Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель - Владимир Осин

Вспоминаю забавный случай. Когда греческий король Георг был впервые в Петербурге, куда он приехал для своего обручения с великой княжной Ольгой, ныне вдовствующей королевой Греческой, в его свите находился восьмидесятилетний герой освободительных войн Хадьи Петрос, которого описал Эдмонд Абу в своем романе «Старый горец».

Мой кухонный мужик, недавно прибывший из деревни, рассказывал мне с оживлением и крестясь, что Бог послал ему большое счастье видеть императора Александра II, короля Греческого и его мать, королеву, которая сияла в золотом одеянии, с белой накидкой и в красных туфлях, сидя верхом на прекрасной лошади. «Совсем как святая», — повторял он, делая крестное знамение. «Как, королеву?» — спросила я в изумлении. «Королева не была верхом, а ехала в экипаже, запряженном четверкой лошадей». «Говорю Вам, она проехала мимо меня, я ее видал вблизи, она была в вышитой золотом куртке, и была так прекрасна, что я хотел пред ней упасть на колени». Он принял Хадьи Петроса за греческую королеву! Он так был ослеплен вышитой золотом курткой и красной феской, что даже не заметил седых усов старого героя. Не характерно ли это для русского народа?

Простота обращения Государыни и великих княжон с ранеными офицерами повредила ореолу царской семьи. Один француз сказал: «Для лакеев нет великих людей». Ходили по рукам фотографические снимки великих княжон, сидевших на постелях раненых, — эти снимки были сделаны одним из раненых офицеров. При настроении, царившем повсюду после 1915 года, все было направлено против этой несчастной семьи, желавшей только добра, совесть которой была значительно чище совести ее врагов.

Думаю, что вследствие того, что мы обратили наши виллы и дома в лазареты, давно уже дремлющая в душах вооруженных мужиков зависть стала расти. Ничем уже не удовлетворялись защитники отечества. Мы ломали головы, чем им угодить, и часто льстили им, вместо того, чтобы их питать и лечить. Соревнование и желание обратить на себя внимание играли большую роль в организациях лазаретов. В то время как обращенные в лазареты дворцы аристократов представляли образец гигиены, порядка и уюта, городские лазареты и находившиеся в ведении Военного министерства оставляли желать многого. Неравномерность в роскоши труднее переносится, чем сходство в нужде, и чувства зависти и ненависти охватили сердца солдат, лежавших в военных госпиталях, в то время как чувство благодарности отсутствовало у тех, которые нашли приют и уход во дворцах. Они сравнивали свои душные, темные избы и хаты с хорошо проветренными, прекрасно освещенными, украшенными картинами и зеркалами залами. Когда им давали хорошую пищу, они вспоминали о своей жалкой деревенской еде и говорили себе: «Для того чтобы господа могли так жить в своих дворцах, так хорошо есть, мы должны работать десять часов в день на фабриках и полях». По вечерам сестры милосердия водили выздоравливавших в театр. Днем с ними совершали прогулки в экипаже или в автомобиле. Часто приглашались для их увеселения певицы, артисты, фокусники. Иногда и дамы общества устраивали для их развлечения характерные танцы. Не переставали им льстить. Великий князь Николай Николаевич расточал им похвалы в своих приказах, написанных особенным для этой цели изобретенным льстивым языком: он называл их «богатырями», «чудо-богатырями» и «сверхчудобогатырями».

Солдат, бывший еще в 1914 году, когда дисциплина не была подорвана, добродушным, скромным, терпеливым и послушным малым, стал постепенно требовательным, недовольным и непослушным. Ужасная военная неудача на польском фронте и тайная скрытая пропаганда, уже тогда делавшая свою разрушительную работу в войсках, послужили этому причиной. Я могла делать лично наблюдения, так как немедленно после объявления войны я предоставила вдовствующей императрице мою дачу на островах, в которой она устроила лазарет на двести кроватей, в котором работали японские врачи и сестры милосердия.

Я не могу выразить, как я восторгалась этими японскими врачами и сестрами: мне кажется, что нельзя быть совершеннее их в знаниях, ловкости и уходе. Японский посол барон Мотоно и его жена уделяли много времени и внимания этому лазарету. Барон Мотоно, ставший впоследствии министром иностранных дел и ныне уже умерший, был высокообразованный и умный человек. Он был тонким ценителем искусства, и я с удовольствием с ним беседовала, интересуясь духом Японии, буддизмом и вообще верованиями Дальнего Востока, имевшими для меня всегда большую притягательную силу. Эти возвышенные этические понятия восточных философов, проповедующих самосовершенствование, были постоянными темами наших бесед. Отозванных на родину японцев заменили в лазарете датчане, остававшиеся там до самой революции.

Когда началась революция, наши любимые, избалованные раненые в мгновение ока превратились в наших врагов, немедленно соединились с революционными бандами с тем, чтобы пойти грабить те дворцы, в которых им было так хорошо. В это время Государыня находилась в Царском Селе, где она ухаживала за своими больными корью детьми. Говорят, что от Государыни скрывали происходящее в Петербурге, чтобы ее не волновать. Министр внутренних дел Протопопов ничего ей не говорил о происходящем. Лишь когда запылали дома и озверелая толпа солдат и рабочих врывалась в частные дома, грабя и убивая, великий князь Павел отправился к императрице и сообщил ей обо всем.

8 марта 1917 года по приказу Совета министров генерал Корнилов арестовал императрицу.

Несколько дней спустя несчастный Государь был доставлен в Царское Село. Описание их ареста можно найти в сообщениях графа Бенкендорфа.

Имела ли я политический салон?

Имела ли я политический салон? Я утверждаю, что не имела! Одни поздравляли меня с этим салоном, будто пользовавшимся европейской славой, другие говорили о нем с возмущением. На самом же деле этого салона никогда не существовало, существовал он только в воображении тех, которые у меня не бывали и лишь читали в газетах о моих приемах, где перечислялись среди других моих гостей послы и министры. Они считали эти чисто светские приемы политическими. Летом совершалось много поездок на острова. Многие на обратном пути заезжали ко мне на чашку чая и на партию бриджа. Призываю в свидетели всех бывавших у меня государственных деятелей — я уверена, что они при чтении этих строк вспомнят, что они у меня чрезвычайно редко слышали разговоры на политические темы. Во всяком случае, они могут засвидетельствовать, что я никогда не старалась повлиять на кого-либо, навязывать ему мое мнение, разузнавать о ком-либо.