И сердце на куски - Марина Князева

- Пааап!!! Там Ванька!!!! Пааап!!! Он весь по частям!! Он умирает, пааап!!!

Я кричала и кричала, захлебываясь слезами. Меня наконец-то прорвало и в присутствии близкого человека я больше не могла быть сильной и сдерживать все то, что я сдерживала, как только мне сообщили об аварии. Папа обнимал. Да что обнимал? Он крепко держал меня, прижимая к себе, потому что ноги больше не держали меня, и я периодически сползала на пол.

- Пап! Как я без него буду? Пап?

- Все будет хорошо, ягода. Все будет хорошо! Он обязательно выкарабкается! Он ведь боец!

Отец успокаивал меня, пытался обнадежить, а я все ревела и ревела, чувствуя, как от волнения трясутся его руки. В тот момент я понимала, что его слова ободрения лишь бравада, и что он пытался не дать мне сломаться. Хотя сам тоже не верил в лучшее. Мы все понимали, что случилось что-то страшное и что вряд ли это страшное закончится чем-то хорошим. Понимали, но боялись об этом даже подумать, не то, что вслух сказать.

Когда я немного успокоилась, то папины руки сменились мамиными. Она тоже плакала. Только беззвучно. И гладила меня по волосам, успокаивая и тоже пытаясь уменьшить мою боль.

Ванькина мама приехала чуть позже. Увидев меня, она едва не потеряла сознание. Наверное, мой потерянный взгляд рассказал ей все лучше слов. Когда ее привели в чувство, она лишь задала один вопрос:

- За что, Боже? За что?

И потом сидела молча. Бледная, с прямой спиной и повторяющая этот вопрос, словно молитву, которая непременно поможет ее сыну. На нас она никак не реагировала, да и мы особо не стремились вести светскую беседу. Каждый из нас был погружен в свои мысли и каждый из нас переживал свою боль.

Время тянулось очень медленно. Уже наступило утро, прошла пересменка у персонала, больница наполнилась голосами и криками, а врач так и не появился. Операция длилась уже пятый час.

Папа принес нам кофе. И даже Лидия Владимировна не отказалась, хотя разговаривать с нами так и не начала. По ее глазам было видно, что если она произнесет хоть слово, то не выдержит и потеряет над собой контроль. Поэтому мы не трогали ее.

Нет ничего хуже ожидания. Я за это время успела несколько раз успокоиться и снова впасть в истерику, ненадолго уснуть на мамином плече, сходить в туалет несчетное количество раз и столько же раз поинтересоваться в регистратуре, как проходит операция и скоро ли она закончится? Медсестры пожимали плечами и просили ждать, уверяя, что мы первыми обо всем узнаем.

Павлов, уставший, с темными кругами под глазами, немного ссутулившийся, показался в дверях коридора после одиннадцати. С ним были еще врачи и медсестры. Они прошли мимо, а Дмитрий Иванович остановился. Оглядев нас, он спросил:

- Все родственники Смоленцева?

- Да, – довольно бодро ответил отец.

- Ну что, ваши молитвы услышаны. Не знаю, каким чудом, но этот парень все еще продолжает бороться за свою жизнь.

В голосе Павлова звучала, какая-то уверенность, надежда. И по глазам было видно, что он доволен результатом операции.

Ванькина мама встала и подошла ближе к доктору. Ее глаза блестели от невыплаканных слез, а плечи поникли от горя.

- Рано делать какие-то прогнозы. Мы и вправду собрали его по частям. Руки, ноги переломаны, позвоночник. На нем живого места нет. И он в коме.

- В коме? – в один голос с отцом переспросили мы, а моя свекровь с громким всхлипом схватилась за сердце.

Врач сразу же подхватил ее под локоть и помог присесть на кушетку. Из бледного лицо Лидии Владимировны превратилось в серое и морщинистое. Она словно состарилась за считанные секунды.

- Он жить будет? – выдохнула женщина шепотом.

- Все, что я могу сказать, так это то, что ваш сын хорошо перенес операцию. И из хороших новостей – у него не задето ни одно нервное окончание, позвоночник поврежден незначительно, голова тоже не задета. Только челюсть и правая сторона лица. Из органов пришлось удалить одно легкое и селезенку. В общем, если вдруг случится чудо, то после долгих месяцев реабилитации, когда он будет заново учиться говорить, есть, пить, то возможно он даже будет ходить и у него будет шанс вернуться к более-менее нормальной жизни. Но это даже не прогноз. Это мои предположения. Чтобы немного успокоить вас. Чтобы вы все верили в чудо и молились за него. Больше от врачей пока что ничего не зависит.

- Как долго он будет в коме? – сквозь слезы выдавила я.

Я снова не верила, что все это говорят про моего Ваньку. Про моего мужа.

- Не знаю. И три дня может… И три года…

- Можно его увидеть?

- К сожалению нет. Он в реанимации. Его жизнь сейчас полностью зависит от аппаратов. Как только его состояние немного стабилизируется и его переведут в блок интенсивной терапии, вы сможете его навестить. А дальше в будущем ему будет нужен постоянный уход, ну, или сиделка.

- Пожалуйста… Я должна его увидеть… Он ведь не знает самого главного… Я ему не сказала…

- Простите, но нет. Поезжайте лучше домой, отдохните. Вы нужны ему сильные, уверенные и готовые помочь ему. Ваши стенания под дверью не спасут его. Отоспитесь и успокойтесь. А вы, – Павлов посмотрел на свекровь, – пройдите к регистратуре. Я попрошу, чтобы вас осмотрел врач. И выписал вам рецептурное успокоительное.

Врач что-то говорил еще, но я уже его не слышала. Уткнувшись в плечо папы, я до боли зажмурила глаза. Но слезы снова потекли по щекам. Откуда их столько во мне?

Я не хотела уходить из больницы. Я не хотела оставлять его одного. Я знала, что нужна ему. Я чувствовала.

Какие бы между нами ни были отношения, но я его любила. Очень сильно. Пусть всего лишь, как друга, но моя любовь была искренней и настоящей. И я очень боялась потерять Смоленцева.

Я так привыкла,