Вызовы Тишайшего - Александр Николаевич Бубенников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако очень скоро Алексей Михайлович столкнулся с неприятным последствием ослабления позиций патриарха: о своих правах во весь голос заявили «местные» русские архиереи. «Бунт русских архиереев» на Соборе 1666–1667 года свидетельствовал о том, что, избавившись от Никона, архиереи вовсе не собирались отказываться от его идеи о господствующем месте церкви в жизни государства и общества. Алексей Михайлович поневоле должен был задуматься об ограничении власти русского епископата на местах.
Стеснить его можно было, проведя административно-территориальную реформу в церкви, увеличив число епархий и усложнив систему управления. Умножение числа епархий делало архиереев поневоле более покладистыми и зависимыми от власти; им труднее было столковаться, выступить единым фронтом против светской власти центра. Да и финансовое положение епархий и их владык оказывалось уязвимее.
Об учреждении новых епархий и усложнении системы церковного управления толковали еще на Соборе 1666–1667 года. Инициаторами тогда выступили греческие владыки. Они предложили учредить восемь новых епархий. Однако русским архиереям удалось провалить эти планы.
Противодействие епископата побудило Алексея Михайловича отступить. После смерти в апреле 1673 года Питирима Алексей Михайлович склонился к мысли о необходимости избрания деятельного патриарха. Возможно, в личном плане это было связано с тем, что болезненные воспоминания о патриархе Никоне, стеснившем царскую власть, поблекли и отошли в сторону. Зато ощутимее стала нужда в первосвятителе, способном найти действенную на престоле управу как на раскольников, так и на чрезмерно самовластных архиереев. Таким стал новый и последний в жизни второго Романова деятельный и авторитетный патриарх Иоаким (1674–1690).
Конфликт Тишайшего с Соловецкой обителью развивался неровно. То тлел углями, то озарялся сильнейшим пламенем старообрядческого радикализма. Долгое время в монастыре надеялись, что государь образумится и вернется к старому церковному обряду. Резкие перемены произошли тогда, когда монастырь по указу лишился части своих владений. Тишайший быстро определил свою позицию к бунтовщикам. Бунтовщики, в ответ, определили свою: они так же быстро отменили общеобязательную молитву за царя. Со стен обители в адрес царя с тех пор стали раздаваться такие непристойности, что воевода Мещеринов отписал царю: «Не только те их злодейственные непристойные речи написать, но и помыслить страшно».
В 1669 году из молитвы было изъято конкретное имя – Алексея Михайловича – и восстановлена привычная прежде формула моления о «благочестивых князьях», как это и было до Никона. «Немоление» превращало Тишайшего в царя-антихриста. Ведь можно было, согласно Апостолу, молиться за царя неверного и мятущегося в вере, но нельзя было молиться за царя-антихриста. В декабре 1673 года, когда радикализм обители достиг самого высшего градуса, «немоление» за царя дополнилось отказом и от заздравной чаши за царя и членов его семейства. Дело дошло до того, что из Синодика даже выскребли имя почившей царицы Марии Ильиничны.
Правда, соловецкая братия не была столь единодушна в этом решении. Известны и отступления. Так, в последний год жизни Тишайшего, в день его именин, в Успенской церкви пели о царском здравии. Но в тот же день в трапезной случился пожар, который тут же был истолковал истовыми староверами как наказание за их отступничество. Охотников именно так истолковать происшедшее, по всей видимости, оказалось с избытком. Не случайно старец-старовер Аввакум показывал: как на отпуске запоют многолетие за Тишайшего, так половина монахов тут же из церкви выходит.
Взятие и разорение восставшей Соловецкой обители положило конец колебаниям – ибо колебаться попросту стало некому. Но зато радикализм, усиленный слухами о страданиях соловецких мучеников, щедро выплеснулся за монастырские стены. Анти-царские настроения среди старообрядцев резко усилились. Хронологическое совпадение двух событий – смерти Тишайшего и взятия царскими войсками Соловецкого монастыря – тут же было истолковано старообрядцами соответствующим образом. Смерть Алексея Михайловича «в канун дня Страшного суда» – это Божье наказание неблагочестивого царя, царя-отступника – чем не инфернальная мистика?..
Мятежные Соловки – это лишь одна из «церковных заноз» в царство, которую пришлось вырывать Тишайшему царю, и так до конца не вырвать с корнем, даже в последние годы своей жизни. Еще одна, не менее неприятная и болезненная «заноза раскола» – это знаменитая у староверов-раскольников боярыня Феодосия Прокофьевна Морозова (удостоенная кисти в знаменитой картине художника Сурикова). Происходила боярыня из второразрядного московского рода Соковниных и была в родстве с царицей Марией Ильиничной Милославской, которая к ней всячески благоволила. Благоволил к ней и сам Тишайший: ведь Феодосия Прокофьевна была супругой младшего брата его «дядьки-воспитателя», боярина Глеба Ивановича Морозова.
Боярыня Морозова стала ярой и принципиальной противницей церковных нововведений. Овдовев в 1662 году, она – завидная, красивая и богатейшая невеста того времени – не стала вторично выходить замуж и предалась «подвигам церковного благочестия». Ее дом превратился в прибежище для всех сторонников старой веры. Вернувшийся из сибирской ссылки неистовый протопоп-раскольник Аввакум несколько месяцев жил у своей духовной дочери, почитавшей и во всем слушавшей своего духовника. Несомненно, именно протопоп Аввакум привил боярыне ту истовость и фанатизм, с какими она стала отстаивать «правые раскольничьи догматы».
В Кремле смотрели сквозь пальцы на старообрядческие чудачества боярыни Морозовой. Во-первых, из-за царицы Марии, во-вторых, из-за памяти, которую царь Тишайший питал к Морозовым, в-третьих, из-за того, что Феодосия Прокофьевна была, по-видимому, не одна такая: при дворе имелись и другие приверженцы двуперстия и старой веры «по Макарию». Требовалось, однако, соблюдение некого общего приличия – не бравировать своими убеждениями, не кичиться ими, «на людях» по-старому открыто не молиться. Морозова до поры до времени так себя и вела. Но после ссылки на Мезень Аввакума она осмелилась бросить открытый вызов церковным властям и двору. Перестала являться на службы, ссылаясь не на нездоровье, а на то, что службы в Москве неправильно служат «никоновские попы».
По царскому слову вразумлять строптивую вдовицу был посланы архимандрит-златоуст Чудова монастыря Иоаким (будущий патриарх) и ключарь. Морозова не исправилась, и летом 1665 года указано было отписать на царя часть вотчин вдовы. Жесткая мера, по-видимому, внесла известный диссонанс в семейную жизнь Тишайшего. Во всяком случае, царица Мария не отказалась от мысли заступиться за свою родственницу-боярыню. Подходящий момент наступил в октябре 1666 года, когда только что разрешившаяся от бремени царевичем Иваном Мария Ильинична попросила вернуть Морозовой часть московских вотчин ее мужа. Тишайший Михайлович не посмел противиться супруге, и просьба была уважена.
Особые отношения с царицей удерживали Феодосию Морозову от крайних шагов. Она даже «приличия ради с царицей ходила к храму». Но смерть царицы развязала ей руки. Не стало заступницы, способной умерить гнев и опалу Тишайшего. Но отпала окончательно и необходимость таиться и сдерживать себя. В конце 1670 года Морозова приняла
