Современный египетский рассказ - Юсуф Шаруни

Но слова его словно натыкались на глухую стену и вызывали лишь ужас в сердцах чадолюбивых родителей, готовых всю жизнь ходить пешком в город, лишь бы избавить своих детей от такой напасти.

А староста, сторонясь хаваги Назира, как зачумленного, кричит громовым голосом:

— Я, хавага, отвечаю за каждую живую душу в деревне! Не надо нам новых неприятностей. Хватит и тех, что мы терпим в городе от маамура и его помощников. Мало разве нам распрей из-за воды, из-за посевов, из-за ворованной кукурузы? Испокон веку известно, что машина не станет крутиться, ежели не сожрет младенца. Разве не стучит всякий мотор: «Так-так-так?» А стало быть, господин мой, в нем есть живая душа. Машина крутится, потому что сожрала ребенка. Он кричит, а машина приговаривает: «Так-так-так». И уж от этого никуда не денешься, хавага Назир. А мы ведь не звери.

Хавага Назир кричит:

— О люди, люди! Ведь мельница будет крутиться у вас на глазах. Сперва поглядите, а потом уж решайте. Сколько я себе из-за нее крови перепортил. Месяц строил мельницу, потом машину купил. И вот теперь все идет прахом.

Но люди стоят несокрушимой стеной, губы их бормочут проклятия, и сердца уходят в пятки, а кулаки сжимаются от ярости.

Хавага повышает голос, чтобы перекричать гул толпы:

— Машина старая!.. Очень старая. Я вот чего хочу сказать!.. Дайте же мне сказать… успокойтесь! Я купил ее у Халиль-бея Абу Зейда в городе. Ей не нужен младенец. Она старая. Совсем старая. Успокойтесь же.

Кто-то спросил с сомнением:

— А зачем тогда он ее продал? Наверное, она испортилась и требует еще одного младенца. Нет, хавага, нас вокруг пальца не обведешь.

Хавага Назир выступает вперед, хочет заглушить голос шайтана. Но кто-то отделяется от толпы и кричит:

— Не может того быть, чтоб машина крутилась без младенца! Довольно, хавага. Шейх Муса говорит: «Берегите своих детей от мельницы хаваги».

Мистический страх перед неведомым охватывает толпу и заставляет трепетать сердца. Хавага Назир облизывает губы, склоняет голову набок и жмурит один глаз, подсчитывая убытки. Он смотрит на окружающих, а сам думает: «Вот оно что. Стало быть, шейх Муса сказал. Вы гнете спину под палящим солнцем, чтобы купить на заработанные деньги пачку табаку для шейха. Вы держите голубей[48] и кур, чтобы кормить ими шейха. Этот шейх вам всем мозги замутил… шейх, шейх! Да кому он нужен, ваш шейх? Он — шейх Муса, а я — Назир, сын Яссы. Мельница будет работать. Будет, хочешь ты этого или нет, шейх Муса. Тебе от людей что нужно? Съестное и табак? Господь пошлет тебе пропитание и мне тоже. Ладно, поделим доходы. Пускай сегодня я потерплю убыток, но уж завтра все будет мое, все капиталы. Ты хочешь заполучить пачку табаку и кило халвы? А я вот заберу у тебя верблюда. На что только не пойдешь из любви к сыну и к деньгам. Мельница эта — золотое дно. Клянусь честью, через год я выстрою себе дом в городе. Муфид, сынок, расти поскорей, я женю тебя на дочке самого Андрауса-паши.

Лицо его просветлело, он открыл глаза и обвел взглядом толпу:

— Люди, пусть будет, как скажет шейх. Вы все, я и староста пойдем к нему. Все будет хорошо. Ведь если шейх переступит порог мельницы, ее осенит божья благодать и она сразу заработает. Тогда машине не нужен будет младенец. Помоги мне, о великий человек… помоги, честью прошу тебя, шейх Муса. Ты уже давно мне обещал помочь, еще когда господь послал мне Муфида. Понесу тебе пачку табаку и кило тахинной халвы. И даю руку на отсечение, что машина станет работать. Все будет хорошо.

Он быстро идет в лавку и выносит оттуда сверток. Толпа молча следует за ним к шейху Мусе. Шейх должен все решить. Хавага Назир просит разрешения войти в дом шейха. Шейх говорит, словно обухом по голове бьет:

— За подарок спасибо, но машине непременно нужен младенец.

Хавага Назир вздрагивает.

— Да благословит тебя господь, шейх Муса. Будь великодушен. Ты же знаешь, как тебя уважают. Ты только войди на мельницу, и машина заработает.

Слова Назира, словно электрический ток, поражают сердца людей страхом за любимых детей.

— О великодушный, помоги! Окажи милость! Заклинаю тебя могилой возлюбленного тобою пророка!

