Вольное слово народа - неизвестен Автор

На звон колокольчика Екатерины никто не явился из ее прислуги. Она идет из кабинета в уборную и далее и, наконец, в одной из задних комнат видит, что истопник усердно увязывает толстый узел. Увидев императрицу, он оробел и упал перед ней на колени. - Что такое? - спросила она. - Простите меня, ваше величество; - Да что же такое ты сделал? - Да вот, матушка-государыня: чемодан-то набил всяким добром из дворца вашего величества. Тут есть и жаркое и пирожное, несколько бутылок пивца и несколько фунтиков конфет для моих ребятишек. Я отдежурил мою неделю и теперь отправляюсь домой. - Да где же ты хочешь выйти? - Да вот здесь, по этой лестнице. - Нет, здесь не ходи, тут встретит тебя обер-гофмаршал, и я боюсь, что детям твоим ничего не достанется. Возьми-ка свой узел и иди за мною. Она вывела его через залы на другую лестницу и сама отворила дверь: - Ну, теперь с Богом!

В 1789 и 1790 годах адмирал Чичагов одержал блистательные победы над шведским флотом, которым командовал сначала герцог Зюдерманландский, а потом сам шведский король Густав III. Старый адмирал был осыпан милостями императрицыЄ При первом после того приезде Чичагова в Петербург императрица приняла его милостиво и изъявила желание, чтобы он рассказал ей о своих походах. Для этого она пригласила его к себе на следующее утро. Государыню предупреждали, что адмирал почти не бывал в хороших обществах, иногда употребляет неприличные выражения и может не угодить ей своим рассказом. Но императрица осталась при своем желании. На другое утро явился Чичагов. Государыня приняла его в своем кабинете и, посадив против себя, вежливо сказала, что готова слушать. Старик началЄ Не привыкнув говорить в присутствии императрицы, он робел, но чем дальше входил в рассказ, тем больше оживлялся и наконец пришел в такую восторженность, что кричал, махал руками и горячился, как бы при разговоре с равным себе. Описав решительную битву и дойдя до того, когда неприятельский флот обратился в полное бегство, адмирал все забыл, ругал трусов-шведов, причем употреблял такие слова, которые можно слышать только в толпе черного народа. "Я ихЄ я ихЄ" кричал адмирал. Вдруг старик опомнился, в ужасе вскочил с кресел, повалился перед императрицейЄ - Виноват, матушка, ваше императорское величествоЄ - Ничего,- кротко сказал императрица, не давая заметить, что поняла непристойные выражения,- ничего, Василий Яковлевич, продолжайте, я ваших морских терминов не разумею.

У императрицы Екатерины околела любимая собака Томсон. Она просила графа Брюса распорядиться, чтобы с собаки содрали шкуру м сделали чучело. Граф Брюс приказал об этом Никите Рылееву. Рылеев был не из умных; он не понял и отправился к богатому и известному в то время банкиру по фамилии Томпсон и передал ему волю императрицы. Томпсон не на шутку перепугался, побежал к императрице просить прощении, но по дороге помер.

Английский посланник подарил Екатерине телескоп, который ей очень понравился. Придворные, желая угодить государыне, спешили наводить инструмент на небо и уверяли, что довольно ясно различают на луне горы. - Я вижу не только горы, но и лес,- сказал граф Львов. - Вы возбуждаете мое любопытство,- произнесла Екатерина, поднимаясь с кресла, чтобы посмотреть. - Торопитесь, государыня, иначе начали рубить лес, вы не успеете.

К Державину пришел какой-то сочинитель прочесть свое произведение. Старик часто засыпал при таких чтениях. Так случилось и на этот раз. Жена Державина, сидевшая рядом, непрестанно толкала его. Но сон так одолел старика, что он даже захрапел. Когда жена разбудила его, Державин в гневе закричал: - Ты никогда не дашь мне выспаться!

Однажды в Сенате Разумовский отказался подписать решение, которое считал несправедливым. - Государыня желает, чтоб дело решено было таким образом,объявили ему сенаторы. - Если так - не смею ослушаться,- сказал Разумовский и подписал свою фамилию "вверх ногами". Этот поступок сразу же стал известен императрице, та потребовала объяснений. - Я исполнил вашу волю, но так как покривил совестью, то и подпись моя кривая.

Однажды Львов ехал вместе с Потемкиным в Царское Село и всю дорогу должен был сидеть, прижавшись в угол экипажа, не смея проронить слова, потому что светлейший находился в мрачном настроении духа и упорно молчал. Когда Потемкин вышел из кареты, Львов остановил его и с умоляющим видом сказал: - Ваша светлость, у меня есть до вас покорнейшая просьба. - Какая? - спросил изумленный Потемкин. - Не пересказывайте, пожалуйста, никому, о чем мы говорили с вами дорогою. Потемкин расхохотался, и хандра его, конечно, исчезла.

Как-то раз, за обедом у императрицы, зашел разговор о ябедниках. Екатерина предложила тост за честных людей. Все подняли бокалы, один Разумовский не дотронулся до своего. Государыня, заметив это, спросила его, почему он не доброжелательствует честным людям? - Боюсь - мор будет,- отвечал Разумовский.

Шувалов, заспорив однажды с Ломоносовым, сказал сердито: "Мы отставим тебя от Академии".- "Нет,- возразил великий человек,разве Академию отставите от меня".

