Анатомия финансового пузыря - Елена Чиркова

Наконец, строго в соответствии с классическим развитием пузыря, все большее количество людей начинает продавать. Осознает, что пора продавать, не только матерый Гундерман (он не просто продает, но и шортит), но и члены совета директоров самого Всемирного банка. Саккар похваляется перед одним из них, что курс растет, но реакция для него оказывается неожиданной: «…Саккар… крикнул торжествующим тоном:

– Каково? Две тысячи пятьсот двадцать – вчера, две тысячи пятьсот двадцать пять – сегодня.

– Знаю, я только что продал…

– И это член правления общества! – с возмущением продолжал Саккар. – Да кто же после этого будет верить нам? Что подумают, видя, что вы продаете, когда повышение в самом разгаре? Черт возьми! Меня больше не удивляет болтовня о том, что наше процветание фиктивно и что мы близки к краху… Эти господа продают, давайте продавать и мы. Да ведь это паника!»

Еще не паника, но она не за горами. Ну а дальше последняя экономическая логика полностью отступает, мотивы Саккара уходят в совсем в другую плоскость. Он мыслит категориями верных и неверных, неверных надо наказать, тривиальные экономические расчеты осторожного Гундермана в больном воображении Саккара принимают форму борьбы евреев и французов, он, как говорится, «переходит на личности»: «В первых числах декабря курс дошел до двух тысяч семисот франков в атмосфере неслыханного болезненного возбуждения, продолжавшего переворачивать вверх дном всю биржу. Хуже всего было то, что тревожные слухи усиливались, и курс упрямо повышался посреди все возраставшего нестерпимого беспокойства: теперь уже вслух предсказывали неизбежную катастрофу, и все-таки курс шел в гору, непрерывно, в силу упорного, необъяснимого увлечения, которое отказывалось верить очевидности. Саккар жил в ослеплении своего призрачного триумфа, окруженный ореолом золотого дождя, которым он поливал Париж; но он был все же достаточно проницателен и чувствовал, что почва под ногами колеблется, что она дала трещину и того и гляди обрушится под его ногами. Поэтому, хотя он и оставался победителем после каждой ликвидации, понижатели, потери которых, по всей вероятности, были ужасны, по-прежнему вызывали его негодование. Почему так свирепствуют эти евреи? Неужели в конце концов ему не удастся их уничтожить? И его особенно бесило то, что рядом с Гундерманом, не прекращавшим игры на понижение, он чуял и других продавцов, быть может, даже солдат армии Всемирного – изменников, которые поколебались в своей вере и перебегали к неприятелю, торопясь реализовать свои акции».

Не убеждает Саккара и Каролина, которая тоже продала свои акции, не для того, чтобы заработать (она впоследствии отдаст всю прибыль на благотворительность), а чтобы сбить безумное повышение, которое грозит банку катастрофой. «Как-то раз, когда Саккар изливал свое недовольство перед Каролиной, она сочла своим долгом рассказать ему все:

– Вы знаете, друг мой, ведь я тоже продала... Я только что продала последнюю тысячу наших акций по курсу в две тысячи семьсот.

Он был уничтожен: это была для него самая черная измена.

– Вы продали, вы, вы!.. О боже!..

– Друг мой, выслушайте меня... Подумайте только, наши три тысячи акций дали нам более семи с половиной миллионов. Ведь это нежданная, невероятная прибыль! Все эти деньги ужасают меня, мне просто не верится, что они действительно мои... Впрочем, дело не только в наших личных интересах. Подумайте об интересах всех тех, кто отдал в ваши руки свое состояние, о всех этих бесчисленных миллионах, которые вы ставите на карту. К чему поддерживать это безрассудное повышение, к чему подгонять его? Мне со всех сторон твердят, что катастрофа близка, что она неизбежна... Вы не можете повышать бесконечно, и не будет ничего постыдного, если акции вернутся к своей номинальной стоимости. В этом залог прочности фирмы, в этом ее спасение.

Но он порывисто вскочил со стула:

– Я хочу, чтобы курс дошел до трех тысяч... Я покупал и буду покупать, хотя бы мне пришлось лопнуть... Да, пусть пропаду я и пусть все пропадет вместе со мной, но я добьюсь курса в три тысячи и буду поддерживать его!»

Как говорится, Остапа понесло: я добьюсь курса в 3 тыс. любой ценой – пусть даже банк лопнет – и никому его не остановить, даже Каролине.