Шейх Муса глотает слюну. Он колеблется. Ему мерещится раздавленный ребенок, кровь, текущая по приводным ремням проклятой машины, и крики невинной жертвы: «Так-так-так!» Но мольбы хаваги невольно затрагивают в его душе чувствительные струны, и ноги сами медленно несут его куда-то. Положение безвыходное, надо на что-то решиться. С одной стороны, перед ним стена людей, с другой — безбрежное море суеверия. А вдалеке мерещится ему купол собственной гробницы, возносящейся к небу. Воронье совьет там гнезда, будет терзать мертвое тело и взмывать ввысь… А проклятый хавага — совсем как тот шайтан, что вселился в людей. С мерзкой улыбочкой он железной рукой сжимает руку шейха:

— О великодушный…

Скрипят плохо смазанные приводы, все громче и громче шум, все явственней стучит машина: «Так-так-так!» Раздаются радостные возгласы женщин, и шейх с облегчением переводит дух.

— О шейх Муса, великий, великодушный…

И хавага Назир взбирается на плечи ликующих людей, чтобы прибить к стене большую вывеску: «Мельница имени шейха Мусы. Владельцы: хавага Назир и сын».

Шестой месяц третьего года

Пер. С. Анкирова

Начало:

Вместе с мужчинами ушел Мустафа на заработки. А он еще мальчик. Прошел год, за ним уже и второй отсчитывает последние дни, а о дорогом сыночке нет ни слуху ни духу.

Материнские думы:

Думы Хазины с ее милым сыном, там, в далекой стороне. Правое ухо, которое слышит, — здесь, с голубями, воркующими: «Добр Аллах, добр Аллах…» Правый глаз ее уже два года, как не видит света. Левым наблюдает она за Бахитом аль-Бушшара, ворочающимся на лавке, под пальмой. Прожитые годы превратили его в мешок, набитый соломой, который она перетаскивает с места на место. Он лежит на спине, следит за солнцем, катящимся по небу, кричит: «Хочу на солнце!» А потом: «Хочу в тень!» И так с утра до вечера. С утра до вечера Хазина с дочерью перетаскивает мешок с солнца в тень и из тени на солнце. А что поделаешь? Ведь Бахит аль-Бушшара — ее законный муж, отец Мустафы и Фахимы.

Ее руки — они здесь — без устали крутят веретено, сучат бесконечную нить, а мысли — там, вместе с милым сыном, в далекой, чужой стране.

Бахит аль-Бушшара разговаривает сам с собой:

В лампе почти не осталось масла. Ночь надвигается, длинная, темная. Эх, болезни да годы — нет сна и недержание мочи. Бестолковая Хазина пугается и ждет несчастья, случайно наступив на брошенную корку хлеба или увидев перевернутый подошвой кверху башмак, подхваченную порывом ветра чесночную шелуху. Хазина глупая, она женщина. Мужчина должен терпеть. Она думает о сыне, а сын далеко. В разлуке сердце каменеет. А я уж не выйду из дому. Если бы уснуть и спать долго-долго, без сновидений и кошмаров. Когда я, мусульманин, предстану перед милосердным Аллахом, я избавлюсь от болезней, от ненавистной старости и войду в рай. Если бы был табак, я покурил бы, и это невыносимо медлительное время пошло бы скорей.

Мустафа — младший, но он господин Фахимы, которая старше его на два с половиной года. Он бьет ее, а она его любит. Мать говорит: так и надо, и отец согласен. Мустафа — защитник Фахимы, он оберегает ее от греха. Мустафа — мужчина, а Фахима — девушка. Девушка носит длинное белое платье. Она должна придерживать длинный белый подол и ходить осторожно по грязной дороге.

Смятение девичьей души и ночь-советчица:

Она — дочь того же отца и той же матери. Он — ее родной брат, и он далеко. Она любит его, и он, конечно же, отвечает ей любовью. Поначалу, когда он бил ее, она плакала. Потом стала получать удовольствие от побоев и нарочно делала что-нибудь не так, чтобы он ударил ее. Притворно плакала и ругала его, а он распалялся и бил изо всей силы.

По ночам Мустафа залезал на пальмы Джаббаны ан-Нуссара под самым носом у задремавшего сторожа Ахмеда аль-Махрука. Он воровал финики и продавал их Мансуру ас-Садеку, вечно бодрствующему владельцу лавки. В лавке он покупал табак и курил. Ни отец, ни мать до сих пор не знают, что сын их уже вырос и курит. Фахима не выдала его, потому что любит его и знает, что он боится родителей. Стирая белье Мустафы, Фахима тайком вдыхала запах его пота. Хоть он и далеко сейчас, но он сын ее отца и ее матери, он мужчина, которого она боится и любит.

Третий месяц третьего года:

Цыганка гадала. Плясали кольца в ее носу и в ушах. Она вынула из-за пазухи матерчатый мешок, достала из него песок и камни. Хазина протянула руку с двумя яйцами. Цыганка сказала: «Три яйца». Сверкнул в улыбке серебряный зуб. Гадалка метнула внимательный взгляд на Хазину и пробормотала: «Красивая девушка. Как полная луна, как надутый парус лодки на Ниле». Глядя на серебряный зуб, на пляшущие кольца, думала Хазина: «Не дам ей украсть дочку. Эта бродяжка ворует детей и кур. Но зато она знает язык камней… Три яйца, целых три!»