Что за девушка - Алисса Шайнмел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наверное, нельзя винить Майка за то, что он рассчитывал, что я сегодня буду действовать по его плану. Я несколько месяцев делала все, что он предлагал.
Кожа горит. В горле комок.
Я роняю браслет Майка на землю и иду навстречу толпе.
ДЖУНИ
Я посреди трека, окружена другими демонстрантами. Я смотрю себе под ноги. Я прячусь? Или просто слежу за ногами остальных, чтобы знать, когда идти, куда идти, как идти?
Что советовала доктор Крейтер? Считать задом наперед.
Сто.
Девяносто девять.
Девяносто восемь.
Девяносто шесть.
Нет.
Девяносто семь.
Девяносто восемь.
Девяносто девять.
Сто.
Черт. Не туда. Мне представляется мигающий красный свет, и сирены, и громкий голос, который велит мне вернуться. Я в отчаянии гляжу на ноги вокруг, с облегчением замечая, что хотя бы иду в том же направлении, что и остальные.
Все будет хорошо. Мне просто нужно дышать. Я знаю, как дышать. Я хочу сказать, я же всю жизнь это делала, и ничего — так?
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Вдох.
Вдох.
Я задержала дыхание. Почему я задержала дыхание? Я доведу себя до гипервентиляции. Упаду в обморок. Может, никто не заметит. Может, никто не обратит внимания. Может, вокруг меня такая плотная толпа, что я в ней затеряюсь, и она унесет за собой мое бесчувственное тело.
Нет. Заметят. Это сорвет демонстрацию. Все меня увидят. Родители узнают. Доктор Крейтер узнает.
Надо дышать.
Надо дышать.
Надо дышать.
Не могу дышать.
МАЙЯ
Директор Скотт стоит посреди трека с громкоговорителем в руке:
— Мне радостно на сердце оттого, что вся школа собралась вместе, чтобы выразить протест против насилия.
Она не говорит: против насилия, направленного на женщин. Не говорит: насилия, направленного на меня.
— Ваша гражданская активность похвальна, — продолжает она. — В школе Норт-Бэй насилие недопустимо.
Толпа одобрительно гудит. Директор Скотт говорит о Хайраме, потому что он ударил Майка у всех на глазах? Поэтому мои одноклассники аплодируют?
Не знаю, как именно я оказываюсь посреди трека, как я оказываюсь возле директора. Я оглядываюсь: не помню, где я стояла, когда бросила браслет Майка. Директор обнимает меня одной рукой — очень публичный жест поддержки.
Я потеряю стипендию, если устрою сцену? Я столько волновалась об университетской стипендии Майка, что почти забыла о своей собственной, школьной стипендии (Джуни сказала бы, что они не могут меня ее лишить — она за выдающиеся успехи в учебе, а с моими оценками все в порядке).
Может, где-то в глубине души директора Скотт терзают сомнения. Может, как администратору, ей важно сохранять спокойствие, важно, чтобы забег состоялся, важно, чтобы ее школа победила. Но вдруг в глубине души — в первую очередь из-за того, что она сама мать (я знаю, что у нее два сына), — директор Скотт задается вопросом, как бы она отреагировала, если бы обвинили ее ребенка. Или если бы ее ребенок обвинил. Может, в глубине души она помнит, как сама была девушкой моего возраста. Может, первый парень пытался ее контролировать, или ее мучили сомнения в себе, или она влюбилась не в того, в кого надо.
Впервые за долгое время я не мечусь, не сомневаюсь.
Директор продолжает:
— Как вы все знаете, завтра состоится заседание попечительского совета. Предстоит принять несколько решений, но что бы ни произошло, я горжусь той сплоченностью, которую вы показали сегодня.
Она делает паузу, как будто хочет дать нам время обдумать ее слова. Я обдумываю. Она сказала, что насилие недопустимо, но не упомянула ни Майка, ни даже Хайрама. Она не уточнила, какие решения предстоит принять и что, по ее мнению, должно произойти. Она произнесла достаточно — и умудрилась вообще ничего не сказать. Наконец директор добавляет:
— А теперь отпразднуем успех вашего мероприятия соревнованием с Ист-Преп — и победой, конечно же!
Толпа снова аплодирует, но не так яро, как раньше.
Половина присутствующих, скорее всего, думала, что состязания отменят. Может, не все хотят, чтобы в них участвовал Майк — наш козырь в битве с Ист-Преп.
По крайней мере, я надеюсь, что хоть кто-то так думает.
Я так думаю.
Впервые я не хочу видеть, как Майк склоняется на старте. Я не хочу видеть, как он ставит руки перед линией, как поднимает бедра, готовясь бежать. Я не хочу видеть, как он устремляется вперед. Не хочу видеть, как он поднимает руки над головой, одержав победу. Не хочу видеть, как он сжимает челюсть, прикидывая, побил ли он свой рекорд — ему важнее победить себя, чем кого-то другого; и я не хочу видеть улыбку, которая появится на его лице, если побил, или хмурый взгляд, если нет.
Поверить не могу, как это было важно для меня и как долго. Еще до того, как мы стали встречаться, я ходила на каждый забег, болела за него, подбадривала. Сейчас это все кажется таким скучным.
Я оборачиваюсь посмотреть на директора. Она улыбается. Она рада, что демонстрация закончилась? Рада, что обошлось без драмы? Рада, что никто не заметил, какой пустой была ее речь, как беззубо она выступила против насилия? Она надеется, что все обойдется?
Когда я рассказала о Майке, она ответила, что это серьезное обвинение. Мне даже было стыдно ставить директора в такое неловкое положение и сообщать, что ее любимый ученик способен на такое.
Она предложила мне приложить лед. Предложила позвонить родителям. Предложила уйти с уроков пораньше.
Но она не предложила отослать домой Майка. И уж точно не предложила его исключить. Может, через пару недель, когда шум уляжется, ее похвалят за то, как она справилась с событиями этой недели — подняла тему насилия, предоставила ученикам свободу протестовать, — притом что она не повлияла ни на что, всего-то отложила забег на пятнадцать минут.
В той статье про студентку, которую убил парень, было еще кое-что: за несколько недель до своей смерти она обратилась к службе безопасности общежития, рассказала о насилии, но администрация ничего не предприняла. Наверное, они тоже надеялись, что все уляжется.
Нет.
Того, что я рассказала директору Скотт за закрытой дверью ее кабинета, недостаточно. Пусть все узнают правду о том, что случилось между мной и Майком. Я знаю, что кто-то мне не поверит. Так что я расскажу им снова, даже если это значит, что
