Мы не «рабы», а внуки божьи! Языческая Русь против Крещения - Лев Прозоров

Во втором случае некая часть всё же остается в этом мире и может влиять на дела потомков как благотворно (так, удача конунга Ингви, пращура Инглингов, оставалась со страной и после его смерти, помогая войскам – побеждать, полям – обильно плодоносить, а женщинам – рожать крепких и здоровых детишек), так и не очень (в сагах часто описывается жуткий «курганный жилец», упырь-драуг).

Теперь, читатель, обратимся ко временам крещения Руси. Люди, способные обеспечивать связь с тем миром, куда уходили умершие в пламени погребальных костров, либо отступились от древней веры (князья), либо же в бегах, прячутся от ретивых крестителей (волхвы).

Теперь некому обеспечивать связь между ушедшими в мир иной и оставшимися жить – а связь нужна. Если уж святилища Богов разоряют, нужно же сохранить связь хотя бы с предками!! Но это можно сделать без помощи жрецов лишь в одном случае – если умерший не будет сожжён, а будет зарыт в землю.

Поэтому и прекратили сжигать покойников на погребальных кострах, по крайней мере там, где князья крестились, а волхвы были истреблены или разогнаны («волхвов расточи, а инех показни»).

Любопытно, что, как рассказывал мне мой киевский друг В., в карпатской глухомани ещё есть хутора, до которых так и не добралось христианство. Роль святилищ для живущих на этих хуторах людей выполняют именно кладбища.

Но не будем сводить всё к наслоению православных икон на языческие деревенские культы. В XV–XVI веках складывается вся система «народного православия». До него в церковных поучениях ещё фигурируют Род, Перун, Троян, Мокошь.

После – они почти исчезают. Их перестают обличать! Не оттого ли, что они сливаются с православными иконами и именами византийских святых?

Впрочем, в XV столетии с языческими Богами произошло еще одно занимательное событие. Они попали на монеты. Речь в первую очередь о монетах Новгорода и Твери. Над изображением на монетах-новгородках конца XIV–XV века учёными-нумизматами сломано немало копий, но смысл его яснее не стал.

Однако отчего-то без внимания осталось предположение исследователя первой половины XIX века, скрывшегося под псевдонимом Лупул, о том, что на монетах изображён «идол, которому поклонялись новгородцы». Видимо, от него попросту отмахнулись – какие там идолы, в XVI столетии?

А между тем никакой внятной альтернативы исследователи предложить не смогли. Что может, в самом деле, обозначать фигура в плаще и не то короне, не то рогатой шапке, рядом с которой изображены то денежные кружки, то змеи.

В руках у фигуры – чаша и жезл (или меч), а напротив в почтительном полупоклоне застыла другая фигура – не то обнажённый человек, не то медведь.

Иногда в руке (передней лапе?) второй фигуры тоже изображена чаша. Исследователи устали тасовать предположения. Князь? Но в Господине Великом Новгороде тех лет он был совершенно служебной фигурой, этаким «ночным сторожем» новгородской демократии, и явно неудачным кандидатом в изображения на монетах.

Московский князь? Но Новгород в те годы свирепо враждовал с ним, упорно не желая признавать его власть. Святая София, небесная заступница Новгорода? Но на некоторых монетах у фигуры в плаще и венце-шапке отчётливо видна… борода. А София, как ни крути, всё же женщина.

Отчаявшись, исследователи дошли до «глубокой» мысли – что это-де «просто монетная эмблема». Узор такой, и не более.

Но многое прояснится, если предположить, что на монетах изображён языческий Бог – вероятнее всего Велес. Именно он был «скотьим богом» (рога на шапке), подателем богатства (кружки-монеты), именно ему были посвящены змея и медведь.

Как и всякому Божеству, ему посвящали ритуальные возлияния (чаши в руках фигур). Наконец, в пользу этой версии говорит даже крест, иногда изображаемый на «новгородках». Крестами часто метили, «обезвреживая», языческие святыни.

На тверских монетах изображён сидящий человек с поднятым молотом. Вокруг него – двенадцать кружков. Обычно его называют «денежником» – мол, на монетах богатой Твери изображен чеканящий деньги мастер.

Вот только больше в мировой практике я что-то не припоминаю случая, когда денежные знаки украшали изображением процесса их производства! А молот в тверской символике того времени встречается буквально на каждом шагу.

Его выбивали на каменных плитах и придорожных крестах, стилизованный молот иногда размещался на печати Твери. Это что – тоже молоточек чеканщика?

Вокруг восседающего на престоле человека (?) с молотом – двенадцать кружков. В кузнице «божьего коваля» из русских преданий – двенадцать дверей и двенадцать огней.

