Когда мы встретились (ЛП) - Шталь Шей

Бэррон ничего не отвечает. Ни слова, только смотрит, да, этого достаточно, чтобы у меня похолодела кровь. Чтобы я была готова умолять его трахнуть меня на этой кухонной стойке. Срань господня. Почему этот взгляд такой чертовски горячий? Привяжи меня к своей кровати. Сделай своей заложницей. Излей на меня весь свой гнев.

«Кейси, нет».

Скажи что-нибудь. Объяснись.

— Прости, — поспешно говорю я. — Я могу уйти. Я не…Прости, что я ничего не сказала.

Бэррон поднимает руку, качает головой и показывает на холодильник.

Хорошо. Что это значит? Я замечаю, что его рука в крови.

— Боже мой, твоя рука.

— Все в порядке.

Бэррон проходит мимо меня и открывает дверцу холодильника. Дотянувшись до стоящего в морозилке Southern Comfort (прим. пер. марка ликера), он откручивает крышку и подносит бутылку к губам. Наши взгляды встречаются. Сделав прямо из бутылки два глотка, он ставит ее на стойку. Бэррон удивительно… расслаблен. Я пытаюсь расшифровать выражение его лица, сжатые губы, его дыхание, все это, но не могу. Правда в том, что я не очень хорошо знаю этого парня. Может, он один из тех, кто скрывает свои эмоции, а затем срывается на тебе, когда меньше всего этого ждешь. Таким был мой отец.

Прикусив губу, я тереблю рукава своего свитера, думая, получится ли у меня задушить себя ими и больше не чувствовать эту боль.

— Ты, наверное, очень на меня злишься.

— Я не злюсь, — шепчет Бэррон, уставившись на бутылку и покачивая головой

Он смотрит мне в глаза, его губы сжаты в тонкую линию.

— Ладно, я злюсь. Но мне любопытно… ты знала, когда тут появилась?

— Кто ты такой? Технически нет. Но о тебе я знала.

Я смотрю на него, и он смотрит мне в глаза. Я сажусь рядом с ним и начинаю объяснять.

— Когда я проезжала ваш город, то не знала. Клянусь. Я просто ехала, а потом ни с того ни с сего разразилась буря, и… я понятия не имела, где ты живешь.

Я вздыхаю, понимая, что это не совсем правда.

— Я знала, что ты живешь здесь, в Амарилло, потому что пару раз отправляла тебе по почте бумаги, но это не значит, что я запомнила твой адрес и не собиралась искать тебя или типа того. Когда той ночью ты назвал свое имя, я сложила два и два.

— Я так и думал, что-то в этом роде.

Бэррон делает глубокий вдох, встает и начинает расхаживать по кухне, все еще держа в руке бутылку Southern Comfort.

— Но именно в ту ночь ты должна была мне все рассказать. До того, как это зашло слишком далеко.

— Знаю, но я этого не сделала.

Я продолжаю сидеть у кухонного острова, боясь пошевелиться. Мои слова не имеют никакой силы, но я говорю:

— В свое оправдание скажу, что я пыталась уехать. Несколько раз.

Бэррон подходит ко мне, и я встаю. Поставив бутылку на кухонную стойку, я замечаю, что он сохраняет самообладание, но все еще зол. Его темные глаза заглядывают в мои.

— Почему ты просто мне не сказала? Я бы, наверное, посмеялся над этим, но теперь мне кажется, что ты сделала это специально, чтобы причинить мне боль.

— Я никогда не хотела причинить тебе боль, — умоляю я, надеясь, что он меня поймет. Мои слова полны мольбы и отчаянья, потому что я не могу смириться с тем, что он думает, будто я его использовала. — Я хотела тебе сказать, но каждый раз, когда я пыталась, время оказывалось неподходящим, и мне не хотелось разрушать то, что у нас было.

Бэррон осторожно поднимает руку, касаясь большим пальцем моей щеки. Он молча и пристально смотрит мне в глаза. Как будто оценивает мою честность.

— Я бы хотел, чтобы ты сказала мне правду до того, как вовлекла в это их.

Их? Его дочерей. От его слов у меня замирает сердце. Я вздрагиваю. Его заявление сбивает меня с ног, и кажется, будто я придавлена к земле тысячей фунтов стали. Извинения застревают у меня в горле, но мне удается сказать:

— Прости.

