По рельсам, поперек континентов. Все четыре стороны. книга 1 - Пол Теру

— Здесь гостиница есть. Отель «Ничейная полоса», — сказал один из моих попутчиков — долговязый хиппи в пижаме, весь обвешанный фенечками. Его звали Лопес. — Я там раз ночевал. С чувихой. Управляющий — просто зашибись.

В действительности гостиница не имела — да и не заслуживала — названия. Она тут все равно была одна. Увидев нас, управляющий завопил: «Ресторан!». И загнал нас, точно стадо овец, в освещенную свечами комнату с длинным столом, на котором одиноко стояла солонка да лежала единственная вилка с погнутыми зубьями. Управляющего звали Абдул; он был истерически взвинчен — должно быть, с голодухи, поскольку рамадан еще не закончился. Абдул начал препираться с Лопесом, и тот обозвал его жуликом.

Электричества в этом отеле не было, а запасов воды хватило лишь на то, чтобы подать нам по одной чашке чая на нос. Туалета не было, умыться было негде — впрочем, я уже сказал, что вода отсутствовала. Есть было нечего. Запас свечек, похоже, подходил к концу. Лопес и его приятель Бобби немного поворчали, но пришли в телячий восторг, услышав от Абдула, что койка стоит тридцать пять центов.

В Тайебаде я купил сырое яйцо и положил в карман куртки, но ненароком раздавил; испачканная ткань вскоре затвердела. У меня оставалась недопитая бутылка джина, которую я откупорил, когда ехал ночным почтовым поездом в Мешхед — ее-то мы и прикончили за игрой в карты с Лопесом, Бобби и каким-то пуштуном, который тоже застрял на ничейной полосе.

Пока мы играли (кстати, обнаружилось, что за карточным столом олдовые хиппи беспощадны и коварны), в комнату забрел Абдул. Он сообщил:

— Чисто, уют. Но света нет. Воды для мыться нет. Воды для чай нет.

— А ты нам внутренний свет включи, — сказал ему Лопес..

— Пых-пых-кумар.

— Гашиш, — сказал Бобби.

Абдул взглянул на нас приветливо. Нервы у него уже успокоились — он-то, в отличие от нас, подкрепился. Он принес комок гашиша, похожий на маленький куличик, какие лепят из песка дети, и вручил Лопесу. Тот отломил крошку, поджег, принюхался.

— Дерьмо, — провозгласил Лопес. — Третий сорт. И начал забивать косяк. — Для Европы еще сошел бы. Но переться в Афган ради третьесортного дерьма…

— Когда я первый раз сюда приехал, в 68-м, — сказал Бобби, — мужик на паспортном контроле меня спросил: «Хороший гашиш хочешь?» Я думаю: «Ни фига себе разводка, это ж надо». Паспортный контроль как-никак! «Нет, — говорю, — нет, у меня от него голова сильно болит». Он опять: «Не хочешь гашиш?» Нет, говорю. Он на меня посмотрел, покачал головой: «Тогда зачем ехал в Афганистан?»

— Зашибись! — вскричал Лопес.

— Ну я и сказал: «Ладно, давай, зажги во мне огонь».

— Продвинутая страна, — сказал Лопес. — Они тут все двинутые. — Он покосился на меня. — Ты будешь?

— В ограниченном количестве, — сказал я.

— Трусишь? — спросил Бобби, затянулся косяком и передал его мне. Я вдохнул немножко, поперхнулся и почувствовал на изнанке глазных яблок мерцающий свет, лениво теребящий нервные окончания.

— Да он… я его в мешхедском поезде видел, — вставил Лопес. — Голова у него была вкручена по-цивильному, но теперь он вроде как оттянулся.

Лопес уставился на яичную кляксу на моем кармане и захохотал. Куртка на мне была грязная, рубашка и руки — тоже, на лице толстым слоем осела пыль.

— Оттянулся, — подтвердил Бобби.

— Поплыл, — подхватил Лопес. — Прикольная гостиница.

— А я бы тут, пожалуй, завис, — сказал Бобби.

— И я бы тоже, только не дадут, — пробурчал Лопес. — Этот козел трехнутый на паспортном контроле мне всего восемь дней выписал. Паспорт мой не понравился. Ладно, не спорю, паспорт засранный, я его в Греции оливковым маслом залил. Знаете, как надо было сделать — вообще потопить его в масле и обменять на чистый.

— Ага, — кивнул Бобби, докурил косяк и забил новый.

За третьим косяком разговор быстро перетек в дискуссию о времени, о реальности, о том, как успокаивают душу ашрамы. И Лопес, и Бобби живали в ашрамах подолгу, как-то даже целых полгода.

— Медитировали? — спросил я.

— Ну-у-у, да, и это тоже, а заодно тусовались.

— Ждали, пока одна чувиха вернется из Штатов.

Лопесу был тридцать один год. Окончив среднюю школу в Бруклине, он устроился агентом по продажам в фирму, которая выпускала изделия из пластмассы.

— Вообще-то я не продажами занимался. Я был типа как правая рука шефа. Телефон звонит, я беру трубку, говорю: «Дэнни в отъезде». Другой телефон звонит, я беру трубку: «Дэнни в три тридцать вас примет». Такая работа, типа.

Он получал приличную зарплату, снимал отдельную квартиру, собирался жениться — уже и помолвка состоялась. Но однажды на него снизошло откровение: «Приехал на работу. Сошел уже с автобуса. Стою перед дверьми офиса. И тут в жар бросило, потом в озноб — прямо нервный срыв: работу свою ненавижу, невеста — кукла пластмассовая, машины по улицам еле ползут. Капец. Ну, я и двинул в Голливуд. Ничего, нормально. Потом в Мексику. Пять лет в Мексике. Там я и стал Лопесом. Вообще-то я Моррис, а не Лопес. В Мексике было хорошо, но потом я как-то обломался. Поехал на Флориду, потом в Португалию, потом в Марокко. И в Марокко мне один чувак сказал: „Катманду — вот где самая движуха“. Беру вещи, беру свою чуву, едем. Поезда тогда не ходили. До Эрзурума двенадцать дней добирались. Я заболел. Грязно, холодно, даже снег. В Турции — и снег! В Эрзуруме я чуть не сдох. Потом в Тегеране опять чуть ноги не протянул. Но у меня там знакомый чувак нашелся. В общем, выкарабкался».

Я попросил Лопеса вообразить, чем он будет заниматься в шестьдесят лет.

— Ну, мне шестьдесят, и что? Отлично себя вижу: сижу тут — на этом самом месте — и небось косяк забиваю.

Это пророчество показалось мне опрометчивым: ведь мы сидели при свечах, без еды и воды, в «Отеле „Ничейная полоса“».

Откуда-то из холла донесся телефонный звонок.

— Если это меня, — заорал Лопес, срываясь на какое-то стариковское хихиканье, — если это меня, то я вышел!

Лагерь пуштунов

Центр Кабула — вовсе не базар, а река. Она черна и кажется бездонной, но в действительности всего лишь в фут глубиной. Некоторые из нее пьют, другие стирают в ней одежду или справляют на берегу нужду по-большому. Мусор, испражнения, грязь — все это летит в реку, из которой берут питьевую воду. Принять смерть от этой реки афганцы не страшатся — оно и сподручнее, возни меньше. На южном берегу в районе автовокзала бородатые афганцы по трое в ряд сидят на корточках у фургона, приникнув к металлическим окулярам. Это пип-шоу. За цент (если перевести на наши деньги) они смотрят киноролики на 8-миллиметровой пленке — пляски индийских танцовщиц.