Разрыв - Лорен Стефано

- Я сожалею, что тебе пришлось это увидеть - он пожимает плечами, снимает рюкзак с плеч и расстегивает один из карманов. У рюкзака эмблема лотоса. – Доктор Эшби рассказал мне сегодня, что ты прошла ту же процедуру. Он сказал, что хотя это было не совсем по доброй воле, все было исключительно хорошо.

Исключительно хорошо. Как Вон сумел убедить моего брата, что все было хорошо? Что еще хуже, я начинаю понимать методы Вона. Я начинаю видеть другую сторону медали: врач который не жалеет сил, чтобы спасти мир, и назойливая сноха, которая подрывает его попытки и должна быть сдержанной, даже под наркозом если потребуется, потому, что мир висит на волоске. Я не знаю, что хуже: помогать бывшему свекру или вернутся в умирающий мир, который я всегда знала. Во мне пробуждается большее, я полна божественного и ужасающего ощущения, что что-то внутри меня изменилось.

- Он признает, что с его стороны было не правильно держать тебя в неведении о том, что он делал – Роуэн смотрит вниз, когда говорит, его тон практичный, но я знаю его, и знаю, что он раскаивается. Что не смог защитить меня. Что позволил себе поверить, что я была мертва. – Когда мама и папа умерли, я сдался, поверив во все, во что они посвятили свою жизнь. А затем однажды ты исчезла, мне потребовалось некоторое время, чтобы откапать вещи, которые мы с тобой захоронили. Не скажу, что я горел желанием узнать и понять их исследования. Я просто хотел почитать их записи. Я хотел вспомнить каково это, принадлежать им…

- Роуэн…

Он продвигается по кровати на дюйм, пока не оказывается рядом со мной. Тетрадь нашей матери в его руках.

- Я всегда опекал тебя – говорит он – Но я не должен был. Ты не более ребенок, чем я – на самом деле я старше его – У тебя есть право это увидеть.

Он открывает тетрадь так, что она накрывает обе мои коленки. Пока я не вижу слов, я вижу только его руки, ободряющие, но потом они исчезают, словно открывшееся шторы. Я никогда прежде этого не видела, и не знаю, что это такое, но узнала бы подчерк своей мамы на любом документе. Я нервничаю и не могу разобрать слова, для меня занимает это несколько секунд, чтобы их прочитать. Как обычно, смысл ее слов не совсем понятен мне. Мой брат был единственным, кто понимал науку. Но я стараюсь, чтобы понять. Я читаю и перечитываю несколько страниц о теме и предмете «Б», которые видимо были детьми, рожденными в лаборатории, где работали мои родители. Объект «А», девочка, громко плакала, хотя так и не научилась говорить. Объект «Б», мальчик, не дал никаких признаков того, что чувствовал присутствие кого-либо. На пятой странице, оба субъекта погибли. Первое поколение моих родителей уничтожили проект «Механический сад». На шестой странице есть фото этих детей. Они лежат рядом друг с другом на кровати, вялые и бледные. Я могу с уверенностью сказать по их взгляду, что они слепы. Прежде чем мой брат и я родились, наша мама много раз рожала близнецов, которые жили в течении пяти лет. Я никогда не видела их до этого момента, и я хотела бы вернуть все назад, потому что эта картинка всегда будет преследовать меня. Они выглядят в точности как Роуэн и я. Те же перистые светлые волосы, какие были у нас, когда мы были маленькими. Те же разноцветные глаза, только в них нет жизни. Это будто смотреть на наши трупы. Я чувствую, мои руки дрожат, но продолжаю читать, на этот раз со злостью. Я перелистываю страницы, пробегаюсь по словам, тем, что представляют для меня интерес. По словам, которые я понимаю. Новый субъект «А» и новый субъект «Б» для проекта «Химический сад». На фото, два толстеньких и здоровых младенца лежат на голубой простыне. Они живые. Я должна была узнать ребенка слева от меня. Еще несколько страниц моего брата и меня. Мы учимся ползать, учимся ходить, произносить слова с опережением графика. Становится ясно, что мы выживем, а вот где моя мама признается, что она и мой отец сделали довольно рискованный шаг, дав нам имена. Роуэн, пишет она, склонен к бурной истерике. На этой странице ему три года; в конце концов, они узнали, что причиной этих истерик, была стойкая инфекция внутреннего уха. Рейн с трудом отличает реальность от фантазии. В последнее время она рассказывает детские небылицы о стенах в спальне. Оказалось, что мыши нашли дорогу через вентиляционные отверстия. Я читаю про нрав моего брата и насколько опасно для меня, дружить с маленькой девочкой, которая жила в соседнем доме. Я была слишком доверчивой, писала мама. Я была проклята «горячим сердцем», как писала мама в скобках, это было бы хорошо для прошлого века. Потом я подхватила пневмонию, и мои легкие наполнились жидкостью. Я помню это. Я помню ванну с ржавой ручкой и паром в ванной комнате. Это редкость для нового поколения заболеть раньше времени, особенно так сильно и ужасно, как я. Только это была не пневмония, пишет мама. Это была жуткая реакция на экспериментальный препарат, который они дали мне. У моего брата появилась сыпь на затылке, но больше ничего серьезного. Мужская особь обладает более стойкой иммунной системой. Более превосходит гены этого вируса. Это занимает пять лет, чтобы завершить работу. Мамин подчерк здесь более размашистый. У нее был порыв. Я не могу прочесть ее тираду, потому что слова сливаются, одно слово наскакивает на другое, многие из низ зачеркнуты. Ее дочь могла умереть от такой реакции, но в этих записях у нее нет дочери, а есть только субъект. Так много слов, я чувствую, что могу утонуть, не поняв их. Мне трудно сосредоточиться. Мы были экспериментом. Мой брат и я были экспериментом. Раунд второй. Близнецы, которые выжили. И так как наши родители мертвы, мы остались незаконченным экспериментом. Вон может начать оттуда, где они остановились, взяв опыты из собственной жизни, но мы никогда не узнаем, что еще хотели сделать с нами наши родители. «Ты и твой брат никогда не были обычными». Я не могу смотреть на это. Не сейчас.

Роуэн чувствует это и закрывает тетрадь.

- Нет смысла пытаться понять каждое слово – говорит он – доктор Эшби прошел через это и даже пытался дублировать некоторые свои работы. Он говорит что для того времени это было прорывом. Он думает, что они были на верном пути, чтобы стать лучшими в своей профессии.

Мой голос тих, когда я говорю:

- Они уже были лучшими…

- Я не это имел в виду, – говорит он – Рейн, ты же знаешь, я любил наших родителей.

Я знаю, что это так, но мне нужно было услышать это от него.

Я валюсь обратно на подушки и закрываю глаза рукой, чтобы не видеть свет.

- Господи – бормочу я – Неужели все это действительно происходит?

Под ним прогибается матрас, когда он ложится рядом со мной, некоторое время он молчит, но потом говорит:

- Я не переставал ощущать, что ты была жива. Я думал, что должно быть схожу с ума.