Вещий Олег - Борис Васильев

Еще на подходе к отдельно стоящей усадьбе, которую Аскольд отдал в распоряжение Рогдира, христианин увидел двух стражников у ворот и дружинника в доброй, отделанной серебряной окантовкой кольчуге, с мечом у бедра. Шлема на нем не было, но нарядную шапку украшало белое перо, а белым был цвет Аскольда. Поначалу торговец не узнал его, но, приблизившись, понял вдруг, что это и есть тот самый Безымянный, который и предложил ему пояс для Рогдира. «Аскольд! – пронеслось в голове. – Это же человек Аскольда!..» Он остановился от столь страшного открытия, но было уже поздно. Его заметили, Безымянный поманил пальцем, и он приблизился к воротам.

– Ничего не забыл?

Христианин обреченно покивал, с ужасом представив себе быстрое свидание с палачом, не исполненное повеление Хальварда и собственных детей на невольничьем рынке.

– Тогда идем. Пропустите его, нас ждет Рогдир.

Стража не препятствовала, они вошли во двор, и Безымянный тихо спросил:

– Ты получил повеление и надел нательный крестик?

– Да.

– Нож под рукой?

– Да.

– Настало время исполнения клятвы. Ты готов?

– Да.

В голове христианина бешено путались мысли. Чей человек вел его в покои, где он должен был совершить убийство? Аскольда или Хальварда? Хальварда или Аскольда?

– Кто ты? – тихо спросил он. – Зачем ведешь меня?

– Чтобы помочь тебе бежать, если ты все исполнишь так, как тебе велено. Когда Рогдир начнет рассматривать пояс, он опустит глаза. Кстати, почему учан кривичского купца ушел с Почайны?

– Не знаю. – Мысли заняты были иным, и христианин сказал эти слова со всей искренностью.

– Странно, – вздохнул Безымянный. – Мы пришли. Отвечай только то, о чем тебя спросят, и жди удобного мгновения. Одним ударом, чтобы не крикнул. Потом толкнешь меня, я упаду, а ты побежишь в левые покои. Там есть выход в сад и нет стражи.

Охрана у крыльца их даже не окликнула. Они вошли во дворец, и далее христианина, сумевшего хоть как-то собраться с мыслями после стольких неожиданностей, вел Безымянный, не прибегая к помощи многочисленной челяди. Так они прошли в личные покои Рогдира, но хозяина там не оказалось, и христианин успел оглядеться.

Помещение, устланное коврами, было небольшим и уютным и имело две двери. Одну из них Безымянный плотно закрыл за собой, вторая – напротив – еще не открывалась, и во всем доме стояла тишина. По пути в эти покои вооруженных людей нигде видно не было, челядь в основном состояла из пригожих девиц и столь же пригожих юношей, и христианин почти успокоился. Оставалось точно вонзить нож, посильнее оттолкнуть Безымянного и стремглав промчаться по дому, распугивая челядь и держась левой руки. Там ждала обещанная дверь в сад, круто спускавшийся к Днепру… Он не успел продумать, куда кинется дальше, потому что распахнулась вторая дверь и вошел Рогдир.

Он был статен, но чуть рыхловат для своего возраста, не от болезни, а от застолий и бессонных ночей.

Трижды в неделю ненадолго встречаясь на переговорах с Аскольдом, все остальное время он использовал по собственному усмотрению, и Аскольд этому не препятствовал. На него надвигалась мощь объединенных Олегом сил, и думы его были заняты не столько военной помощью со стороны рогов, сколько возможностями помешать наступлению противника, и времени он не терял. Его послы сумели склонить на сторону Киева почти все правобережные славянские племена. Оставалось уговорить их на вооруженное сопротивление разрозненным отрядам союзников Олега и заставить рогов силой захватить первый, наиболее близкий к ним волок, чтобы окончательно сорвать летнее наступление. Роги колебались, предпочитая иной путь: они упорно желали прорываться к Старой Русе, ставшей почти беззащитной с уходом дружин Олега. От такого решения Аскольд мало что выигрывал, изменить его мог только осторожным давлением на Рогдира, почему и смотрел на все его молодецкие утехи сквозь пальцы.

Рогдир весело приветствовал Безымянного, вскользь глянул на христианина.

– Принес?

Торговец молча развязал подпояску, достал из-под одежды сверток, положил на стол и неторопливо развернул. Свет из окошек отразился в камнях, тускло сверкнуло золото застежек, и Рогдир не удержался от восторженного возгласа. Конечно, подпояску можно было и не развязывать, но тогда рука не добралась бы до рукоятки ножа, однако христианин не торопился за нее хвататься. Он неторопливо распластал пояс во всю длину и, как только Рогдир впился в него восхищенными глазами, медленно протянул руку к ножу, нащупал его и крепко сомкнул пальцы на рукоятке. И осторожно передвинулся на шаг, чтобы удар снизу пришелся точно в сердце, бурно забившееся сейчас от почти детской радости.