Потянувшись за Southern Comfort, он делает из бутылки еще один глоток, а затем с грохотом ставит ее на стойку.

— Ты уже это говорила, — огрызается Бэррон и делает еще один глоток.

И еще один.

Бэррон ставит бутылку на место и вздыхает.

Я сглатываю, горло обжигают слезы.

— Я должна идти. Я могу уйти.

Пространство между нами заполняет тишина, и я стою словно парализованная, не зная, что мне сказать или сделать.

Бэррон поднимает бровь, его дыхание легкое и свободное.

— Не будь такой, как она.

Это меня задевает. Глубоко.

— Что?

— Не входи в их жизнь и не уходи прямо перед Рождеством.

Я быстро моргаю, пытаясь понять, о чём он говорит.

— Ты хочешь, чтобы я осталась?

— Я… не знаю, чего хочу, — признается Бэррон. — Я даже не знаю, как осмыслить последний час, но точно знаю, что, если ты от них уйдешь, это их раздавит. Так что не уходи. Останься. А потом после Рождества мы все обсудим.

По моим щекам катятся слезы. Его броня ослабевает, и он подходит ближе. Обдумав свои слова, Бэррон качает головой.

— Не плачь.

Бэррон шепчет эти слова, как будто мысль о том, что я плачу, причиняет ему боль.

— Я чувствую себя гребаной задницей, — всхлипываю я в ладони.

— Ты вроде как ей и являешься, — фыркает Бэррон, но потом смеется.

Я опускаю руки и смотрю на него.

— Ты только что назвал меня задницей?

— Да, — Бэррон подносит к моим губам бутылку. — Это поможет.

Я беру бутылку, делаю несколько глотков, а потом смотрю на него. Он прав. Это действительно поможет.

— Ты уверен, что хочешь, чтобы я осталась? Я могу уехать. Я пойму, если ты больше никогда не захочешь меня видеть.

Бэррон прикасается ко мне, его рука скользит по моей щеке.

— Знаешь, что больше всего взбесило меня в ее появлении?

Мне до смерти хочется узнать, о чем они говорили, но я решаю, что это их дело. Я также не могу игнорировать защитную позицию, которую он занял, когда девочки находились рядом с Тарой. Бэррон буквально загораживал их собой.

— То, что она увиделась с девочками?

— Да, — кивает он, проведя рукой по волосам. — Но Тара вела себя так, будто ты недостаточно хороша.

Мои губы дрожат, потому что впервые в жизни кто-то увидел меня настоящую. Девушку, которая всегда рада повеселиться, которая живет на вечеринке и легко смеется над собой, потому, что по-другому нельзя. Я не хочу никого обременять своей печалью, скрытой глубоко внутри. Я прячусь за юмором, потому что где-то на этом пути мне постоянно твердили: «Кейси, ты недостаточно хороша. Недостаточно худая. У тебя не идеальные губы. Слишком тонкие волосы. Слишком пышные формы. Кривые зубы.» Все то, за что меня критиковала мама. Мне хотелось, чтобы мой голос был громче, чем у нее.

У меня перехватывает дыхание, когда он на меня смотрит. Ждет. Мой пульс учащается, на щеках появляется румянец, и я инстинктивно смотрю вниз, не в силах выдержать его взгляд. Бэррон знаком со мной, в лучшем случае, около месяца, но знает обо мне больше, чем члены моей семьи.

Бэррон приподнимает мой подбородок, и у меня внутри зарождается нехорошее чувство.

— Ты достаточно хороша, — уверяет меня он. — Любой, кто этого не видит, — чертов идиот.

Прежде чем я успеваю осмыслить его слова, его губы прижимаются к моим. Один раз.

— Прости, — спешу снова сказать я, потому что считаю это необходимым, но не отстраняюсь от него. Я жажду подтверждений. Все еще. Всегда.

Бэррон обхватывает руками мое лицо и качает головой.

— Больше не говори это.

В его тоне все еще есть намек на гнев, и я не знаю точно, из-за меня или из-за Тары, но независимо от этого, я оставляю свои извинения при себе.

Бэррон опускает руки, и я чувствую, как с него спадает напряжение. Мне хочется его утешить, потому что тут, черт возьми, только что ни с того ни с сего объявилась его жена, и я знаю, что ему приходится нелегко. Не только из-за того, что происходит между нами.

— Чего она хотела?

— Чтобы я подписал бумаги о разводе.

— Почему ты их до сих пор не подписал?