Огненный цветок - Синтия Райт

Зачем было снова с трудом натягивать платье на мокрое тело, когда солнце било по ней, да и Лис уже видел ее полностью обнаженной? И все же идти прямо к нему при полном дневном свете только в одном исподнем, ничего не оставляя воображению!..

— Вижу, вы решили все-таки кое-что надеть, — заметил он, садясь рядом с ней на корточки на стеганое одеяло.

«Кое-что»! Она была в ярости на себя за то, что покраснела, как школьница, и чувствовала робость рядом с ним, когда предполагалось, что она должна упиваться вновь обретенной непринужденностью.

Лис не знал, что и подумать. Пожав плечами, он влез в рубашку, которую приготовил заранее, пробежал руками по влажным каштановым кудрям и изумленно посмотрел на Мэдди, на которой были широкие брюки, заимствованные, вероятно, у отца, и рубашка, скорее всего принадлежавшая Бенджамену. Рубашка была расстегнута спереди, так что ее мягкая нижняя рубаха проглядывала наружу. Лис никогда не видел более невинного нижнего белья, которое так возбуждало бы его. Нездоровая ситуация!

Чем больше он говорил себе, что не может, не должен быть близок с ней и даже думать об этом, тем более безумным он себя чувствовал.

В один момент она, обнаженная, скачет под водопадом, в следующий момент — одета мальчиком, роскошные волосы просто завязаны лентой, да еще отворачивает лицо, чтобы скрыть, как притворно-застенчиво краснеет. Ее губы были слаще всех блюд, что она ему подала.

— Надеюсь, этого будет достаточно, — сказала Мэдди. — Я решила отказаться от вашего предложения развести огонь. Еще так жарко, и у меня нет желания дышать запахом дыма.

— По мне так все прекрасно. — Он пробежал глазами по еде — буханке ржаного хлеба Сьюзен ОХара, маслу, чашке сухих абрикосов и винограда, тонким кусочкам ветчины, сыра чеддер и целой тарелке овсяного печенья. Все это не только выглядело вкусным и соблазнительным, но и эстетически было хорошо оформлено. Он хотел похвалить Мэдди, но решил, что разумнее просто есть. Он чувствует себя уютно, ему спокойно, но лучше держать свои чувства при себе.

Мэдди пыталась есть, но поймала себя на том, что большую часть времени наблюдает за Лисом. Свет сумерек придавал блеск его точеным чертам и побелевшей на солнце бороде, тени кораллового цвета двигались по его сильному телу. Некоторое время Лис ел, сидя на корточках. Его спутница молчала, ее движения были успокаивающими, резала ли она хлеб или пополняла блюда. Ночные звуки смешивались в тишине: кваканье лягушек, пенье птиц, стрекот сверчков, отдаленный вой койотов, доносящийся с теплым ветерком.

Наконец Лис, вытянув худые, мускулистые ноги, прилег на одеяле. Лежа на боку, опершись на локоть, он встретил напряженный взгляд Мэдди. Ее сердце забилось, как птица в силке.

— Господи, какая красивая страна, — прошептал он. — Никогда в жизни не видел таких закатов, как у нас в Дакоте. Просто… дух захватывает.

Она тяжело проглотила слюну. Лис, конечно же, говорил о ней, о том, как выглядит она, вымытая, свежая, освещенная огненными лучами заходящего солнца. Она знала это. Вдруг он наклонился вперед и что-то вынул из сумки.

Она увидела, что это «Листья травы» Уолта Уитмена, чье спорное творчество так шокировало Колин Эвери и ее друзей из «общества» Филадельфии. Мэдди с любопытством посмотрела на тоненький томик.

— Вы будете читать стихи вслух? — осмелилась спросить она.

Он изумленно поднял бровь и раскрыл книгу.

— Вы надеетесь найти здесь описания откровенных удовольствий мужчин и женщин, вместе мучающихся в лихорадочной непринужденности? Если так…

— Вы просто ужасны! — выпалила она. — Почему вы так обращаетесь со мной?

— Не понимаю вас, — хладнокровно ответил Лис, перелистывая страницы. — Ничего. Не нужно принимать все, что я говорю, на свой счет. Я только упомянул, что все, кажется, считают Уитмена самой скандальной личностью, неким гедонистом, пришедшим к нам из Древнего Рима. Правда же заключается в том, что он пишет о жизни. Все о ней.

Мэдди начала собирать посуду.

— Звучит разумно!

— Слушайте: это называется «Закат в прерии». — Лис вдохнул свежий вечерний воздух и начал читать:

«Немного золотистого, коричневого и фиолетового, ослепительно серебристого, изумрудного, желтовато-коричневого, вся полнота земли и сила Природы в многообразии форм на этот раз поручена краскам.

Они владеют легким, повсеместным воздухом — краски до сих пор неведомые.

Нет пределов, граней — не одно небо Запада — высокий меридиан — север, юг, все.

Чистый, ясный свет пробивается сквозь молчаливые тени к последнему».

Его голос звучал так, что каждое слово успевало упасть.

— Невероятно, да?

Мэдди охватил благоговейный страх.

— Я никогда не слышала более совершенных слов: — «Чистый, ясный свет пробивается сквозь молчаливые тени к последнему.» Именно это и происходит сейчас.

— Когда мы поднимемся над Холмами и впереди будет лишь прерия, закаты будут даже более захватывающими.

У Лиса было ощущение, что он плывет в мире фантазии: Мэдди сама была фантазией — туманно-золотистая, свежая и милая, ее зеленые глаза блестели невинностью и умом, когда она переживала свою первую встречу с Уолтом Уитменом. Ему страстно хотелось обнять ее, ощутить ее запах, вкус, прикоснуться к ней. Ему не терпелось опять испытать наслаждение.

С легким ударом опустившись на спину, Лис стал пристально смотреть на загорающиеся звезды, и снова на него нахлынули мысли, что вся его жизнь связана в один узел вины. До того дня в июне, вблизи Литтл Бигхорн, Дэн Мэттьюз был одновременно смелым и бесшабашным, но, если того требовала ситуация, — обязательным и мужественным. Теперь, когда он лежал на потертом стеганом одеяле, скрестив под головой загорелые руки, до него дошло, что все эти дни им руководила мучившая его совесть. Она подавила все остальные грани его личности. Его одолевала вина за то, что ему не удалось успокоить Картера… и за то, что он остался жив, в то время как его товарищи погибли… в те моменты, когда он ловил себя на том, что наслаждается жизнью.

Вина Лиса порождала гнев и презрение, еще более тщетные оттого, что он не знал, куда их направить.

— Лис, — тихо произнесла Мэдди, — можно вас спросить?

Повернув голову и увидев, что она наклонилась вперед, он ощутил легкий трепет ожидания. Ее лицо, возвышавшееся над ним, было затуманенным и золотистым. Вдохнув, он поймал цветочный запах ее мыла.

— Что?

— Почему вы так ненавидите меня?

Голос Лиса, когда он обрел дар речи, обжег ее:

— Я не ненавижу вас, Ваше Безумство… но я не могу дать вам то, чего вы от меня хотите, и когда вы, полная страсти, находитесь рядом, это меня сердит.