Марк Твен - Морис Менлельсон

«Я ужасно устал от предпринимательских дел, — написал Твэн заведующему издательством, — освободите меня от них».

Но это невозможно. Кризис углубляется. Твэн не может вынести неизвестности — снова он едет в Америку.

Твэн обратился за деловым советом к своему новому знакомому Роджерсу, ведавшему финансами рокфеллеровской корпорации. Роджерс согласился помочь.

Репутация у треста «Стандард Ойл» была не из завидных. Мелкобуржуазный протест против грабительских методов нефтяной монополии нашел отражение на страницах американских журналов. В кругу руководителей треста Роджерса считали одним из самых культурных людей. На его долю выпала обязанность установить дружеские отношения с литературой, с журналистами, чтобы помешать углублению разоблачительных кампаний против «Стандард Ойл». Среди крупнейших писателей не было принято отклонять приглашения на званые обеды к богачам, пытавшимся играть роль покровителей искусств. Писатель, выходец из среды небогатых фермеров, Гамлин Гарланд, вспоминая подобные обеды у заводчика Карнеги, писал: «Меня больше всего тревожило убеждение в том, что миллионер может приказывать таланту, и талант подчиняется».

Фирме Вебстер предложили выпустить книгу, разоблачающую махинации магнатов «Стандард Ойл». Но ведь Роджерс, который «пытается спасти от голода» Твэна, — один из магнатов «Стандард Ойл». «Ты знаешь меня, — писал Твэн жене, — и ты поймешь, хочу я издать эту книгу или нет». Твэн заявил, что вообще не собирается больше издавать книг.

Банк решительно потребовал уплаты долга. Речь шла об относительно небольшой сумме, но денег у Твэна не было. Роджерс обещал подумать. Наконец, он дал совет — объявить банкротство. На следующий же день фирма Чарльз Л. Вебстер и К0 была закрыта.

Одно радовало Твэна — наконец-то покончено с предпринимательскими делами, с тем, что мучило Твэна на протяжении многих лет жизни. «Никто не подозревает, какая тяжесть свалилась с меня», написал он жене.

Через некоторое время Роджерс уведомил, что нужно отказаться от всяких надежд и на машину Пэйджа. Сообщение Роджерса, говорит Твэн в одном письме, «ударило меня точно громом. Оно вышибло весь разум у меня из головы, и я начал бегать взад и вперед, не зная, что я делаю». Твэн был разорен.

Именно в эти месяцы мучительных тревог и волнений Твэн больше всего работал над книгой о Жанне д’Арк. Он забывался над рукописью. Он знал, что пишет совсем не такую книгу, какую ждали от юмориста. Он писал о героической борьбе и великой трагедии, историю «души, которая была беспримерно свободна от какого-либо корыстолюбия, эгоизма, и тщеславия». Он писал о Жанне д’Арк потому, что «в ней вы не найдете и следа этих побуждений, а разве можно сказать то же самое о каком-нибудь другом деятеле всемирной истории?». Все, что касалось Жанны д’Арк, лишенной пороков капиталистического общества, было бесконечно далеко от страны «позолоченного века», в которой Твэн теперь не видел никого, кроме мелких жуликов и крупных хищников, глупцов и негодяев.

Жанна совершила ряд беспримерных подвигов, на которые не был способен ни один министр или полководец ее страны. Чем объясняет Твэн ее успехи? «Она была крестьянка. Этим объясняется все. Она вышла из народа и знала народ; те, остальные, вращались в сферах более высоких и об окружающем знали не много. Мы не привыкли считаться с этой неопределенной, бесформенной, неподвижной массой, с этой могучей силой низов, которую мы называем «народом» — почти презрительное имя. Странно такое отношение, ибо мы, в сущности, знаем, что прочен только тот престол, который поддерживается народом; стоит устранить эту опору — и ничто в мире не предохранит трон от падения».

«Для Карлика (одного из героев романа. — М. М.) Жанна была сама Франция — воплощение народного духа; он всегда оставался при этой мысли, которая зародилась в нем с первой же встречи; и — бог свидетель! — эта мысль была глубоко правдива. Скромное око увидело истину, которая ускользала от многих… А между тем, в конце-то концов, так бывает с каждым народом. Когда народ любит нечто великое и благородное, то он старается олицетворить свою любовь — он хочет созерцать ее воочию. Например — свободу. Народ не удовлетворяется

туманной, отвлеченной идеей свободы, ио воздвигает ей прекрасную статую; и тогда его заветная мысль получает телесные формы, так как он может созерцать ее и боготворить. Так было и с Карликом: в его глазах Жанна была воплощением нашего отечества; живой и прекрасный образ олицетворял нашу страну. Когда она вела за собой других, все видели Жанну д’Арк, но он видел Францию».

С безошибочным чувством писателя, которому близок народ, Твэн разобрался в бесконечных искажениях исторической роли Жанны д*Арк и создал правдивый облик этой великой девушки, вдохновленной на легендарные подвиги силой любви к своей замученной и поруганной родине. Такого привлекательного героического женского образа история не знает. Велик и необычаен был ее короткий жизненный путь. Наивная религиозность девушки не играла большой роли, двигала ею всепоглощающая вера в справедливость ее дела. Эта вера давала ей необъяснимые силы, а прирожденная одаренность и смятение в рядах противников Франции помогли ей проводить свои походы с неизменным успехом. Она стремилась к тому, чего добивался весь народ, и она повела народ, возглавила его движение. Политике Франции была придана определенность, устремленность и ясность.

Твэн иногда думал: почему же теперь угнетенные, голодные, несчастные не пойдут войной на тех, кто их угнетает? А сам он, почему он не подымает флаг восстания против существующих в мире порядков?

В записную книжку Твэн заносит слова: «Самое странное, что свет не завален книгами, которые высмеивают жалкий мир, бесполезную вселенную и буйный презренный род человеческий, книгами, которые бичуют весь этот убогий порядок вещей. Это странно, ибо миллионы людей ежегодно умирают с этими чувствами в сердцах,

Почему я не напишу такую книгу? Потому что у меня семья. Другой причины нет. Это явилось причиной и для других людей».

Высок был замысел Твэна. Он правильно разобрался в сложной исторической обстановке, но с точки зрения психологии характеров, художественной убедительности роман этот нельзя назвать удачным. Детство Жанны дано в несколько идиллических тонах. Как правильно почувствовал верный друг Твэна Хоуэлс, сцены битв и старинных обычаев искусственно романтизированы. Книга не лишена некоторой сентиментальной напыщенности.

Наибольшую реальность в этой книге приобретают образы, которые перекликаются со знакомыми Твэну героями Дальнего запада. Таков Паладин — типичный рассказчик-враль с «границы». «В его словах не было сознательной лжи, он верил сам всему», говорит Твэн.