Стрельцы у трона. Отрок - властелин - Лев Жданов

— Слыхали мы посулы всякие… Пока у нас спицы в руках — потоль мы не в дураках. А сложим свои рогатины — тут и бери нас голыми руками. Не на таких напали… Слышь, батько, пиши ты государям: смуты-де никакой нет. Служить мы им волим по-прежнему, как и родителям ихним трудились да служивали. А без опаски тоже не мочно. Вон государи силу какую — войско сбирают… Москву покинули… Пошто это? Пущай назад ворочаютца. Мы им крест целовали — и страху пусть не имут. А покуль государей на Москве не будет, все думаетца нам: против нас гневны, на нас пойти сбираютца.

— И што вы, чада мои? Нешто сами не знаете: пора осенняя, издревле есть обычай у государей шествовать во святую обитель ту, к памяти преподобного отца Сергия. А о прошении вашем, им на Москву быть в скорости, я писать стану царям. Вот архимандрит Адриан с Зиновьевым наново и повезут мои граматы.

— Ладно. Да ты нам, слышь, почитай, што писать станешь.

Быстро было составлено послание Иоакима к царям, конечно, в том смысле, как требовали стрельцы. Отдал он при выборных пакет Зиновьеву и Адриану, и те поехали в Лавру. Но не знал никто, что патриарх наедине дал устный наказ свой посланцам.

— Што було тута — сами бачили, — говорил он обоим. — Так и сдоложить их царским величествам и самой царевне. А ихать сюды пока невдобно и опасно. Як час придет, я знать дам государям. Беречися надо стрельцов, все помышляют, буи, о побиении невгодных им бояров…

Но и без советов осторожного малоросса Софья знала, как можно доверять обещаниям стрельцов.

А надворная пехота первый день до глубокой ночи не покидала улиц и площадей. Ожидая нападения, они застроили надолбами, прочными баррикадами, проезды ко Кремлю, укрепили Земляной городок и Китай-город, семьи свои перевели в Кремль. Неумолчно на улицах раздавалась пальба из ружей и пушек, отчасти для устрашения врагов, а в то же время и для поддержания бодрости в самих стрельцах.

Привычные только ходить в бой под чьим-нибудь главным начальством, теперь стрельцы своего ближайшего начальства не слушали, не доверяя ему; друг с другом спорили из-за каждого пустяка… И только боязливо думали, что все принятые меры, конечно, не спасут их, когда цари со всей земской силой придут на них, как на новых опричников.

Но и у Троицы было не совсем спокойно. Начинать междоусобье не хотел никто. И снова прискакал посол царский, думный дворянин Лукьян Головин на Москву.

— «Строго приказываем, — объявляла от имени царей Софья, — смирить себя. Всполоху и страхования по Москве не вчинять, за Хованских не заступаться. И тогда гнева не будет на надворную пехоту от государей. А судить изменников им, государям, от Бога власть дана…».

Прочитав послание, патриарх от себя, по поручению царевны, объявил:

— За смятение опалы на вас не будет. Не вы, а Ивашка Хованский молодой виною в том вашем шатании. Ему и кара. А вы челом бейте государям. Пошлить от каждого полка по двадцать хотя человек луччей братии, пусть повинятца за всех. Вот все и кончится миром да ладом, по слову Божию.

Боярин Михаил Петрович Головин, явившийся на Москву, чтобы привести в порядок и взять в свои руки военную силу иноземную и слободских людей, не приставших к волнениям стрельцов, — то же самое подтвердил.

Не сразу решились стрельцы послушать доброго совета.

Каждый день сбирались на свои полковые сходы. Старые стрельцы, бородачи, по-детски обливались слезами и причитали:

— Конец приходит нашим слободам, нашей вольности… Сами на смерть первых товарищей посылать сбираемся… Вон уж последние смерды, торгаши базарные, холопы боярские, слуги кабальные и те над нами потешатца стали. Толкуют: «Не вам бы, мужикам, володеть разумными почестными людьми, князьями да боярами. Не вам великим государям указывать…». А давно ль то время было, недалеко ушло, когда и вся Москва нам в ноги кланялася…

Кинулись к патриарху стрелецкие головы:

— Не иначе пойдем к царям, как пошлешь, батько, с нами владыку какова получче. Пусть молит за нас царей. Не казнили бы лютою смертью. А мы языком работать не горазды. Все больше саблею государям служивали… Уж ты не оставь нас, батько!

— Вот как нужда — и я стал батькой… А то хотели распопа безумного на мое место постановить, — не удержался от упрека патриарх. — Ну, да я зла не помню. Бог простит. А пошлю я с вами митрополита Ларивона Суздальского. Зело разумен муж и царям угоден. Той вас отмолит…

Как на явную смерть, шли выборные к Лавре, окружая колымагу Иллариона. Каждый отряд войск, собранных Софьей, какой попадался на пути, стрельцы принимали за облаву, посланную на них.