И вот наконец цель достигнута, Саккар – король и никто пока не знает, что он голый король: «После ликвидации 15 декабря курс дошел до двух тысяч восьмисот, потом до двух тысяч девятисот франков. И 21-го, посреди бешеного возбуждения толпы, на бирже был объявлен курс в три тысячи двадцать франков. Исчезла истина, исчезла логика, понятие о ценности извратилось до такой степени, что утратило всякий реальный смысл. Ходили слухи, будто Гундерман, потеряв свою обычную осторожность, зашел очень далеко и рисковал огромными суммами. Вот уже несколько месяцев, как он финансировал понижение, и его потери росли каждые две недели вместе с повышением колоссальными скачками. Начали поговаривать, что он может свернуть себе шею. Все головы пошли кругом; ожидали чуда.

В эту великую минуту, стоя на вершине, чувствуя, как дрожит под ним земля, и испытывая тайный страх перед падением, Саккар был королем. Когда карета его подъезжала к Всемирному банку – этому триумфальному дворцу на Лондонской улице, – навстречу выбегал лакей, расстилал ковер, закрывавший весь тротуар от самых ступенек подъезда, и лишь тогда Саккар благоволил выйти из кареты, торжественно ступая, как монарх, которого оберегают от грубых булыжников мостовой».

В классических случаях в момент схлопывания пузыря акции по максимуму переложены с профессиональных инвесторов на лохов, коими неизменно оказываются простые люди. Так и здесь, когда курс зашатался и многие продают, «из регионов» в виде телеграмм продолжают поступать ордера на покупку: «Маклер привычной рукой перебирал телеграммы, видимо довольный. Тесно связанный с Саккаром, давно уже ссужая ему крупные суммы репортом и еще сегодня утром получив от него ордера на покупку огромного количества акций, он в конце концов превратился в официального маклера Всемирного банка. И если до сих пор он все-таки испытывал легкое беспокойство, то это стойкое увлечение публики, эти упорные покупки, не прекращавшиеся, несмотря на невероятное повышение курса, совершенно успокаивали его. Среди других имен, которыми были подписаны телеграммы, особое его внимание привлекло одно имя – Фейе – сборщика ренты в Вандоме; по-видимому, тот приобрел весьма многочисленную клиентуру среди мелких покупателей – фермеров, богомольных прихожан и священников своей провинции, так как каждую неделю он слал ему множество телеграмм».

А вот начало конца: «Прошел час, курсы почти не менялись, сделки в “корзине” заключались, но уже без прежнего одушевления – по мере поступления новых ордеров и телеграмм. В середине биржевого дня всегда наступает такое затишье, текущие дела идут медленнее, все ждут решающей битвы за последний курс. Тем не менее рычание Якоби, прерываемое пронзительными возгласами Мазо, все еще раздавалось в зале: теперь они были заняты операциями с премией:

– Даю “всемирные” по три тысячи сорок, премия пятнадцать...

– Беру “всемирные” по три тысячи сорок, премия десять...

– Сколько?

– Двадцать пять. Пришлите!

Должно быть, Мазо исполнял теперь распоряжения Фене, потому что многие провинциальные игроки, желая ограничить свой риск и не решаясь на покупки с непременной поставкой, покупали и продавали с премией. И вдруг толпа заволновалась, послышались прерывистые возгласы. “Всемирные” понизились на пять франков! Потом на десять, потом на пятнадцать франков и упали до трех тысяч двадцати пяти…

Слух о понижении на пятнадцать франков дошел до Массиаса точно сигнал бедствия, и он сейчас же подбежал к Саккару, чувствуя, что понадобится ему. И действительно, Саккар, подготовивший, чтобы поднять последний курс, один трюк – телеграмму, которую должны были прислать с лионской биржи, где повышение было несомненно,– начал беспокоиться: телеграммы все еще не было, и это непредвиденное падение на пятнадцать франков могло привести к катастрофе.

Не останавливаясь перед Саккаром, Массиас на бегу искусно задел его локтем и, навострив уши, принял распоряжение:

– Живей к Натансону, четыреста, пятьсот, сколько понадобится».

Итак, акции пошатнулись. Как раз в этот момент любовница Саккара баронесса Сандорф интересуется у него, не стоит ли ей продать акции, но рассчитывать на дружеский совет не приходится: «В эту самую минуту Жантру, который куда-то выходил и только что вернулся, шепнул на ухо Саккару, что баронесса Сандорф находится на улице Броньяр, в своем экипаже, и спрашивает у него, не следует ли ей продать. Этот вопрос в тот момент, когда курс начал колебаться, вывел Саккара из себя. Он живо представил себе неподвижного кучера на козлах, баронессу, изучающую свою записную книжку и устроившуюся как у себя дома за закрытыми окнами кареты.