Один придворный спросил Балакирева: - Не знаешь ли ты, отчего у меня болят зубы? - Оттого,- отвечал шут,- что ты их беспрестанно колотишь языком. Придворный был точно страшный говорун и должен перенесть насмешку Балакирева без возражений.

Педрилло (итальянский придворный скрипач.- Сост.) дал пощечину одному истопнику и за это был приговорен к штрафу в три целковых. Бросив на стол вместо трех шесть целковых. Педрилло дал истопнику еще пощечину и сказал: - Ну, теперь мы совсем квиты.

Двух кокеток, между собою поссорившихся, спросил Кульковский: - О чем вы бранитесь? - О честности,- отвечали те. - Жаль, что взбесились из-за того, чего у вас нет,- сказал он.

Молодая и хорошенькая собою дама на бале у герцога Бирона сказала во время разговора о дамских нарядах: - Нынче все стало так дорого, что скоро нам придется ходить нагими. - Ах сударыня,- обрадовались мужчины,- это было бы самым лучшим нарядом.

Для домашнего наказания в кабинете Шешковского находилось кресло особого устройства. Приглашенного он просил сесть в это кресло, и как скоро тот усаживался, одна сторона, где ручка, по прикосновению хозяина вдруг раздвигалась, соединялась с другой стороной кресел и замыкала гостя так, что он не мог ни освободиться, ни предотвратить того; что ему готовилось. Тогда, по знаку Шешковского, люк с креслами опускался под пол. Только голова и плечи виновного оставались наверху, а все прочее тело висело под полом. Там отнимали кресло, обнажали наказываемые части и секли. Исполнители не видели, кого наказывали. Потом гость приводим был в прежний порядок и с креслами поднимался из-под пола. Все оканчивалось без шума и огласкиЄ Раз Шешковский сам попал в свою ловушку. Один молодой человек, уже бывший у него в переделке, успел заметить и то, как завертывается ручка кресла, и то, отчего люк опускается; этот молодой человек провинился в другой раз и опять был приглашен к Шешковскому. Хозяин по-прежнему долго выговаривал ему за легкомысленный поступок и по-прежнему просил его садиться в кресло. Молодой человек отшаркивался, говорил: "Помилуйте, ваше превосходительство, я постою, я еще молод". Но Шешковский все упрашивал и, окружив его руками, подвигал его ближе и ближе к креслам и готов уже был посадить сверх воли. Молодой человек был очень силен; мгновенно схватил он Шешковского, усадил его самого в кресло, завернул отодвинутую ручку, топнул ногой иЄ кресло с хозяином провалилось. Под полом началась работа! Шешковский кричал, но молодой человек зажимал ему рот, и крики, всегда бывавшие при таких случаях, не останавливали наказания. Когда порядочно высекли Шешковского, молодой человек бросился из комнаты и убежал домой. Как освободился Шешковский из засады, это осталось только ему известно.

Когда Потемкин сделался после Орлова любимцем императрицы Екатерины, сельский дьячок, у которого он учился в детстве читать и писать, наслышавшись в своей деревенской глуши, что бывший ученик его попал в знатные люди, решился отправиться в столицу и искать его покровительства и помощи. Приехав в Петербург, старик явился во дворец, где жил Потемкин, назвал себя и был тотчас же введен в кабинет князя. Дьячок хотел было броситься в ноги светлейшему, но Потемкин удержал его, посадил в кресло и ласково спросил: - Зачем ты прибыл сюда, старина? - Да вот, ваша светлость,- отвечал дьячок, пятьдесят лет Господу Богу служил, а теперь выгнали за ненадобностью: говорят, дряхл, глух и глуп стал. Приходится на старости лет побираться мирским подаяньем, а я бы еще послужил матушке-царице - не поможешь ли мне у нее чемнибудь? - Ладно,- сказал Потемкин,- я похлопочу. Только в какую же должность тебя определить? Разве в соборные дьячки? - Э нет, ваша светлость, возразил дьячок,- ты теперь на мой голос не надейся; нынче я петь-то уж того - ау! Да и видеть, надо признаться, стал плохо; печатное едва разбирать могу. А все же не хотел бы даром хлеб есть. - Так куда же тебя приткнуть? - А уж не знаю. Сам придумай. - Трудную, брат, ты мне задал задачу,- сказал улыбаясь Потемкин.- Приходи ко мне завтра, а я между тем подумаю. На другой день утром, проснувшись, светлейший вспомнил о своем старом учителе и, узнав, что он давно дожидается, велел его позвать. - Ну, старина,- сказал ему Потемкин,- нашел я тебе отличную должность. - Вот спасибо, ваша светлость, дай Бог здоровья. - Знаешь Исаакиевскую площадь? - Как не знать; и вчера и сегодня через нее к тебе тащился. - Видел Фальконетов монумент императора Петра Великого? - Еще бы! - Ну так сходи же теперь, посмотри, благополучно ли он стоит на месте, и тотчас мне донеси. Дьячок в точности исполнил приказание. - Ну что? - спросил Потемкин, когда он возвратился. - Стоит, ваша светлость. - Крепко? - Куда как крепко, ваша светлость. - Ну и хорошо. А ты за этим каждое утро наблюдай да аккуратно мне доноси. Жалование же тебе будет производиться из моих доходов. Теперь можешь идти домой. Дьячок до самой смерти исполнял эту обязанность и умер, благословляя Потемкина.