Ее темные крылья - Мелинда Солсбери

призы, если бы я отнесла их на ярмарку.

То, что я выращиваю тут, не будет неожиданным или новым. Семена тут вырастут в то, что на пакетике указано. Я не смогу удивляться тому, что растет из странной алхимии меня и почвы Подземного мира, и я ненавижу это, ведь я не знала, что это было возможно, а теперь не хочу этого лишаться.

Я вытаскиваю овощи из земли и несу в дом.

Задняя дверь открыта, как всегда, ведь никто тут не запирает двери. Я прохожу внутрь.

Пахнет домом.

Я не замечала запах, потому что не отсутствовала дольше ночи или двух ранее, но теперь я знаю. Пахнет механическим маслом от моего папы, кокосовым маслом от Мерри. А еще тмином и чесноком, металлом и кофе, чистым бельем и чем-то теплым, что я не могу назвать, но это наше, смесь нас троих.

Я опускаю пастернак и капусту на доску и открываю холодильник. Там одинокая бутылка воды, и я открываю и пью из нее, не беря стакан. Вода затхлая после воды в Подземном мире, хотя я знаю, что только открыла бутылку. Я оставляю холодильник открытым для света, хочу проверить шкафы в поисках еды, когда вижу на столе «Аргус».

Я поднимаю газету и проверяю дату. Неделя 22, 20 марта.

Все сжимается внутри, сердце колотится, я беру газету с собой, закрываю холодильник и иду в гостиную, где нахожу пульт на подлокотнике дивана и включаю телевизор. Я убираю звук, вздрагивая от яркой вспышки, когда экран оживает, и щурюсь, глядя на дату, мой рот раскрывается.

22 марта. Завтра мой день рождения. Меня не было почти пять месяцев.

Я слышу скрип надо мной и вздрагиваю, выключаю телевизор и замираю. Я слушаю, как дверь спальни папы и Мерри открывается, медленные шаркающие шаги идут по площадке, дверь туалета щелкает. Я слышу мужской кашель, и слезы выступают на моих глазах. Папа.

Это мой добрый папа, который растил меня один долгое время, по которому я скучала, не понимая до этого. Он делает то, что Мерри зовет походом стыда, в туалет в 4 утра, потому что берет с собой в кровать чашку чая. Я подавляю смех, ведь это так знакомо. Я слышала их возмущенный разговор много раз, даже шутила об этом с Бри, когда она оставалась, каждый раз наигранно ругая, когда мы будили друг друга, выпив больше, чем нужно было, горячего шоколада или содовой.

Сердце парит и падает. Они все те же Мерри и папа, делают старые вещи. А я… иная.

Я не шевелюсь, пока не слышу, как он смывает, открывает дверь… Каждый нерв в теле натянут… А потом шаги возвращаются в спальню, сонная поступь, без колебаний. Он не замечает, что в доме кто-то еще. Я жду, что дверь спальни закроется, и когда она это делает, мои кости становятся жидкими, газета дрожит в руке. Я остаюсь на месте, живая статуя, пока пульс не возвращается в норму, потом иду на кухню, возвращаю газету на стол, потом оставляю записку: «Сюрприз! Я дома. Поймала ранний катер с континента и ушла немного поспать».

Я поднимаюсь по лестнице, как краб, проникаю в свою спальню и закрываю за собой дверь.

Пахнет мной, какой я была. Шторы раздвинуты, впускают свет с плицы на мою аккуратно застеленную кровать и стопку чистой одежды на краю. Я представляю, как Мерри или папа убрались тут, проветрили комнату, желая, чтобы было хорошо, когда я вернусь, оставляя вещи на кровати, чтобы я знала, что они не лазили в шкафчики, уважали мое пространство, убирая за мной.

Как они растерялись, когда я вдруг отбыла к маме, как им было больно, были ли моменты, когда они знали, что что-то не так? Что они подумают из-за моего возвращения посреди ночи, без предупреждения. Я не подумала, что им будет странно, не только мне. Не только я могла измениться. Но уже поздно. Если они против, я смогу на самом деле поискать маму.

Я снимаю плащ Лодочника и платье, бросаю на пол, замираю, виновато поднимаю их. Я вешаю плащ в шкафу, бросаю платье в пустую корзину для белья, нахожу чистое нижнее белье и пижаму в стопку одежды и надеваю их. Остальное я аккуратно убираю на пол, закрываю шторы и забираюсь в кровать.

Все гладкое и слишком мягкое, ткань пижамы странно ощущается на коже, матрац подо мной слишком прогибается под моим весом. Пахнет тоже не так, цветами и химией, и я поворачиваюсь на спину, чтобы уйти от этого.

«Ты дома, — говорю я. — Тут твое место. Тут, в этой комнате, в этом городе, на этом Острове. Тут твой народ».

Но я не верю этому. Я лежу, глядя на потолок, который я видела всю жизнь, и не верю. И только когда я встаю с кровати, укутываю подушку в свое платье, прижимаюсь к нему лицом, я погружаюсь в тревожный сон.

27

ЗАСТОЙ

Я просыпаюсь, Мерри смотрит на меня с чашкой кофе в руках.

Я сажусь, охая, вытянутая из сна, который тут же тает, а она прислоняется к двери.

— Мерри? — говорю я, и она в три шага оказывается рядом, садится, кофе проливается на столик у кровати, когда она опускает его и обнимает меня.

Она держит меня крепко, ладони прижаты к раздраженной части моей спины, но я не отодвигаюсь. Я обвиваю ее руками, сжимаю крепко. Она пахнет так же, как раньше.

— Почему ты не сообщила, что прибудешь? — спрашивает она у моих волос, сжимает меня. — Почему не звонила нам?

— Сюрприз, — говорю я, голос приглушен ее плечом.

Она отодвигается, сжимает мои руки.

— Все хорошо? Что-то случилось с твоей мамой?

— Нет, все хорошо, — говорю я. — Серьезно, — добавляю я, когда она приподнимает брови. — Просто… хотела вернуться.

— Во сколько ты пришла?

— О, около пяти? — говорю я. — Я взяла первую лодку.

— Жаль, что ты не предупредила. Мы ничего не подготовили для тебя.

— Ничего. Мне ничего не нужно. Где папа?

— Работает. Он пропустил твою записку. И овощи. Прошел мимо. Ты знаешь, какой он. Как ты, пока не выпьешь три чашки кофе. Кстати.

Она берет чашку, хмурится из-за оставленного кольца жидкости.

— Я уберу