, и добраться до его тела.

А сам объект страсти был отчего-то тих. Он смотрел на Сашу с каким-то боязливым ожиданием.

— Ну как вам? — спросил он, наконец, тихо, и как показалось Саше, немного испуганно.

— Я в восторге! Мне очень понравилось! Вы хоть и грубиян, но неимоверно талантливый грубиян! Я уверена, ваши полотна когда-нибудь непременно будут висеть в Третьяковке. Давно я не испытывала такого потрясения от живописи! — воскликнула Саша. Она очень надеялась, что это прозвучало искренне. Такого потрясения она давно не испытывала от мужчины, а вовсе, не от живописи.

— Правда? — художник тут же оживился.

— Да. Это что-то невероятное!

— Вы что-нибудь выбрали?

— Я… я… я хотела бы забрать все. Но, боюсь, на все у меня не хватит денег.

И тут Саша замечает, что в художнике что-то неуловимо изменилось. С него будто спала маска ершистого подростка, готового защищаться от нападок взрослых дядей и теть, которые не понимают движений его мятущейся души, и он превращается в мужчину. В мужика. В самца.

— Ну и черт с ними, с картинами, потом что-нибудь выберешь, ты ведь не за этим сюда пришла? — говорит он хрипло и делает шаг навстречу к Саше. Она закрывает глаза и тоже делает шаг к нему навстречу. — Ты чего так трясешься? — спрашивает он, когда его руки касаются ее талии. — Неужто, это я так тебя возбуждаю. Ну, ничего себе! Обалдеть! Я бог секса!

— Заткнись! — шипит Саша и целует его в пахнущие виски и сардинами губы. Но она этого не замечает. Потому что ее губы тоже пахнут виски и сардинами…

Ветхий топчан пережил не самую спокойную ночь в своей жизни. Что за немилосердные люди такие? Он уже стар, ему уже давно на пенсию пора. Да хоть на свалку. Там и то спокойнее, наверное. Вороны, наверняка не станут на нем прыгать, как сумасшедшие, не станут его трясти и расшатывать. И стонать не будут, и охать не будут, и ахать, и сопеть, и кричать. Вороны, они просто каркают. Что за странные существа эти люди? Как им может нравиться елозить друг на друге? Что в этом может быть хорошего? Как они не понимают, что главное удовольствие в жизни — это неподвижность и покой. Чего они суетятся?..

Поздней, поздней ночью или ранним, ранним утром Саша ехала домой в такси и улыбалась. Она сжимала в руках картину. Художник ей ее подарил.

— Он так никогда не разбогатеет, — думала Саша. — Никогда. Если будет все раздавать. Нужно будет что-нибудь у него все-таки купить. Должна же я поддержать это не слишком юное дарование. Да, да! Непременно! Ему нужно хорошо питаться, ему нужны силы. Нужно, просто необходимо поддерживать этот редкий дар! Он прав, он бог секса!

Она улыбалась.

Он позвонил на следующий день, как только стемнело. Он сказал всего одно слово: «Приезжай!».

Это слово стало смыслом Сашиной жизни на несколько недель. Они почти не разговаривали. Она приезжала к нему с пакетом из супермаркета, который так и оставался валяться на пыльном полу у порога. Этим двоим было не до еды. Сначала им нужно было удовлетворить совсем другой голод. Художник нетерпеливо расстегивал Сашино пальто, небрежно швырял его на старенький стульчик и вел ее к топчану. Тот обреченно вздыхал. Слова были не нужны.

Когда торопливо был удовлетворен острый чувственный голод, они вспоминали о своих желудках и пакете из супермаркета. Саша готовила ужин. Художник сидел на топчане и что-то там рисовал. Потом они ели. Художник жевал жадно, торопливо, будто кто-то мог выхватить у него кусок изо рта. Саша им любовалась. Потом они пили чай. Художник рассказывал, как тяжко живется непризнанному гению, как измельчали вкусы нынешней публики, как недосягаема слава, как бездарные выскочки заполонили все галереи и выставочные залы, а истинные таланты прозябают в безвестности.