Кочующий Мрак (СИ) - Саковская Яна

Шаман был против. Нельзя было утратить один из двух больших столпов, на которых держалась мирная жизнь народа. И он не хотел терять её.

Она возражала: один из столпов и так уже начал гнить, и когда он упадёт ‒ лишь вопрос времени. Она была готова подарить свою память ‒ лишь бы его миссия могла быть продолжена. Он смотрел на буровую установку и хмурился. Она собирала женщин и передавала свои знания. Он пил таблетки, содержащие полезные для работы мозга вещества.

Через несколько месяцев уговоров, когда пошли слухи о второй буровой установке, он согласился.

Они поцеловали друг друга в последний раз и погрузились в магический сон. Она объяснила устройство и настройки своих архивов памяти, с болью в сердце увидела во сне, как отмирают архивы памяти её супруга, поцеловала его, оставила архивы памяти и ушла. Попала в мир с перламутровым небом.

Меры, предпринятые ею и её возлюбленным мужем, не помогли. На одной из установок, которых через четыре года стало уже семь, произошёл взрыв. Химикаты, с помощью которых перерабатывали красное масло, вытекли в землю и воду, и погибло восемьдесят процентов уникальной фауны островов, и лишь чудом удалось остановить ядовитое пятно от распространения дальше по океану. Вокруг островов перемерла рыба, морские растения и животные. Людей смогли эвакуировать. Почти всех.

Ни шаман, ни его супруга эвакуации не пережили.

Ей нечем было помнить, но чем-то внутри себя она слышала боль отравленной земли и оплакивала её погибших детей.

Я пробовал спрашивать её, чего она хочет и как я могу ей помочь. Она только беззвучно плакала и не отвечала мне. Тогда я стал перечислять варианты, которые приходили мне в голову.

Родиться будущим революционером, который отстоит независимость её народа и откроет новую эпоху его процветания, ‒ я успел мельком задаться вопросом, что же я всё-таки успел прожить, что этот вариант я навскидку выдал первым. Родиться учёным, который изобретёт и распространит альтернативную технологию, которая сделает буровые установки избыточно дорогими, и их можно будет отключить и дать экосистеме восстановиться ‒ хоть сколько-нибудь, потому что потери биоразнообразия всё равно непоправимы. Стать духом-хранителем какой-то земли, достаточно могущественным, чтобы уберечь её от буровых установок.

Она продолжала плакать.

«Хочешь, я открою портал туда, где сейчас он?» ‒ спросил я в какой-то момент. Она замолчала. Подняла взгляд на меня, вцепилась в воротник моей куртки ‒ и я заметил, что, оказывается, одет в куртку.

Почувствовал на своих губах улыбку. Подумал, что давно не улыбался.

Потянулся к Сферам, чтобы послушать, где сейчас её возлюбленный. Оказалось, что где-то на тонкой орбите того же самого мира, советуется с местными силами о том, что делать дальше.

Поставил координаты, открыл портал. Ещё раз улыбнулся ей и показал взглядом на открывшийся проход, висящую над травой серебристую занавеску. Она проследовала взглядом за моим, вздрогнула, обернулась ко мне ‒ и глаза её были уже не бежевыми, а сияющими чёрными, ‒ поднялась и нетвёрдыми быстрыми шагами направилась к порталу. Шагнула за серебристую занавеску и исчезла.

Небо вспыхнуло, и пошёл дождь из золотистых искорок.

Я оглянулся ‒ гончарный круг куда-то делся ‒ и лёг в бежевую траву, подставил лицо и всего себя дождю.

Я кое-что знаю про порталы. Я знаю, что для того, чтобы открыть портал в таких ситуациях, как у покинувшего этот мир рыжеволосого, нужно, чтобы сложилось множество условий: чтобы координаты были выложены горочками камней, чтобы час был правильный, чтобы ничего не держало и чтобы путешественник сам сделал шаг.

И я знаю, что, если один больше всего на свете, больше всего на свете хочет попасть туда, где сейчас другой, никаких дополнительных условий не нужно. Нужно просто стать этим чувством и сделать шаг.

Именно так я когда-то открыл свой первый портал.

