Северный пламень - Михаил Голденков

— Ты, Микола, не изменился! — удивлялся Казимир, который, впрочем, не сразу узнал оршанского князя в форме шведского кавалериста. — А я вот с тех пор, видишь, совсем толстяком стал…

Узнав, зачем приехал Кмитич, Казимир, впрочем, не испугался, даже еще больше обрадовался. Только вот его жена обеспокоилась:

— Шведы говорят нам, что они-де наши приятели, защитники, а обдирают не хуже москалей! Мы вот уже все дорогие вещи уложили на фуры и ждем приближения этих грабителей, чтобы выехать куда подальше!

Но пан Онюховский разозлился на жену:

— Вот же глупая баба! Король, уж верно, не ограбит нас, а напротив, защитит!

И повернувшись к Миколе, добавил:

— Зачем вам таскаться по чужим домам? Оставайтесь в моем! Это же такая честь — принять у себя самого короля Швеции! Такого великого человека! О нем говорят как о новом Александре Великом!

Сейчас уже и пани Онюховская согласилась, мол, пускай приезжают.

Онюховские приготовили комнаты, велели даже обить мебель в двух комнатах новым бархатом и адамашком, вытащили из погреба лучшие съестные припасы, вино и принялись ожидать важных гостей в явном возбуждении, постоянно волнуясь, что пану королю Швеции что-то может не понравиться.

Кмитич поставил у ворот двух конных часовых, а на самих воротах вывесил большой желтый флаг со шведским гербом, в знак того, что здесь королевская квартира. Для драбантов отвели комнаты во флигеле, но шведы не захотели идти туда и по привычке провели ночь среди двора, возле огня, и даже не расседлывали лошадей. В комнаты поднялся лишь Микола, посчитав, что к старому доброму сябру, почти родственнику не зайти — это неуважение.

Всю ночь вокруг дома и по дороге беспрестанно разъезжали шведские драбанты и подавали сигналы, крича из всей силы, не давая Миколе толком уснуть. В конце концов он пару часов вздремнул, а на рассвете вскочил и быстро собрался, чтобы выехать навстречу королю… Поутру возле дома Онюховских появилось и само шведское войско, и при виде королевского знамени сигнальщики принялись бить в барабаны… За гумном поместья остановилось два полка пехоты и несколько эскадронов конницы. В самом гумне поместились офицеры.

Жена Онюховского и три ее дочери, младшей лет десять, средней около тринадцати, а старшей восемнадцать, принарядились.

Их отец надел свой парадный кунтуш, и все вместе не отходили от окна, чтобы успеть встретить короля у крыльца.

— А где же пан Микола? — все время спрашивала жена Онюховского.

— А холера его знает, где он там! — раздраженно отвечал взволнованный супруг…

Около полудня въехали во двор два шведских офицера, а за ними конный солдат.

— Неужели адъютанты шведского короля так бедно одеты? — заметил Онюховский, рассматривая, что офицеры опрянуты в простые однобортные синие мундиры с одним рядом медных пуговиц, их треуголки без всяких галунов и перьев, на плечах простые грубые черные епанчи… Офицеры слезли с лошадей и вошли в переднюю, а потом в залу с окнами в сад. Их встретил мажордом, пока сами хозяева все еще были в столовой, окнами на двор, прильнув носами к оконному стеклу. Мажордом доложил Онюховскому, что офицеры спрашивают хозяина дома. Пан Онюховский, недовольный, что его оторвали от ожидания короля, перешел в залу, приказав служанке дать ему сразу знать, если король въедет в браму, и подошел к молоденькому офицеру с худым лицом.

— Witam, drodzy goście[15]! — вновь по-польски обратился к офицеру Онюховский. — Nech żyje Cezarz, nech żyje Litwa[16]!

— Sie sind der Eigentümer des Hauses[17]! — спросил тот вежливо по-немецки.

— К вашим услугам. Что вам угодно? — отвечал также по-немецки пан Казимир.

— Здесь королевская квартира, так? — офицер был явно молод, наверное, капрал.

— Так.

— Укажите, пожалуйста, комнаты короля, — попросил офицер.

— Весь мой дом и все, что в нем, к услугам Его величества, — возразил Онюховский, разводя театрально руки в стороны. Но офицер лишь смущенно улыбнулся:

— О, нет! Для него довольно и одной комнаты. И две комнаты прошу я для канцелярии, для королевского министра и для двух адъютантов. Это все.

— Распоряжайтесь, как вы знаете! — отвечал радушный хозяин и вновь повторил свое:

— Mein ganzes Haus gehört zum Majestät[18]!

