«Обезглавить». Адольф Гитлер - Владимир Кошута

— Этот ультиматум, — говорил он негодуя, — они расклеили по всему городу. Военные патрули снимали его со стен городской ратуши, королевского дворца, гильдейских домов и даже со стен замка Лакен, где находится король Леопольд.

Заражаясь от Фолькенхаузена чувством возмущения, Нагель недовольно засопел, пустил по кабинету несколько колец дыма, но ничего не сказал, а Фолькенхаузен с подчеркнутой брезгливостью и решительно выраженным возмущением бросил на стол ультиматум и вновь пошел по кабинету. Он лично отвечал перед верховным командованием вермахта за новый порядок в Брюсселе и был заинтересован в том, чтобы карательная акция гестапо закончилась благополучно. Конечно, он не был против казни заложников. Наоборот, полностью разделял в этом вопросе точку зрения Нагеля и сам был глубоко убежден, что за любое преступление, направленное против Германии, ее оккупационных властей и войск в Бельгии неотвратимо должно следовать беспощадное и немедленное наказание. Получив ультиматум, он объявил всем частям гарнизона боевую готовность и в любую минуту способен был бросить их против бельгийцев, если в этом возникнет необходимость. И все же где-то в глубине души ему казалось, что ультиматум Сопротивления скорее документ шантажа, чем серьезной угрозы.

Какое-то время походив по кабинету и выждав, когда поулеглось чувство негодования, Фолькенхаузен спросил Нагеля:

— Угроза Сопротивления, изложенная в ультиматуме, реальна? Как вы думаете, господин штурмбанфюрер?

Нагель пустил очередное кольцо дыма, поднял на Фолькенхаузена тяжелый взгляд.

— Судя по тому, что сегодня ночью в десяти километрах от Брюсселя по дороге на Льеж взорван бензовоз с горючим — угроза реальна.

— Но, простите, какое отношение имеет эта диверсия к ультиматуму Сопротивления?

— Прямое, господин генерал, — раздраженно бросил Нагель недокуренную сигарету в пепельницу на столе. — К сожалению, прямое.

— Не понимаю.

— Здесь и понимать нечего. Сегодня утром дежурному офицеру гестапо позвонил неизвестный бельгиец и заявил, чтобы уничтожение бензовоза мы считали подтверждением серьезности ультиматума.

— Вы полагаете… — хотел что-то уточнить Фолькенхаузен, но Нагель недовольно поморщился и он умолк.

— Это подтверждают шофер бензовоза и следовавший с ним лейтенант. Партизаны их отпустили, но предупредили, что, если будут казнены заложники, то в следующий раз к солдатам и офицерам Германии такого великодушия проявлено не будет.

Нагель говорил глухо, с трудом выдавливая слова и Фолькенхаузен улавливал в этом внутреннюю тревогу шефа гестапо, его обеспокоенность положением дел в бельгийской столице. Подобную тревогу переживал он и сам, а Нагель продолжал раскрывать тайны своей службы и тем самым убеждать Фолькенхаузена в том, что ультиматум Сопротивления — не пустая бумажка, что его нужно принять всерьез и быть готовым ко всяким неожиданностям.

— Мне, господин генерал, — говорил он, — удалось внедрить в Сопротивление своего агента. Правда, он еще далек от руководителей движения, чтобы информировать меня о их планах, но даже те сведения, которые я от него получаю, представляют немалую ценность.

Обратив внимание на пытливый взгляд Фолькенхаузена, продолжил не без рисовки.

— Например, сегодня утром от него получено сообщение, что для выполнения угрозы, содержащейся в ультиматуме, то есть для уничтожения шестидесяти наших офицеров из лесов Арденн в Брюссель направлено семнадцать бывших офицеров бельгийской армии. Они вооружены и способны пойти на любую крайность.

У Фолькенхаузена на лице застыло выражение недоумения и он проговорил неуверенно:

— Не может быть.

— Я тоже хотел бы так думать, — ответил Нагель. — К сожалению, это соответствует действительности.

— Гестапо располагает достоверными данными?

— Данные гестапо всегда достоверны, генерал, — прозвучал недовольный голос Нагеля и тут же, изменив налет досады на доброжелательность, штурмбанфюрер продолжил: — В местах вероятного появления террористов я усилил наблюдение силами офицеров гестапо, полиции, бельгийской службы безопасности, наконец, агентуры. Предусмотрены облавы и обыски, которые будут осуществлены накануне времени расстрела заложников, когда террористы, по всему видно, должны занять боевые позиции.

