Цитадель - Арчибалд Кронин

Эндрью злился. Может быть, в этом виноваты были краги.

- Я лично считаю, поскольку речь идет о рудниках, что чем шире бинты, тем лучше. Но я вообще не думаю, чтобы такая ерундовская разница имела какое-нибудь значение!

- Что? Как вы сказали? - Бигсби покраснел до ушей. - Разница не имеет значения?

- Никакого.

- Но неужели вы не видите... неужели не понимаете, что тут дело идет о принципе стандартизации? Если мы установим норму в два с половиной дюйма, а вы предложите три дюйма, могут возникнуть величайшие затруднения.

- Тогда я предложу три с половиной дюйма, - сказал хладнокровно Эндрью.

Доктор Бигсби так весь и ощетинился, явно обнаруживая готовность к бою.

- Ваша позиция в этом вопросе мне не совсем понятна. Мы годами добивались стандартной ширины в два с половиной дюйма. Разве вы не знаете, как это важно?..

- Еще бы! - Эндрью тоже вышел из себя. - Вы были когда-нибудь в шахтах? Я был. Я делал серьезную операцию, лежа на брюхе в луже, при одной рудничной лампочке, не имея возможности поднять голову, чтобы не удариться о кровлю. И я вам прямо заявляю, что все эти ваши кривлянья насчет полудюймовой разницы в ширине бинтов яйца выеденного не стоят!

Он вышел из здания министерства быстрее, чем вошел, а за ним Джилл, который ломал руки и причитал всю дорогу до набережной.

Воротясь к себе в кабинет, Эндрью, стоя у окна, сурово глядел на движение судов по Темзе, на кипевшие суетой улицы, мчавшиеся мимо автобусы, звеневшие по мостам трамваи, на прохожих, на весь этот пестрый поток бьющей ключом жизни. "Не место мне здесь, - подумал он в приливе нетерпения. - Мне надо быть там, там, на воле".

Эбби перестал посещать заседания комитета. А Челлис, пригласив Эндрью на завтрак, довел его чуть не до паники сообщением, что Винни усиленно хлопочет в кулуарах, желая навязать ему, Эндрью, исследование вопроса о мускульном утомлении раньше, чем он займется вопросом о силикозе. И теперь Эндрью размышлял с безнадежными потугами на юмор: "Если в довершение возни с бинтами мне навяжут еще и это, я с успехом могу стать постоянным посетителем Британского музея".

Возвращаясь домой из комитета, он поймал себя на том, что с вожделением поглядывает на медные дощечки на воротах тех домов, где жили врачи. Он останавливался, наблюдая, как какой-нибудь пациент всходит по ступеням, дергает звонок, как его впускают. Затем, в унынии продолжая путь, он рисовал себе все дальнейшее: вопросы врача, быстро доставшего стетоскоп, всю увлекательную процедуру постановки диагноза. Он тоже врач, не так ли? По крайней мере когда-то был им...

В таком именно настроении он как-то в конце мая шел по Окли-стрит около пяти часов вечера и вдруг заметил толпу, обступившую человека, который лежал на мостовой. В канаве у обочины валялся его сломанный велосипед, и почти на нем стоял задержанный грузовик.

Не прошло и пяти секунд, как Эндрью очутился посреди толпы и увидел пострадавшего, над которым хлопотал стоявший на коленях полисмен. Человек истекал кровью от глубокой раны в паху.

- Пропустите! Я врач.

Полисмен, безуспешно пытаясь приладить турникет, обернул к Эндрью разгоряченное лицо.

- Не могу остановить кровотечение, доктор. Слишком глубоко!

Эндрью видел, что турникетом здесь ничего не сделаешь: рана слишком высоко в подвздошной области, и кровотечение может оказаться смертельным.

- Встаньте, - сказал он полисмену, - и уложите его на спину. - Затем он нагнулся над раненым и, напружив мускулы, погрузил сжатую в кулак правую руку ему в живот, над нисходящей аортой. Нажав таким образом всей тяжестью своего тела на этот сосуд, он сразу прекратил кровотечение. Полисмен снял свою каску и отер лоб. Пять минут спустя прибыла карета скорой помощи. Эндрью сам отвез раненого в больницу.

На другое утро он позвонил туда. Дежурный врач ответил коротко, как обычно отвечают врачи в таких случаях:

- Да, да, ему лучше. Поправится. Кто говорит?

- Да так... - пробормотал Эндрью в автомат. - Никто.

"Вот это верно, - с горечью подумал он затем. - Именно никто, - не делаю ничего и никуда не двигаюсь".

Он крепился еще неделю, потом спокойно, без лишних разговоров, подал Джиллу для передачи совету заявление об уходе.

Джилл был огорчен, но сознался, что с грустью предвидел это событие. Он произнес целую маленькую речь, заключив ее следующими словами:

- В конце концов, дорогой друг, я пришел к убеждению, что ваше место - если мне будет позволено употребить, так сказать, метафору военного времени - не в тылу, а... э... на передовых позициях, среди... э... солдат.