И очень возможно, что перед нами – небесный кузнец Сварог. Он же «божий коваль Козьма-Демьян».

В этом же веке происходит любопытное событие – русский князь Василий II предложил (кстати, сделать это пытался еще Дмитрий Донской) собору Русского православного духовенства избрать самим, без санкции константинопольского патриарха, митрополита, главу русской церкви.

Русская церковь оторвалась от апостольской преемственности, от рукоположения и идущей через него от распятого бога «благодати». И произошло это в том же столетии, в котором деревенские Боги получили христианские имена.

Русь вновь, под новыми именами, новыми обрядами, стала почитать родных Богов, отвернувшись от Византии. И именно в этом веке кардинал д’Эли замечает: «Русские в такой степени сблизили своё христианство с язычеством, что трудно было бы сказать, что преобладало в образовавшейся смеси – христианство ли, принявшее в себя языческие начала, или язычество, поглотившее христианское вероучение».

Что же произошло после этого – падение всего и вся, развал, новое завоевание?

Да нет.

Вскоре Русь окончательно отказывает Орде в последних, чисто символических проявлениях покорности. Преемник Василия II собирает Русь в единое государство. Создаются чудесные произведения искусства и архитектуры. В следующем столетии Россия присоединит Сибирь, а там – дойдёт и до Аляски.

Словно древние Боги снова повернулись лицом к стране.

Руси стало лучше после того, как она избавилась от «преемственности» со стервятницей-Византией. Лучше – после того как народный, языческий культ сросся с заимствованной символикой.

Кто-то назовёт это простым совпадением – что ж, его право.

Но всё же культ оставался – как любое церковное христианство – двуединым, синкретическим. Как на западе – библейская, так у нас – византийская составляющая культа превратилась в мину замедленного действия, «сработавшую» при Никоне.

А что же язычники? Они все приняли новые имена старых Богов, и на том все закончилось?

Нет. И на Севере, и на Юге ещё оставались кое-где очаги, в которых догорало чистое, без примеси церковного ладана, пламя древней Веры.

Так получилось, что на Юге, точнее, на казачьем, степном Юго-Востоке, они сохранились чуть дольше. Любопытно, как это отражалось даже в именах – скажем, в протоколах допросов мятежников Смутного времени.

Когда речь идёт о городах, в том числе – некогда мятежном Муроме, – имена фигурируют вполне христианские: Илейка Иванов Тимофеев, Тихонко Юрьев, Ивашко Боркин, Родион Матвеев сын.

Но когда речь заходит о казаках, крещёные имена будто испаряются. Нагиба, Наметка, Неустройка, а прозвище Четыре Здоровья! Позднее, в конце XVII века, в документах по делу Степана Разина фигурируют любопытные словосочетания: Фёдор Шелудяк, крещёный казак. Очень любопытно!

А кем же в таком случае были остальные казаки? Уж явно не мусульманами. Сам Степан Разин, согласно приговору, «на Дону церквей Божьих строить не велел, венчаться велел вокруг вербы». А любопытнее всего для нашей темы подлинные обстоятельства истории с персидской княжной, широко известной благодаря песне «Из-за острова на стрежень».

На самом деле «не так все было, совсем не так» – начиная от того, что всё происходило отнюдь не на Волге во время похода, а на Яике, на казачьем кругу. История эта дошла до нас в пересказе очевидца. Людвиг Фабрициус, голландец, служивший в царской артиллерии с 1660 года, был направлен в 1667 году, в составе войск князя Прозоровского, на войну с «воровскими казаками» Разина, на Астрахань.

В июне 1670 года, в походе С. Львова, на Чёрном Яре попал в плен к разницам и с ними вернулся в Астрахань. Он своими глазами видел кончину девицы – впрочем, опять же, о девице, с которой «ночку провозжался», речь не шла – Разин успел прижить от молодой персиянки сына.

Не шла речь и о потакании атамана пьяным крикам шайки. Всё было, можно сказать, чинно – перед всей ватагой, на кругу, он вывел свою любовницу, наряженную в лучшие одежды, и заявил, что нынче ночью, во сне, он видел «водяного бога Гориновича, которому подвластна река Яик» (в казачьих песнях Яик и впрямь именуется Горынычем).

Бог упрекал Стеньку за то, что уже столько лет он, пользуясь его, речного бога Гориновича, благосклонностью, захватил столько добра в своих походах, но не сдержал своего обета. Некогда, напомнил водяной владыка, Стенька пообещал ему лучшую часть своей добычи в обмен на удачу в походах.