Обернулся на вибрацию справа от моей головы ‒ ко мне подошёл белый пушистый зверёк с подвижным носом и аккуратными удлинёнными ушами. Он проворно жевал бежевую травинку и принюхивался к моим раскинувшимся по траве волосам ‒ длинным, светлым-светлым. Почему такие? Мне так нравится в той точке моей истории, из которой я попал в этот мир?

Как выглядит моё лицо?

Как выглядит моя история?

Поглаживая зверька между ушами, я поднял взгляд к перламутровому небу и закрыл глаза.

«Я готов».

Уже стоя на ступеньках, ведущим к входу в Сферы, я сообразил, почему они предложили мне прийти самому, хотя до того, как я попал в мир с бежевой травой и перламутровым небом, я был уверен, что из-за массы моего опыта проход для меня в Сферы теперь закрыт.

У меня изменилась форма. В предыдущем варианте, который я помню, я был концентрированным и плотным. Как свеча, например. А сейчас я ‒ как воздушный змей. По массе такой же или даже тяжелее, но я могу парить. И Сферы могут меня выдерживать.

«Чего ты хочешь?»

Ответ на этот вопрос у меня готов.

«В моей жизни были большая любовь и большое горе, которые я выбрал забыть. Я хочу узнать, что я забыл».

«Заходи».

До того, как в моей жизни началось то, что я выбрал забыть, Сферы были… всем для меня. Место, в котором звучит музыка всего Мироздания. Я бы не ушёл отсюда, если бы мог продолжать в них оставаться.

Они каждый раз выглядят для меня по-разному. Есть, правда, неизменная часть ‒ это всегда гигантских размеров Сферы, уходящие так далеко вверх, вниз и в стороны, что я не вижу стен, но точно знаю, что где-то там они есть, ‒ но их содержимое при каждом моём визите выглядит иначе. Однажды они встретили меня картиной висящих в воздухе бесчисленных ракушек разнообразнейших форм, цветов и размеров, и нужно было приблизить ухо к любой из них, чтобы услышать музыку, которую она в себе заключала.

А сейчас в пространстве плавают палочки, цилиндры, трубки и стержни, всевозможных форм и размеров, и я знаю, что, чтобы послушать музыку любой из них, мне нужно ударить по ней молоточком. Молоточек тут же оказывается у меня в руке.

Меня интересует всего одна мелодия. Её источник – вон там, высоко и довольно далеко от меня, но я вижу его и не могу отвести глаз.

По внутреннему пространству Сфер можно перемещаться, используя силу намерения, а сейчас мне ещё легче это делать, потому что я могу парить, и я быстро оказываюсь возле стержня, переливающегося бирюзовым, жёлтым, зелёным, синим цветом.

Это я.

Ударяю молоточком.

Ну, что я могу сказать.

Я могу понять, почему я так поступил. Особенно в женском контуре. Слишком невыносимо было.

Из мужского контура, как сейчас, я бы, конечно, отнёсся к произошедшему более философски. Не надо было стирать память. Слишком много любви в этой истории. Без неё я пуст.

Есть и ещё одно, что я могу сказать.

Амрис не пришёл не только на Мерре, когда обстоятельства непреодолимой силы в виде Рэй удержали его на, вероятно, всю ночь.

Он не пришёл и сейчас.

Он дал клятву, что, когда я окажусь в месте, куда попадают те, кто потерял память, он придёт за мной.

Я пробыл там прорву времени. Достаточно, чтобы сыграть семьдесят шесть тысяч с лишним мелодий. Он так и не пришёл.

Это бесконечно печально, но всё равно не повод отказываться от памяти о нём. И о нас. В нашей истории слишком много любви.

Я погорячился. Точнее ‒ погорячилась.

Интересно, Амрис ещё на Мерре? Остался ради Рэй? Или они договорились о каком-то плане действий, и Амрис покинул Мерру? Если так, то он вернулся на базу? Или пошёл меня искать? Или пошёл по другим своим делам?

Пожалуй, я могу добраться до входа на Мерру и посмотреть, есть ли там его след. И найти его по следу. И уже будем разговаривать.

Да, так и сделаю.

Есть только ещё одно, что я хочу услышать. И здесь я могу расслышать это без помех.