200 километров до суда... Четыре повести - Лидия Вакуловская

— Нет, я не училище — музыкальную десятилетку кончила, — сказала Валя.

— А я два-а курса-а училища-а, — сказала Мира и тоже похвалила Валю: — У ва-а-с прекра-а-асная техника-а. Женя говорит, вы на стройке работа-а-ете, по-моему, это безобра-а-зие.

— Мы это уладим, — решительно сказал Женя. — Заходи ко мне, Валя. Во вторник заходи, переведем тебя в другое место. А с осени в поселке музыкальную школу откроем. Там и будете с Мирой преподавать. Она тоже об этом мечтает.

— Что вы, преподавать я не могу! — ответила Валя.

— Боитесь, не справимся? — удивилась Мира.

— Нет, но зачем мне преподавать?

— Ты брось, брось! — решительно сказал Женя. — Во вторник мы с тобой серьезно поговорим. Или ты хочешь, чтоб мы профессиональных пианистов приглашали, если у нас свои есть?

Девчонки слушали этот разговор с гордо поднятыми лицами: знай наших!

Мира еще немножко постояла возле девушек, кокетливо жалуясь на то, что у нее нехороший муж — не может привезти с «материка» пианино и что из-за него она скоро перезабудет ноты, а потом упорхнула с Женей танцевать, сказав Вале, чтоб та непременно заходила к ней в гости в любое время, так как она всегда бывает дома.

— Воображает, вроде она царица бала! — фыркнула Катя вслед удалившейся Мире, и все девчонки тихонько захихикали.

— Не надо, девочки, — сказала Валя. — Может, она совсем неплохая.

В пять утра, на час раньше срока, Дед Мороз — Перепелкин объявил уставшей и зевающей публике, что бал закончен. Оркестр заиграл прощальный туш, все повалили в раздевалку.

Ночное веселье отшумело, предстоял день здорового отсыпания.

4

Но в общежитии строителей никому выспаться не пришлось. Маша Кудрявцева бегала по комнатам, поднимала спавших девчонок и восторженно сообщала:

— Девочки, вставайте, я замуж выхожу!

Девчонки — кто в шлепанцах, кто в валенках на босу ногу, кто в накинутом на плечи пальто, а кто и просто в сорочке — сбежались в Валину комнату, потрясенные такой необычной новостью. Из клуба Маша пропала где-то в середине вечера, еще до того, как музыканты совершили затяжную вылазку в буфет, теперь она явилась и, сидя на краешке Катиной кровати в своем новом ядовито-желтом пальто и сбитой на затылок шапке-ушанке, в десятый раз повторяла одно и тоже:

— Девочки, вы меня поймите: я сама не думала, что так получится! Но мы уже все решили!.. Вы только не обижайтесь. Если хотите, я с вами жить останусь, а бригаду ни за что не брошу! Честное слово!.. Третьего откроется загс, мы сразу распишемся. Свадьбу, конечно, устроим у нас на кухне!.. Ладно, девочки?

— Я так и знала! — с горечью сказала Валя, когда Маша наконец умолкла. Она села на кровати, сердито подтянула к подбородку одеяло, повторила: — Так и знала, что все вы замуж повыходите! А еще на стройку ехать собрались!

— Валя, разве я виновата? Кто же знал, что так получится? — искренне сказала Маша, и на глазах ее выступили слезы.

— А за кого ты выходишь? — холодея, спросила Шура, вспомнив, что в клубе Маша несколько раз танцевала с Аликом Левшой, а когда она исчезла, надолго пропал и Алик.

— За Алферова, за кого же! — Маша снова счастливо заулыбалась. И вдруг вспомнила: — Девочки, он на улице стоит! Пусть зайдет, можно?

— Как зайдет? Мы же не одеты! — Катя поплотнее завернулась в одеяло.

Маша подхватилась с койки, запахнула свое ядовитое пальто.

— Я ему скажу, чтоб подождал. Пусть подождет, ничего с ним не будет, а вы одевайтесь! — И выбежала из комнаты.

Через полчаса девчонки принимали на кухне Петю Алферова, теперь уже не просто капитана порта, а Машиного жениха и будущего мужа. Вместе с Петей явился Сашка Старовойтов, а с ним — неразлучная жена Анюта. Накануне состоялось новогоднее примирение капитанов, и оба они были в самом светлом настроении.

— С Новым годом, невесты! Всем вам по жениху доброму желаю! — говорил Сашка, ввалившись на кухню. — Давайте сумки побольше, я прямым ходом в магазин бегу! Будем смотрины устраивать!

Вечером за большим столом на кухне пили вино и пели под гитару.

