Любимый жеребенок дома Маниахов - Мастер Чэнь

— Старый Бармак гордился бы тобой, — сказал я ей шепотом.

Лицо Даниэлиды изменилось — она, конечно, не понимала моих слов, но имя Бармака сказало все и сразу. Мускулистые женщины незаметно исчезли из моего поля зрения — зашли за спину.

— Мне надо было вспомнить только одну фразу из десятков, прозвучавших там, в Юстиниане: школа мимов в Газе. Газа — это сейчас в империи халифа. Могло бы навести на мысли, но кто же обращает внимание на каждое сказанное слово. И пришлось узнать очень многое уже здесь. Про странствующих евреев ар-Раззани, которые из Сирии. Про то, что именно о них пошла в последние месяцы странная слава как о людях, хранящих тайную магию повеления духами, особенно некоей демонессы Гилоу. Про то, что только у них настоящие талисманы и амулеты против дурного глаза, стоящие чудовищных денег. Что может быть лучше для барида халифа ас-Саффаха? Особенно если барид сам зарабатывает себе на пропитание, поскольку руку на кошельке держит на редкость скупой человек по кличке Мансур. И вдобавок если к тайным знаниям тянутся люди из лучших, богатейших семей этого города, да от них отбоя наверняка нет.

Даниэлида, может быть, меня не понимала. Но этого и не требовалось. «Газа», «ар-Раззани», «Гилоу» — Даниэлида смотрела на меня лукаво, в глазах ее горела нешуточная гордость. Нет, это был настоящий разговор двух шпионов, вдобавок со стороны выглядящий более чем невинно: богатый иностранец забрел к своим старым знакомым и теперь пытается договориться со знаменитой актрисой сами знаете о чем.

— Я мог бы догадаться, когда увидел твою спину в переулке у местной колдуньи там, в Юстиниане, — продолжал я. — Чего же проще: кто еще дал бы самые магические из амулетов несчастной Зои, которой так хотелось стать снова матерью? Кто держался на расстоянии от ее избранника, удостаивая вниманием всех остальных в компании, без исключения? Ну, и кто еще мог бы без труда узнать от нее, что в Юстиниану отправляется некто Маниах, и кто мог бы знать, что это и есть знаменитый Ястреб? И чего проще прямо из Юстинианы отправить человека к сыну Бармака, Халиду? Или самой проскакать в его лагерь, сломя голову, и вернуться. Кто, если не агент Бармака, мог знать заранее, что Халид там будет? Халид, правда…

Тут я осмотрелся — нас оставили наедине, образовав почтительный круг.

— Халид рассказал мне занимательную историю про перехваченного шпиона Хашима. Но показать мне его живьем не смог, а рассказ о человеке — это еще не доказательство того, что такой человек вообще существовал. А зачем принц Балха будет врать мне, своему собрату по крови? Допустим, чтобы не выдать агента чрезвычайной ценности. Вот и все.

Даниэлида, великий мим, положила палец в рот и начала сосать его, наклонив голову: ах, как хочется. Как хочется поговорить по-настоящему, но… Тут я вспомнил, что так до сих пор и не услышал ни одного произнесенного ею слова. Только поющий голос.

Я поднял руки к шее, медленным движением (с оглядкой на невидимых женщин охраны) вытащил висящий под туникой всесильный амулет:

— А как жаль, что Зои не смогла… Я бы не отказался от… Но не всякое волшебство работает. Впрочем, эта штука хорошо защищала меня от… всяких демонов.

Даниэлида — глаза ее дерзко поблескивали — протянула руку к амулету, коснулась его. Толпа вокруг издала уважительное «о-о-о». Здесь все знали о магии ар-Раззани.

— И еще, — сказал я, вставая. — Спасибо за песню.

эпилог

— Вот и все, — Сказала Анна, задумчиво грызя морковку. — Море сегодня хорошее. А потом — зима. Ты ведь не отправишься в путь зимой, сер Нанидат?

В путь? Я перевел взгляд на щедрое серебрящееся пространство, расчерченное широкими полосами и расцвеченное крошечными парусами кораблей. Мой путь никогда еще не шел по воде. Он — в эту пору — пересекал бы холодные возвышенности Ирана, где нельзя будет спать на холмах. Нет, я останусь пока здесь, до весны, среди постепенно заволакивающего мерзнущий город дыма.

Они знают массу способов согреться, эти обитатели Константинополя. Недалеко от моего дома есть большая стекольная мастерская, куда холодными вечерами как бы случайно заходит множество народа, потому что три соединенные вместе печи дышат щедрым жаром. Кто-то приносит с собой вино, угощает хозяина, кто-то тащит хлеб. А когда разговоры смолкают, все сидят, устремив взгляд на шест в руках стекольщика, на насаженную на этот шест медленно меняющую очертания багровую медузу, излучающую таинственный живой свет.