И тут же Онюховский отвлекся от молодого офицера, увидав входящего оршанского князя Миколу Кмитича. Вот это сразу видно — офицер! В ярком желтом мундире и желтых же лосиных перчатках, в черной блестящей кирасе с золотистым декором на груди, в синих, красиво сочетающихся с желтым камзолом штанах и по ноге подогнанных новых ботфортах… На боку позвякивала широкая сабля, на голове красовалась черная треуголка с белым галуном по краю…

— О! Микола! Нарещце[19]! — потеряв интерес к шведскому офицеру, крикнул Онюховский, с распростертыми объятиями направляясь к Миколе. — Скажи, любый мой, хоть ты, скоро ли король прибудет, чтобы встретить его как подобает у крыльца?

Онюховский старательно говорил при посторонних по-польски, пусть это получалось и со скверным акцентом, а порой и с ошибками в грамматике…

Кмитич смущенно кашлянул в желтую лосиную перчатку, сделав страшные глаза.

— Sie haben ihn bereits getroffen[20], — сказал Микола тихо, но нарочно по-немецки, кивнув головой в сторону молодого офицера.

— Ich bin der Kӧnig[21], — согласился тот… Он и был Карлом XII, королем Швеции… Челюсть Онюховского отвисла, он не смог проронить от удивления ни слова, лишь стал разводить руками, показывая Карлу, куда пройти.

Микола рассмеялся. Захихикали и все три дочери Онюховского, стоявшие тут же. Микола как раз остановился напротив них и с любопытством повернулся в сторону юных девушек.

— А вы, как я понял, дочки пана Онюховского? — спросил он по русско-литовски, без всякого этого церемониального польского языка.

— Так! — ответила самая младшая. — А пан также литвин?

— Так, — в тон ей улыбнулся Микола, переводя взгляд на старшую дочь Онюховских — Феклу. Про такую знакомые ему иностранцы сказали бы: типично славянская красота — негромкая, но теплая и притягательная. Но Микола бы возразил: нет, таковых «славянских» лиц он не встречал ни в Польше, ни в Чехии, ни в Руси, где, впрочем, свои особенные неповторимые красавицы есть. Старшая дочь Онюховских являла собой именно тот сугубо местный тип девичьей красоты, который более нигде не встречается либо встретить его очень нелегко… У Феклы было слегка смуглое лицо, волосы цвета льна, тонкий аккуратный носик, аспидно-серые глаза под черными, словно крылья стрижа, бровями… Ее лицо нельзя было назвать лицом яркой красавицы, как можно было бы сказать про Аврору Кенигсмарк, но что-то ужасно притягательное, милое и женственное было в этой молодой девушке… И мягкая застенчивая улыбка… Несмотря на то, что Онюховские являлись типичными литвинскими провинциалами, их старшая дочь была одета не хуже всех остальных литвинских и польских молодых дам: длинная белая коленкоровая кофта до колен, с фалдами и с узкими рукавами; корсаж состоял из шнуровки, с черными лентами накрест, как в швейцарском женском костюме. Белая верхняя исподница до колен была обшита фалдами и, между ними, одной широкой черной лентой. Свои пахнущие свежестью волосы Фекла убрала в модную прическу с буклями, без всякой припудровки… Черные туфли украшали пряжки и высокие красные каблуки — как у виленских модниц, если в несчастной Вильне еще кто-то следил за модой…

— А вас зовут…

— Фекла, — сделала реверанс девушка, — а вы пан Микола Кмитич из Орши, верно?

— Верно, — кивнул он ей в ответ, — только вот в Орше сейчас московиты. Я бездомный, — он усмехнулся, — хотя в Менске маентак есть, но и его разграбили.

Вспомнив Оршу, Микола нахмурился. Ему недавно переслали копии «протестаций» оршанских шляхтичей, в которых указывалось, что «войска царя московского, которые размещались в Оршанском повете, учиняли разные грабежи, наезды, побои, убийства… Драгуны, казаки и калмыки не только деньги, но золота и серебра позабирали, господаря били, спрашивая о деньгах, а потом под конвоем до своего обозу забрали»…

Но что он мог со всем этим поделать? Ничего! Разве что уговорить Карла идти на Оршу… Однако куда идти армии, решал лишь сам Карл. И никому не говорил до самого отправления.

— А этот молодой офицер, значит, и есть тот самый страшный король, о котором так много пишут и говорят? — спросила Фекла… Голос у девушки был приятный и чуть грудной, несколько не сочетающийся с ее инфантильной внешностью молодой девчинки. Миколе ужасно понравился этот голос, словно вода, бьющая из земных недр крыницей, освежает засохшие от жажды уста. При этом Фекла несколько необычно артикулировала слова губами, словно старалась выговорить чужеземные сложные для произношения фразы… И вот когда она говорила так, то хорошо просматривались ее белые как сахар ровные зубы… Микола даже вздрогнул, поймав себя на том, что не отрываясь смотрит Фекле на ее красивый подвижный рот…