– Смотри, как играют кам…

Он смолк на полуслове. Опиравшиеся на стол руки его подогнулись, и брат конунга рогов упал грудью вперед, на рукоять ножа, еще глубже вонзив его в собственное сердце.

– Люди!.. – в тот же миг громко закричал Безымянный. – Убийство! Стража, ко мне!..

Христианин опешил, потому что этим призывом ломались все ранее оговоренные условия. Однако пришел он в себя быстро, бросился вперед, чтобы оттолкнуть продолжавшего кричать Безымянного, но челядь и кое-кто из стражников уже вбежали в покои. А Безымянный, отскочив, выхватил меч и с силой опустил его на голову христианина.

Его все же задержали и обезоружили, хотя он возмущался и кричал, что ударил убийцу, защищаясь. То же самое он повторил прибывшему вскоре Аскольду, челядины и стражники, первыми ворвавшиеся в покои, подтвердили его слова; его освободили и вернули оружие.

– Я не виноват, конунг Аскольд. Я защищал свою жизнь.

– Ты не виноват, что убил христианина. Ты виноват, что на твоих глазах убили Рогдира, – сурово сказал Аскольд. – И в наказание ты будешь сопровождать его тело в Полоцк.

Это означало мучительную смерть под пытками, Безымянный это отлично понимал, но лишь склонился в почтительном поклоне. До Полоцка путь был неблизкий, а чем дальше дорога, тем больше возможностей свернуть с нее в подходящем месте.

Как только весть об убийстве Рогдира разнеслась по городу, начались погромы христиан. Аскольд повелел своим воинам не препятствовать погромщикам, а скорее помогать им, надеясь, что конунг рогов зачтет ему жестокость как месть за погибшего брата. Но дружинники Аскольда в большинстве своем не были киевлянами, и ничто не связывало их ни с городом, ни с его жителями. Не пытаясь разбираться, кто – христианин, а кто – нет, они обрушили огни и мечи свои не только на ромеев, но и на хазарских торговцев, фряжских ремесленников, а заодно и на язычников-киевлян, если им не нравились хозяева, но нравились их дочери и усадьбы. Три дня пылали дома, кричали женщины, лилась кровь, и еще три дня после погрома киевляне стаскивали в Днепр окровавленные и полусгоревшие тела.

Такой жестокой и бессмысленной расправы с ни в чем не повинными людьми многое повидавший Киев еще не знал. И когда улеглась ярость, когда уморились погромщики, а киевляне опомнились от кровавого кошмара, Киев содрогнулся, увидев размах гнева своего владыки.

Хальвард мог быть доволен.

3

Олег быстро почувствовал, что Аскольд с юга, а роги с севера медленно и продуманно вытесняют его с правобережья Днепра, и понял, что там ему не удержаться. Однако суда его не могли сплавляться без остановок, а потому конунг решил перенести все усилия на безопасность левобережья, чтобы не ввязываться в бесконечные стычки на правом берегу, выгодные только противнику. Это требовало продуманных переговоров с левобережными славянскими племенами, взаимных обещаний и клятв, и он для начала послал к радимичам Перемысла, поручив ему подготовить Высокий Совет всех заинтересованных сторон. Позднее он предполагал упросить князя Воислава лично возглавить этот Совет, а сам отбыл из Смоленска на подсказанные Урменем волоки, дабы своим присутствием предостеречь воинственных вятичей от любого вмешательства в его изменившиеся планы. Поэтому прибывший в Смоленск Хальвард не застал в нем не только самого конунга, но и его немногословного, но весьма упорного воеводу Перемысла.

Следует упомянуть, что сам Олег в Смоленске не стоял и запретил всем своим людям – а дружинникам в особенности – в нем появляться. Совсем не потому, что относился с каким-то особым уважением к самостоятельности смолян, а по куда более простой причине: расположение кривичской знати было ему куда дороже собственных удобств. С началом наступления на Киев Смоленск оказывался ближайшим тылом Олега, в нем располагались его перевалочные склады и запасные рати, здесь приводили в порядок его суда после тяжелых волоков: конопатили, смолили, надстраивали. Все это требовало спокойствия и времени, и дальновидный конунг избрал местом сбора дружины устье впадавшей в Днепр неподалеку от города речки Смядыни. Тут он и жил, собирая подходившие дружины и отряды и присматривая за работами. А коли возникала надобность в свидании со Смоленским князем Воиславом, то Олег непременно сначала посылал гонца с уведомлением о своем желании. И город жил своей привычной жизнью, поскольку ни русы, ни кто-либо из их союзников на глаза не попадался, удали своей не выказывал и ни споров, ни тем паче ссор никогда не возникало. Хальвард прекрасно был об этом осведомлен, но открыто и решительно пренебрег сложившимися отношениями, расположившись в центре самого города, неподалеку от дворцовой усадьбы Смоленского князя. И не только потому, что князю некому оказалось жаловаться, а совсем по иной причине, ставшей уже почти навязчивой.