— Есть обнадеживающие результаты? — поинтересовался Фолькенхаузен.

— В девять часов утра у здания гестапо задержаны и арестованы два студента университета с оружием.

— Они причастны к Сопротивлению и ультиматуму?

— С ними сейчас работают. Не исключено, что так.

Их разговор прервал настойчивый телефонный звонок. Фолькенхаузен поднял трубку и по мере того, как выслушивал чей-то доклад, становился все мрачнее. Положив трубку телефона, он обратился к Нагелю.

— Господин штурмбанфюрер, как вам известно, с утра семьи заложников направились к тюрьме Сент-Жиль. Сейчас же, по докладу дежурного офицера комендатуры, на улицах Брюсселя, следующих к тюрьме, появились сотни людей с черными траурными повязками на рукавах пальто. Количество их с каждым часом возрастает.

На суровом лице Нагеля появилось выражение крайней ожесточенности. Для него было ясно, что такая, с точки зрения гестапо, элементарно простая операция, как уничтожение заложников, которая в других оккупированных странах проходила без осложнений, в Брюсселе обретала опасный характер. Вокруг нее сплетался и все туже затягивался узел таких событий, с которыми, ко всему видно, надо было считаться.

— Создается впечатление, что ко времени казни заложников все жители Брюсселя выйдут на улицы города, — вслух рассуждал Фолькенхаузен.

Нагель недобро посмотрел на него, дав понять, что не нуждается в его рассуждениях и сам хорошо представляет серьезность положения в Брюсселе, сознает, что история с заложниками достигает кульминации, чреватой опасностью, что надо принимать какие-то меры, которые бы исключили массовое выступление против нового порядка в бельгийской столице. Его односторонне ориентированный разум искал пути решения этой проблемы прежде всего в усилении, ужесточении режима, применении силы, способной сломить сопротивление, подавить демонстрацию протеста. Однако в его сознание все же пробивалась мысль о компромиссном решении. Он не находил конкретной формы ее выражения, но сознавал, что нужно поступить как-то иначе. Мысль об освобождении заложников не раз приходила ему в голову, но казалась настолько нелепой, что он тот час отбрасывал ее, как совершенно неприемлемую.

— Может быть, пойти на компромисс — осторожно спросил Фолькенхаузен.

— Что вы предлагаете, генерал? — поинтересовался Нагель, — У вас есть какие-то соображения?

— Да, есть, господин штурмбанфюрер, — поспешил с ответом Фолькенхаузен, — Обстановка в городе накалена до того предела, когда еще один неосторожный шаг с нашей стороны, и произойдет непоправимое. В военную комендатуру поступают сотни писем, в которых содержатся угрозы в адрес наших офицеров и солдат.

Фолькенхаузен раскрыл лежавшую на столе папку, достал исписанный четким, уверенным почерком лист, стал читать: «Господин генерал! От имени всех бывших военнослужащих бельгийской армии, с исключительным мужеством сражавшихся с войсками вермахта, я протестую против взятия заложников. Смею напомнить вам, что это варварский прием, который вызывает у бельгийцев чувство мести. Силой вашей власти прекратите бессмысленное уничтожение невинных людей. В противном случае вам вновь придется иметь дело с бельгийской армией, которая станет армией партизан. Народ Бельгии вам этого не простит».

Фолькенхаузен положил письмо на стол, сказал:

— В военную комендатуру звонят неизвестные лица, требуют освободить заложников и грозят убийством офицерам и солдатам фюрера.

Нагель недовольно засопел. В гестапо, в тюрьму тоже поступают сотни таких писем, раздаются такие же телефонные звонки.

— Не кажется ли вам, господин барон, что всем этим руководит опытный в организации Сопротивления человек?

Нагель помрачнел, расценив вывод Фолькенхаузена, как упрек гестапо. Достал сигарету, закурил и только после этого сказал:

— Гестапо располагает информацией об этом человеке. Сегодня о нем будет знать весь Брюссель. Жизнь его оценена в двадцать пять тысяч немецких оккупационных марок. Думаю, среди бельгийцев найдутся такие, которым нужны деньги.

— Кто этот человек, если не секрет?

Нагель часто задымил, нервно забарабанил пальцами по столу.

— Полковник бельгийской армии Киевиц. По агентурным данным, он был на командном пункте короля Леопольда во время капитуляции и выступил против нее с категорическим протестом. Затем он куда-то исчез, а сейчас оказался в Арденнах.

— Надеюсь, он будет арестован?