Может быть, здесь то, что осталось от души Иоаннины, этот горячий морской цветок, пылающий жидким рубином.

— Что значит — вот и все? — сказал я, глядя на Анну. — Ты забыла кое-что. Например, про твою будущую жизнь. Про жеребенка.

— Ум? — оживилась она. — Ты придумал, куда я его дену?

— Чего же проще, — сказал я. — Это долгая история, но вашему императору нужны новые кони. И мы отправим ему в подарок несколько лошадей, лучших в мире, и несколько жеребцов. Но растить для него жеребят будем все-таки мы. Это будет там, за городской стеной — если присмотреться, то ты увидишь вон те кипарисы… и чуть дальше, за ними… Я не знаю никого, кто лучше подошел бы для этой работы, чем ты. Да, да — чтобы возглавить ее. Тебе помогут, ты достаточно умна, чтобы понимать, в чем молодость мешает, а в чем — наоборот. Почему именно ты? А кто еще в этом городе сможет говорить с лошадьми по-согдийски? Не говоря о том, что с ними приедут еще и конюхи, тоже согдийцы. Которые долго еще не смогут здесь быть как дома. А ты, вдобавок — полноправный житель империи.

Мы сидели на ступенях у входа в монастырь Хора, под теснящимися вверху куполами (самый большой увенчан тяжелым крестом), полуарками и полуколоннами на фасаде. Прямо над нашими головами колонну украшала корявая надпись — как сказала Анна, она означала «Кириак, сын Георгия». Кто он такой, кому до него дело?

Анна молчала и странно смотрела на меня, положив подбородок на колени.

— Для тебя там будет построен дом, — продолжил я. — Рядом с конюшнями, но на холмах. Такой, как был у тебя в Юстиниане, но лучше — новый. У тебя будут свои колонны из отличного мрамора. Ты постепенно станешь знаменита — да вот как Зои, а почему нет? Кто-то сказал бы, что это — странная благодарность тебе за крики в ночи, и за прогулку по катакомбам, и за все остальное. Но это не худшая из благодарностей — дать человеку шанс сделать то, что он умеет делать лучше всех на свете. Ты говоришь с животными на их языке. Ты умеешь лечить людей — как и я, и чего же проще — наблюдать за теми, кто ухаживает за конями, кони ведь тоже болеют. Ты как будто рождена для седла, и это меня просто удивляет — я думал, что только у нас, в Согде и Великой степи, появляются на свет люди, которые так…

— Жеребенок, — напомнила Анна.

— А жеребенок — первый же из жеребят дома Маниахов, который появится на свет… Или второй, тот, который с тобой подружится… Он будет твой, императору достанутся остальные, после тебя. И это будет лучший жеребенок в мире, действительно лучший, потому что кровь ферганских коней — это не подделаешь, не изменишь. Они прекрасны, дорогая Анна. Они летят над землей. И ты это более чем заслужила. Не какие-то там деньги, а настоящую жизнь.

Анна заплакала, уронив голову в колени — тихонько и вежливо, вытирая глаза не очень новой накидкой. Нежный возраст, подумал я. Хотя — а что со мной самим творилось, когда я впервые в жизни получил свой шлем, меч, броню и первую победу. Горькую, как все мои остальные победы.

— Письма в Самарканд ушли, — сказал я. — С Юкуком. Это быстро. Император хочет иметь первых ферганских коней уже через два года. Весной начнем строить твой дом, пока первые караваны тронутся в путь.

Анна раздраженно пожала — нет, дернула — плечом.

Левым плечом.

Я смотрел на нее и молчал.

Снежные чайки с моря кружились над нашими головами. Они кричали об Иоаннине, чье лицо я забыл, о моей древней крови — крови путешественников, лекарей, всадников, воинов, не поднимающих меч.

— Наконец-то ты понял, — придушенным голосом сказала она.

И мы просто тихо сидели и смотрели на море. Больше мне никуда уже не надо было торопиться. Мы обо всем еще успеем поговорить. А сейчас достаточно было смотреть на мир, который наконец-то стал таким, каким он должен быть.

— И не спрашивай, как звали мою мать, — мстительно сказала Анна. — Ты помнишь, как. И я помню. А больше, наверное, уже никто.

— Но ведь твоя мать даже не знала, наверное, как правильно произнести мое имя…

— Еще как знала. Нанидат, индийский принц. Я была маленькой дочерью индийского принца, представляешь? А потом… когда я уже жила в приюте… я начала обходить все рынки по воскресеньям, в другие дни нас не очень-то выпускали, и постепенно поняла, что такого слова нет. Есть река Инд, невозможно далеко. Есть Кашмир… много-много других стран… зато согдийцы в нашем городе есть, и имя «Нанидат» для них самое обычное.