А Гоуп сказал:

- Не слушайте вы этого любителя роз и пингвинов! Вам везет. И я, если только не лишусь здесь рассудка, последую вашему примеру, когда отслужу свои три года.

Эндрью не знал, занимается ли комитет вопросом о вдыхании пыли, пока, через много месяцев, лорд Ангер не выступил в парламенте и в своей эффектной речи усиленно ссылался на медицинские данные, представленные ему доктором Морисом Гэдсби.

Гэдсби был прославлен прессой, как филантроп и великий ученый. И силикоз[*] в том же году был официально признан профессиональной болезнью горняков.

Часть четвертая

I

Начались поиски практики. Это было похоже на качели - бурные взлеты на вершину надежд сменялись еще более стремительным падением в бездну отчаяния. Мучимый мыслью о своих трех последовательных провалах (так по крайней мере расценивал он свой уход из Блэнелли, Эберло и Комитета труда), Эндрью жаждал себя реабилитировать. Но весь их капитал, увеличенный строгой экономией за те месяцы, когда они были обеспечены жалованьем Эндрью, составлял всего шестьсот фунтов. Они ходили по всем комиссионным конторам, следили за объявлениями в "Ланцете", но всякий раз оказывалось, что шестисот фунтов недостаточно для покупки в Лондоне врачебной практики.

Они никогда не могли забыть первых переговоров. Некий доктор Брент, в Кэдоган-гарденс, уезжал и предлагал продать "выгодное место" высококвалифицированному врачу. На первый взгляд это казалось замечательной удачей. Не пожалев денег на такси, из опасения как бы их кто-нибудь не опередил и не выхватил лакомый кусочек из-под носа, Эндрью и Кристин примчались к доктору Бренту, который оказался приятным, почти застенчивым старичком с белоснежными волосами.

- Да, - сказал скромно доктор Брент, - это очень бойкое место. И дом отличный. Я прошу только семь тысяч фунтов за переуступку на сорок лет. За аренду участка вы будете платить триста в год. Ну, а что касается практики, то я ее передаю на обычных условиях - страховка на два года. Так, доктор Мэнсон?

- Конечно, - важно кивнул головой Эндрью. - И вы рекомендуете меня своим пациентам? Благодарю вас, доктор Брент. Мы с женой обсудим этот вопрос.

Они обсудили его за трехпенсовой чашкой чаю на Бромптон-роу.

- Семь тысяч за переуступку! - Эндрью отрывисто захохотал. Он сдвинул назад шляпу, обнажая наморщенный лоб, и оперся локтями о мраморный столик. - Это черт знает что, Крис! Эти старики крепко вцепились зубами в свою клиентуру и место: чтобы их оторвать, нужны большие деньги. Разве уж это одно не доказывает негодности всей существующей системы? Но как бы плоха она ни была, я к ней приспособлюсь. Погоди только, увидишь! Отныне я принимаюсь добывать деньги!

- Надеюсь, что нет, - улыбнулась Кристин. - Мы и без них достаточно счастливы.

- Ты не так заговоришь, когда нам придется петь на улицах, - буркнул Эндрью.

Помня о том, что он доктор медицины, член Королевского терапевтического общества, он хотел не службы страхового врача, не работы врача-аптекаря, а ничем не ограниченной вольной практики. Он хотел быть свободным от тирании карточной системы. Но проходила неделя за неделей, и он уже готов был взять любую работу, все, что открывало хоть какие-нибудь перспективы. Он откликался на объявления врачей, желавших продать свою клиентуру в Талс-хилл, Ислингтоне и Брикстоне, побывал даже в Кэмден-таун, где в приемной врача протекал потолок. Он дошел уже до того, что советовался с Гоупом, не снять ли ему домик и наудачу повесить вывеску, но Гоуп убедил его, что при его скудных средствах это было бы просто самоубийством.

Но вот через два месяца, когда оба они с Кристин уже дошли до отчаяния, небо вдруг сжалилось над ними и позволило тихо скончаться старому доктору Фою в Педдингтоне. Сообщение о смерти, четыре строки в "Медицинской газете", попалось на глаза Эндрью. Они уже без всякого энтузиазма, так как энтузиазм их давно иссяк, отправились в дом № 9 на Чесборо-террас. Осмотрели дом, высокий, свинцово-серый, похожий на склеп, с пристроенной сбоку амбулаторией и кирпичным гаражом позади. Посмотрели приходные книги, из которых было видно, что доктор Фой зарабатывал фунтов пятьсот в год, главным образом приемом больных (с выдачей лекарств) по таксе три с половиной шиллинга за визит. Они поговорили с вдовой доктора, робко уверявшей их, что у доктора Фоя была верная практика и когда-то даже блестящая, так как "с улицы" приходило много "хороших пациентов". Они поблагодарили ее за сведения и ушли, по-прежнему не ощущая никакого энтузиазма.