Село Воздвиженское, в десяти верстах от Троицы, было полно войском.

— Тут нам и конец, — решили между собой стрельцы.

И многие из них тайно вернулись в Москву.

— Вы откуда? — спросили беглецов.

— Да с плахи сорвались, из петли ушли. А другие все — на том свету уже..

Плач и ужас воцарился в слободах.

А посланные стрелецкие в это самое время были уже в Лавре и стояли, понуря головы, перед разгневанной царевной Софьей.

— Не пускают вас цари на очи свои. Больно и скорбно им. Люди Божие, — сверкая глазами, заговорила она. — Как вы не убоялись Бога, подъяли руку на благочестивых государей своих, на их царский дом, на синклит боярский. Али забыли свое крестное целование многократное. Не стали помнить милостей деда, отца и братьев наших, што выше меры на вас изливалися? Для чево возмутились? Пушки вывезли, припас военный разобрали… По Москве с ружьем ходите, круги завели злосоветные, по-старому. Москва — не Дон, не Астрахань. Вы — не вольница понизовая. Вот к чему привело то своевольство ваше: со всех концов земли собралось воинство ратное для вашего укрощения, на защиту державы нашей. Трепещите, злодеи. Недостойны и зреть лица царского. Именуете себя слугами нашими, а где покорность и служба ваша? Мятеж и своеволие — одно и видно от вас…

Ниц упали выборные, стали молить о прощенье, обещая все поправить, все вернуть, что взято из казны, и выдать злодеев, кто бы ни пытался смущать их.

Тридцатого сентября вернулись в свои слободы выборные и были встречены как воскресшие из мертвых.

Сейчас же все, что было захвачено в арсеналах, стрельцы вернули начальству и написали от имени всех полков слезные покаянные граматы.

В день Покрова Богородицы стрельцы снова били челом Иоакиму:

— Будь наново нам покровом, с Пречистой Матерью Господа, — пошли с выборными и со слезницами нашими владыку повиднее. Уж больно за нас хорошо заступался твой Ларивон. Из петли выручил, прямо надо сказать.

Теперь поехал с ними в Лавру Адриан.

Примирение совершилось. Стрельцы согласились подписать все, чего ни потребовала царевна. Кроме того, они же, конечно по наущению бояр, ударили челом Софье:

— Дозволь, царевна с обоими государями, разломать той столб, што на Пожаре стоит, штоб не было от иных государств царствующему граду стольному, Москве, зазорно. Лучче и памяти не иметь о том, што было. И молодых наших охальников подбивать той столб на озорства не станет…

Конечно, позволение было дано.

Второго ноября стрельцы Ермолаева полка явились на Красную площадь и срыли до оснований позорный этот столб, прославлявший мятеж и убийства, совершенные ради личных целей и по воле той же царевны Софьи, которая, когда понадобилось, умела живо справиться со своими прежними единомышленниками-стрельцами.

Так, после живых двух главных свидетелей и пособников ее коварных дел, после Хованских, был уничтожен и каменный свидетель происков лукавой, властолюбивой царевны. «Царь-девицы», как уже стали звать Софью и в народе.

Власть над стрельцами была передана осторожному и ловкому Шакловитому, который на деле доказал, каким прекрасным и непритязательным на вид пособником может служить в самых опасных и сложных положениях государственной жизни.

Шестого ноября двор торжественно вступил в Москву, и все, казалось, было забыто…

Почти полгода непрерывных волнений, убийств и мятежа утомили всех.

Казна пустовала. Люди мирные страдали от лишений и вечного страха за свою жизнь, имущество и свободу…

Доносы, подозрительность, как ядовитое море грязи, разлилось по лицу земли за то время, и все задыхалось в смрадном воздухе, полном испарений крови и слез.

Поэтому Софье было легко понемногу приступить к осуществлению широко задуманного плана.

Всюду на первые места в управлении царством посажены были преданные ей люди или такие ничтожные и безличные, которые слепо готовы были исполнить всякий приказ свыше.

Иван Милославский ведал приказы: Судно-Володимерский, Челобитный, Иноземский, Рейтарский и Пушкарский. От него зависели суд и расправа в главных русских городах, начальство над иноземными войсками, над всей артиллерией, над рейтарскими и иными полками, кроме стрелецких, и над крепостями. Василий Голицын, кроме Посольского приказа, ведал Малороссию, слободские полки, Новгород, Пермь, Смоленск, Киевскую лавру и иные важнейшие монастыри, богатые казною и влиянием на народ, заведывал иноземными храмами в России и даже склонялся к католическому блеску и формам церкви, ведал и Немецкую слободу в Москве, а равно и всех торговых иноземцев, в качестве верховного консула по торговым оборотам, совершаемым в чужих краях. Умер в 1686 году Милославский, и все Приказы, оставшиеся без начальника, Софья поручила Голицыну. Таким образом, он фактически стал как бы главой всей правительственной машины, диктатором, без объявления о том, и сам же водил войска в походы.