Через два дня за тем же столом шумела Машина свадьба. Заведующая загсом, хорошо знавшая Петю Алферова, никаких сроков для проверки чувств не назначала, а сразу же вручила молодым свидетельство о браке и произнесла красивую речь о том, что надо крепить семью, поскольку семья — ячейка общества. Петя с Машей слезно умоляли заведующую прийти на свадьбу, она пришла и повторила свою речь за столом. Ее внимательно слушали.

После свадьбы Маша переселилась к Пете Алферову, в тот самый домик, у крыльца которого впервые увидела Петю, придя к нему поступать на курсы капитанов.

Перед тем как покинуть общежитие, Маша великодушно сказала:

— Девочки, я свою долю с общей кассы забирать не буду, пусть вам остается. Вы и так на подарок потратились. — Она имела в виду чайный сервиз за шестьдесят два рубля, подаренный ей на свадьбу.

Однако Катя с казначейской щепетильностью отвергла такое предложение.

— Глупости, я твою долю уже с книжки сняла. Получай, — сказала Катя и вручила Маше сто двадцать рублей с копейками. — За пальто, за платье и за лыжный костюм с коньками мы с тебя вычли.

Маша покорно приняла деньги. Петя взял Машин чемодан и повел свою жену к себе домой. Все девчонки гурьбой провожали их до порта.

Больше Маша на работу не вышла.

Ну, а потом, как говорится, пошло-поехало. Свадьбы потянулись одна за другой. В январе сыграли четыре свадьбы, в феврале — пять. Поженились Мишка Веселов с Томкой, хохотушка Верочка Проскурина вышла замуж за Колю Коржика, шофер Васька Ляхов женился на Аде Волох, девчонке, в общем-то, злой и прижимистой. Словом, что ни суббота — в общежитии гудела свадьба. И после каждой свадьбы молодые мужья поселялись в девчачьем общежитии, занимали пустующие комнаты. И после каждой свадьбы молодые жены уходили из бригады, бросали курсы шоферов и забирали свою долю из общей кассы.

От этих свадеб Валя Бессонова совсем похудела и помрачнела.

— С ума сойти! — говорила она Кате. — Мне только остается ждать, что и ты замуж выйдешь.

— Я? Ни за что! — горячо уверяла Катя и бросала в горящую печь нераспечатанные письма, которые каждый день последовательно и аккуратно строчил ей Алик Левша и которые с целью экономии времени посылал не по почте, а отдавал Мишке Веселову для вручения «лично в руки».

У Томки, всегда недолюбливавшей Валю, появилась привычка заводить ее.

— Валь, слышишь, неужели ты сроду не влюблялась? — с наигранным удивлением спрашивала Томка, округляя маленькие, мышиного цвета глаза.

— Какое это имеет значение? — пожимала плечами Валя.

— Почему? Если б ты, скажем, некрасивая была, а то ведь наоборот, — хихикала Томка, и ее маленькие глаза при этом терялись в коротких ресничках. — Я, например, не верю, чтоб ты не влюблялась.

— Не понимаю, чего ты смеешься?

— Я не смеюсь. Мне даже мой Мишка признался, что ты ему сперва нравилась. Я ведь помню: он тогда на танцах от тебя не отходил.

(Вероятно, Мишкино признание и было причиной Томкиной неприязни к Вале).

— Но ему характер твой не понравился, — с издевкой говорит Томка.

— Спасибо Мише за открытие, — усмехалась Валя.

— Нет, Валь, серьезно, — не унималась Томка. — Ты что, против любви?

— Совсем не против, — спокойно отвечала Валя. — Но неужели я сюда приехала, чтобы замуж выйти?

— А зачем же ты приехала — стенки штукатурить? — не отставала Томка. — Мишка говорит, ты свою комсомольскую идейность показываешь, а она здесь никому не нужна.

— Передай своему Мишке, что он недалекий человек, — Валя начинала «заводиться». — И ты, между прочим, тоже.

— Это почему?

— Тома, мне не хочется с тобой говорить, — вздыхала Валя.

— Ну, пожалуйста, — миролюбиво соглашалась Томка и ретировалась от Вали.

За, короткий срок жизнь, в общежитии круто изменилась. Кухней прочно завладели молодые жены. Весь день они вертелись у плиты, что-то парили и жарили, беспрерывно стирали, гладили, кормили за общим столом своих мужей. На кухне появились личные шкафчики, а в них — личная посуда, на гвоздях повисли личные корыта и личные умывальники, на лавке возле стены выстроились личные ведра, а под лавкой — тазы. На кухне стало тесно и сутолочно. Между женами и девчонками из бригады наметилось некоторое отчуждение: жены сплотились и держались вместе, девчонки — тоже вместе. Мелкие перепалки вспыхивали из-за пустяков и тут же гасли. До крупных дел не доходило.

Словом, жизнь шла вперед, вносила изменения в судьбы. И ничего тут нельзя было поделать, ничего нельзя было повернуть назад.