Дом на площади - Эммануил Казакевич

- Вам, может быть, странно и смешно, - продолжал Лубенцов, - что я, офицер оккупационных войск, уговариваю вас, немецкого профессора, позаботиться о немецком народе. Три месяца назад мне это казалось бы еще более странным.

Себастьян рассмеялся.

- Да, - сказал он, - вы это остроумно заметили.

Лубенцов продолжал:

- Я, как представитель оккупационных властей, заинтересован в том, чтобы здесь, в Германии, установился твердый демократический порядок. И мы этого не сможем добиться без самодеятельности самих немецких граждан, в особенности передовой части их - людей ученых, представителей интеллигенции, которые должны наиболее остро чувствовать создавшуюся обстановку.

- Но почему вы обращаетесь именно ко мне? - спросил Себастьян.

- Потому что мне указали на вас как на одного из самых авторитетных представителей немецкой интеллигенции в этом городе.

- Следовательно, вам кажется, что, если я или подобный мне человек будет стоять во главе управления, вам легче будет достичь своих целей? Произнеся эти слова несколько вызывающим тоном, Себастьян осекся и забарабанил пальцами по столу. Видно было, что он жалеет о своей неосторожности, о том, что так откровенно высказался. Он вовсе не собирался делать этого раньше - напротив, хотел быть максимально сдержанным и не давать коменданту поймать себя на чем-нибудь подобном.

- Да, да, да! - воскликнул Лубенцов. - Совершенно верно! Мы для того и хотим вашего назначения, чтобы, используя ваш авторитет, добиваться своих целей. Вы выразились совершенно верно. Но вопрос заключается в том, каковы наши цели. Сходятся ли они с вашими целями. В чем они расходятся. Вот в чем весь вопрос!

Он встал и, победоносно взглянув на профессора, продолжал свой монолог:

- Вы ненавидите нацистов - и мы их ненавидим. Вы противник войны - и мы противники войны. Вы сторонник сильной, свободной, но миролюбивой и демократической Германии - мы тоже. Вы лучше нас знаете местные условия, традиции, взаимоотношения, - потому вы должны нам помогать, поправлять нас, если мы будем делать что-то необдуманно или глупо. Примите наше предложение, и у вас будет масса возможностей помогать нам лучше и вернее делать наше дело. Мы будем с вами ссориться, доказывать свою правоту - вы будете доказывать свою. Цель у нас одна - помогайте нам избирать наилучшие средства. - Он сел, как бы ожидая ответа. Так как профессор молчал, Лубенцов снова заговорил, но уже спокойно: - На днях я прочитал книгу, которая произвела на меня большое впечатление. Это немецкая книга, очень знаменитая. К стыду своему, я ее тут прочитал впервые в жизни, хотя слышал о ней и раньше, еще в школе. Это "Фауст" Гете. Вторую часть ее я читать не стал - это показалось мне слишком трудным делом, а я очень занят и не имею возможности сидеть и читать столько, сколько я хотел бы. Вы, конечно, читали эту книгу. В ней рассказывается о том, как великий ученый, - ну, конечно, ученый по тому времени, - изучив все науки, вдруг, - а собственно говоря, не вдруг, но после долгих размышлений, - пришел к выводу, что этого для него мало, что он должен окунуться в живую человеческую жизнь, принять в ней посильное участие. Главная идея заключена во второй части, которую я не осилил. - Профессор улыбнулся. - Этот ученый в конце концов после многих исканий понимает, что смысл жизни в том, чтобы приносить пользу своему народу и, конечно, всему человечеству. Не думаете ли вы, что эта правильная мысль относится и к вам? Я не поручусь, что понял все написанное в этой книге, но что я понял ее основную идею - за это я ручаюсь.

- Вы поняли правильно, - тихо сказал Себастьян.

Тут Лубенцов поднял глаза и увидел, что возле двери стоит девушка в светлом платье - по-видимому, та самая, что выходила на балкон. Лубенцов встал. Себастьян тоже встал и сказал:

- Знакомьтесь. Это моя дочь, Эрика.

Лубенцов назвал свою фамилию.

Она посмотрела на него исподлобья, потом уселась рядом с отцом на подлокотник кресла. Взгляд ее был насторожен, даже несколько враждебен.

- Обдумайте все, - сказал Лубенцов.

- Хорошо, - ответил Себастьян. - Я все обдумаю. Могу вам теперь же сказать, что вы во многом правы и что я, возможно, приму ваше предложение.

Лубенцов даже покраснел от удовольствия.

- С вашего разрешения я завтра снова зайду к вам, - сказал он.

- Пожалуйста. Буду очень рад. Мне было приятно беседовать с вами.

Внезапно в разговор вмешалась дочь профессора. Она сказала, глядя в упор на Лубенцова большими злыми глазами:

- Вчера сюда заходили два русских солдата. Они были в нетрезвом состоянии. Мы с трудом от них отделались, и то лишь тогда, когда объяснили им, что здесь проживает советский комендант.

- Надеюсь, они вам не нанесли никакого ущерба? - спросил Лубенцов, смешавшись.

Себастьян тихо сказал:

- Ничего особенного.

- Они увели нашу машину, - сказала Эрика.

- Ай, как нехорошо! - воскликнул Лубенцов, покачав головой почти в отчаянии. - Найдем, обязательно найдем вашу машину. Скажите мне, какая машина, какой марки и так далее. Ксения Андреевна, запишите, пожалуйста.

- Кроме того, - продолжала Эрика Себастьян ровным, злым голосом, они пытались оказать мне слишком много внимания как даме.

Лубенцов покраснел до корней волос. Профессор сказал, примирительно погладив дочь по плечу:

- Скажу вам прямо, господин подполковник. У вас симпатичные солдаты, добрый и спокойный народ. Я на своих прогулках много наблюдал за ними. Но ваш пьяный солдат - это ужас. Извините, может быть, я выражаюсь слишком откровенно...

Лубенцов принужденно рассмеялся. Да, ему была не очень по душе откровенность профессора. Однако он заставил себя сказать:

- Что ж, вы правы. - Подумав мгновенье, он добавил: - Пьяный человек вообще отвратителен. А подвыпивший русский солдат почти также плох, как трезвый немецкий.

- Верно! - воскликнул Себастьян, довольный тем, что может согласиться с комендантом, не кривя душой. - Вы совершенно правы. Нет ничего отвратительнее трезвого немецкого солдата, выполняющего, как у нас говорят, свой долг. Он методически жесток. Расчетливый изувер, он как бы сдает свою совесть на временное хранение в полковую кассу, чтобы потом спокойно получить ее обратно. Да, господин подполковник, недаром наш солдат прославился в этом отношении. Наши властители, мелкие и крупные, многое сделали, чтобы вдохнуть в него душу наемника. Нет такого неправого дела, за которое не сражался бы немецкий наемный солдат. Он защищал права английской короны в Америке, дрался на стороне шведских протестантов против императора, защищал императора против шведских протестантов, гугенотов против французского короля и французского короля против гугенотов...