Двор халифов - Хью Кеннеди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сами кирпичи тщательно изготовлялись по жестким требованиям. Согласно одному источнику{265} каждый кирпич имел диаметр примерно в полметра (локоть) и весил около 80 килограммов (200 рапиюв), хотя эти параметры могли варьировать. Много лет спустя, когда сносили одну из секций стены, рабочие нашли кирпич с нанесенной красной краской пометкой, что он весит 117 ратлов (около 46 кг). Рабочие взвесили его и обнаружили, что вес указан точно{266}. Конечно, со всеми цифрами этого периода мы должны быть осторожны и яс принимать их на веру полностью — но создается впечатление, что производство кирпичей контролировалось чиновниками достаточно строго.
Строительство Круглого Города было грандиозным инженерным проектом, требующим укладки миллионов огромных кирпичей, не говоря уже о более квалифицированной работе при постановке сводов и арок. Здесь нельзя было обойтись трудом одних рабов или малоквалифицированных неопытных рабочих. Говорили, что на стройке было занято 100 000 рабочих (вероятно, это преувеличение), и каждому ежедневно платили долю серебряного дирхема мелкими медными монетами. Как правило, обычный рабочий получал одну двенадцатую дирхема в день, мастер — в два раза больше. Это кажется не особенно большой суммой — но стоит заметить, что овца в то время стоила один дирхем, ягненок — четверть дирхема. На дирхем можно было купить 30 килограммов фиников или 8 литров масла. Выглядит так, что даже самый простой рабочий мог обеспечить пропитание себе и своей семье, а время от времени даже позволять себе мясо. Не удивительно, что со всего Среднего Востока сюда приезжали мужчины, чтобы работать на стройке.
В центре Круглого Города стояли мечеть и дворец, две арены существования владык. Они имели общую стену, и дверь вела непосредственно из дворца к отгороженному месту правителя в мечети{267}.
Мечеть, построенная Мансуром, имела самую простую форму. Это было прямоугольное в плане здание с обширным двором в центре. Вокруг двора шла галерея, поддерживаемая деревянными колоннами, с залом для моления на одном конце, тоже с деревянными колоннами. Нет упоминаний о каких-либо выдающихся украшениях интерьера мечети. Это скорее было место для собрания мусульман, чем для проявления высокого религиозного накала. В период поздней империи римские правители использовали театры, чтобы обращаться к собравшемуся народу во время кризисов или перед лицом наступающей опасности. Мансур использовал мечеть для той же цели. Он часто проповедовал верующим во время пятничных молений{268}, и огромная доля его авторитета и репутации была основана на прилюдных появлениях монарха в мечети в сердце Круглого Города.
Известно, что его сын Махди в некоторых ситуациях тоже проповедовал на публике, но похоже, что позже халифы постепенно оставили эту практику — по крайней мере, арабские авторы больше не упоминали о случаях произнесения властителями речей в мечетях. Вероятно, они более не были так уверены в своей способности руководить толпой. Это стало частью более общего стремления монархов к уединению за воротами своих дворцов.
У нас есть довольно полное описание дворца халифов{269}. Он занимал чуть более 200 квадратных метров. В его сердце находился огромный иван размером примерно 15 на 10 метров. Дверь позади него вела в зал для приемов площадью 10 квадратных метров, перекрытый сводчатым потолком. Над залом находилось еще одно помещение со сводом десятиметровой высоты, до верха купола. Снаружи купол был зеленым и поднимался примерно на 40 метров над уровнем земли. Говорят, на его вершине стояла статуя, и он был виден даже с окраин города.
Дворец Золотые Ворота с зеленым куполом недолго оставался резиденцией халифов; уже Мансур стал постоянно жить во Дворце Вечности, который был построен на берегу реки, вне стен Круглого Города. Однако дворец Золотые Ворота сохранял при Аббасидах свое символическое значение: согласно свидетельству автора начала десятого века, «он венчал Багдад, был ориентиром для всего района и одним из великих достижений Аббасидов». Когда в марте 941 года он рухнул «в ночь проливного дождя, страшного грома и ужасающих молний», его падение было воспринято как предсказание падения самой династии{270}.
Халиф искал идеи для монументального архитектурного сооружения, утверждающего его авторитет. За образец Мансур принял великие дворцы Сасанидов, чей облик отныне обеспечивал демонстрацию величия халифов: лишь в нескольких километрах от Багдада располагалась громада шахского дворца в Ктесифоне. Его огромная каменная арка, сохранившаяся до наших дней, является самым большим кирпичным пролетом, сооруженным в древности{271}. Эта великая арка, даже лежащая в руинах и продолжающая рассыпаться, являлась наглядным примером величия и подвигала на повторение опыта Сасанидов. Для халифов она стала источником вдохновения и поводом к соревнованию. Согласно одному из рассказов, который вполне может быть неправдой, но все-таки вызывает благоговейное отношение к этому сооружению, Мансур попытался разобрать его, чтобы вновь использовать слагавший арку кирпич — но, как и те султаны Египта, которые пытались разобрать пирамиды, с удивлением обнаружил, что памятники древности способны противостоять усилиям потомков.
Существовали и другие персидские постройки, дававшие пример того, как монархи могут демонстрировать свою власть. По великой хорасанской дороге, там, где она начинала подниматься в горы Загрос, стоял дворец Сасанидов, называемый Каср-и Ширин (дворец Ширин). Должно быть, Мансур и его придворные знали о нем. Каср-и Ширин был более современным сооружением, чем Ктесифон; судя по сохранившимся руинам, он сочетал в себе два архитектурных элемента, которые позднее образовали ядро дворца Мансура и его наследников — зал-иван и купольное помещение.
Хотя от этого творения Мансура ничего не осталось, другой дворец Аббасидов по большей части дожил до нашего времени. Это строение в Ухайдире, примерно в 80 километрах к юго-западу от Куфы.[21] Дворец в Ухайдире — величественное сооружение, громадное и одиноко возвышающееся на плоской каменистой пустыне. Гертруда Белл, великий археолог и путешественник, посетила Ухайднр в 1909 году и написала о нем так:
Из всех прекрасных переживаний, которые я испытала на своем пути, первое появление на горизонте Ухайдира — самое памятное. Он вздымал из песка свои могучие стены, почти не тронутые временем, разрывая длинные линии пустоты громадными башнями, крепкими и массивными, будто бы являясь, как я поначалу подумала, творением природы, а не человека{272}.
Даже Арчибальд Кресуэлл, глубокий, но весьма
