Андрей Белый - Константин Мочульский

Белый подхватывает мысль Блока, обводит углем его тонкий рисунок, подчеркивает контрасты, усиливает эмоциональное напряжение. Россия переживает распятие на кресте — но после него наступит воскресение.

В «Идиоте» Достоевского описывается картина Гольбейна «Снятие со креста», висящая в мрачном доме Рогожина. Князь Мышкин потрясен реализмом этой живописи. На картине изображено не тело, а труп. «Да от этого и вера может пропасть!» — горестно восклицает он. С таким же беспощадным реализмом изображает Белый распятие Христа:

…Он простерМертвеющие, посинелые от мукиРуки…Измученное, перекрученное ТелоВиселоБез мысли.……………Какое-то ужасное ОноС мотающимися, перепутанными волосамиУгасая,И простирая рваныеИзраненныеДлани, —В девятый часХрипло крикнуло из темениНа нас.«Или… Сафаквани!»Проволокли,Точно желтую палку,ЗабинтованнуюВ шелестящие пелены…

И, подобно Мышкину, автор вопрошает: «Господи! И это был Христос?»

Воскресение Христа изображается Белым со всей риторикой антропософского глубокомыслия. «Совершается мировая мистерия». «Тело слетело в разъятые глубины: вытянулось от земли до эфира, развеяло атмосферы Лета». «Тело солнечного Человека стало телом земли».

Распятие Христа— распятие России; поэт смело ставит знак тождества:

Страна мояЕсть могила…Бедный Крест —Россия.Ты нынеНевеста.ПриемлиВесть Весны…ИсходитОгромными розамиПрорастающий Крест.

Россия — на кресте; Россия — в могиле; «Разбойники и насильники мы… Мы над телом покойника посыпаем пеплом власы, и погашаем светильники… В прежней бездне безверия мы».

Следуют, как в «Двенадцати» Блока, иронические зарисовки «старого мира».

«Из пушечного гула сутуло просунулась спина очкастого, расслабленного интеллигента… Видна мохнатая голова, произносящая негодующие слова о значении Константинополя и проливов. (У Блока:

Предатели…Погибла Россия…Должно быть, писательВития…).

У Блока красногвардеец Ванька убивает своего соперника, у Белого убивают железнодорожника. „Браунинг красным хохотом разрывается в воздухе, — тело окровавленного железнодорожника падает с грохотом. Подымают его два безбожника“.

У Блока:

Запирайте етажи,Нынче будут грабежи.

У Белого: „обороняясь от кого-то, заваливает дровами ворота весь домовый комитет“.

Но распятая Россия воскреснет. И поэма заканчивается патетическим, апокалиптическим обращением к родине:

Россия,Страна моя,—Ты — та самаяОблеченная Солнцем Жена…Вижу явственно я:РоссияМоя —Богоносица,Побеждающая змия…И что-то в горлеУ меняСжимается от умиления.

Огромная сияющая атмосфера опускается на Россию и из глубины звучит: „Сыны Возлюбленные — Христос Воскрес!“

Исступленно-истерическому тону поэмы соответствует ее растерзанная, растрепанная форма. Ритмическая проза, разрубленная на обрывки и кусочки, со случайными рифмами и неожиданными созвучиями, — утомляет своей запинающейся скороговоркой. Неудачей своей поэмы Белый только подчеркнул единственность и неподражаемость „Двенадцати“ Блока.

Под общим заглавием „На перевале“ Белый объединил три статьи, написанные в Швейцарии в 1916 году и изданные впервые в Петербурге в 1918–1920 годах: „Кризис жизни“, изд. „Алконост“, П., 1918; „Кризис мысли“, изд. „Алконост“, П., 1918; „Кризис культуры“, изд. „Алконост“, П., 1920 (в 1923 году они были переизданы Гржебиным в Берлине).

В первой статье „Кризис жизни“ философские размышления вставлены в рамки впечатлений войны и жизни в Дорнахе. Вот уже два года Белый живет в „гремящей тишине“. И днем и ночью гремят пушки в Эльзасе. „Непрерывно гремит кончик фронта; непрерывно гремит за ним фронт; непрерывно гремят все четыреста километров, быть может: гремит много фронтов: гремит на востоке Россия… Мне отчетливо ведомо, что все новые сотни тысяч людей, точно рожь в молотилки, повергнутся с громом в ревущую полосу; вероятно, повергнусь и я: уеду отсюда; пока же я здесь — буду я утверждать человечность по-новому: в бесчеловеческий миг“.

О чем говорят пушки в Эльзасе? Что означает война? Автор отвечает: мы убили душу мира. Наша материальная цивилизация уничтожила идею в явлениях, и явления стали предметом потребления. Земля перестала быть землей и превратилась в абстрактный мир искусственных аппаратов, понятий, стремлений и похотей. Машина восстала на человека; мертвая данность распалась. Вместо слияния с миром — господствует пожирание и раздробление мира. Мы переживаем кризис сознания, и, стало быть, кризис мира». Искренним отчаянием звучат слова Белого: «Я — погиб безвозвратно; погибли мы все: и не будем гальванизировать наши трупы: моя кожа давно мною сброшена вместе с природой, откуда я выпал… Мы— дети Каина; наши пути ведут к гибели… Я— погиб безвозвратно. Вот— единственная философия, нам способная указать пути выхода из тупика…»

После пережитой нами более страшной войны 1939–1945 годов некоторые утверждения Белого приобретают пророческий смысл. Он предсказывает новую человеческую породу, которую называет «папуасами XX века». Это — цивилизованные дикари, белые негры, «тангисты», «апаши», футуристы. Им принадлежит будущее.

Но «философия гибели» приводит автора не к отчаянью, а к надежде. «Земля в знаменьях, — пишет он, — стало быть, будут знаменья в небе; твердь земли и небес — она дрогнула в нас».

Но Душа Мира, София Премудрость, вернется на несчастную землю: все по-новому соединятся в Ней, все войдут в Ее храм. «Ныне мы у преддверия. София Премудрость зажигает нам звездные светочи из-за мрака; в этом звездном венце приближается Она к нам».

И статья заканчивается вдохновенным пророчеством Вл. Соловьева:

Знайте же! Вечная Женственность нынеВ теле Нетленном на землю идет.

Вторая статья «Кризис мысли» полна высокопарного и сумбурного глубокомыслия «посвященного». Духоведение, тайное знание, «чаша, приемлющая голубя», «оскопление сердца в союзе с Клингзором» — вся эта антропософская декламация сводится к одной простой мысли: человечество должно стремиться к гармоническому соединению головы и сердца. В густом тумане штейнерианства вспыхивают иногда живые и оригинальные мысли. Чувство — источник мысли. Древняя философия родилась из экстаза. «В древней мысли, — пишет автор, — экстаз — необходимейшее условие, чтобы мысль родилась из первичного хаоса данности. Мысль исходит из тела — душою: и из души истекает как дух… Экстазы, пути посвящения, трагедии жизни с невероятной трудностью в ряде столетий, через головы лучших, чистейших, святейших людей образовали рассудочность мысли, гуляющей в ряде брошюр, популярных трактатов, учебников логики, усвоение которых доступно любому из нас: пути древнего посвящения — улица».