Пушкин - Леонид Гроссман

6

5 февраля 1822 года к Инзову приехал из Тирасполя сам командир корпуса Сабанеев. Пушкин слышал часть их беседы: старый генерал настаивал на аресте майора Владимира Раевского для раскрытия военно-политического заговора. В тот же вечер Пушкин постучался к своему другу и предупредил его об опасности. На другое утро Раевский был действительно арестован как член Союза благоденствия по обвинению в революционной пропаганде среди солдат и юнкеров кишиневских ланкастерских школ. Его перевели в Тирасполь, где находился штаб корпуса, и заключили в крепость.

Из кишиневского окружения Пушкина был вырван один из его лучших друзей. Владимир Раевский не переставал углублять в нем революционный патриотизм членов тайных обществ, указывая автору «Вольности» на подлинную народную историю в противовес официальным восхвалениям царей. Термин Раевского «немой народ», безмолвие и скованность которого и составляют величайшие страдания подавленной родины, запомнился Пушкину и через три года прозвучал основной темой его исторической трагедии.

Раздумье о судьбе Раевского, быть может, оживило в памяти Пушкина проповедь его заключенного друга о творческой разработке родной старины. Поэт вспоминает приведенный Карамзиным рассказ летописца о смерти Олега, оживляет свои впечатления от осмотра киевских реликвий и пишет превосходную историческую балладу. Пушкин воспользовался древней легендой для выражения одного из основных правил своей поэтики:

Волхвы не боятся могучих владык,А княжеский дар им не нужен…

Этот принцип независимости поэта, «правдивости» и «свободы» его языка звучал особенно гордо и мужественно в обстановке политической ссылки.

Мотив этот действительно соответствовал жизненной практике Пушкина, который не переставал открыто и повсеместно высказывать свои оппозиционные мысли. По словам одного из его кишиневских знакомых, «он всегда готов у наместника, на улице, на площади всякому на свете доказать, что тот подлец, кто не желает перемены правительства в России». За «открытым столом» Инзова Пушкин вел обычно политические разговоры, сильно смущавшие опекавшего его наместника. Антиправительственные речи произносились перед довольно обширным официальным обществом. Не смущаясь обстановкой, чинами и званиями, политический сатирик со всей прямотой высказывал свое мнение на самые острые темы. Один из слушателей записал эти своеобразные «застольные разговоры». 30 апреля 1822 года Пушкин и артиллерийский полковник Эйсмонт «спорили за столом насчет рабства». Поэт заявил, что всякого владеющего крестьянами почитает бесчестным: «Деспотизм мелких наших помещиков делает стыд человечеству и законам».

Часто Пушкин обращается и к теме национальных революций на Западе — борьбе королей с народами в Неаполе, в Испании: «нетрудно расчесть, чья сторона возьмет верх!» 20 июля, в отсутствие наместника, он резко нападал на все сословия и только класс земледельцев признал почтенным.

В Кишиневе Пушкин высказывает свое глубокое убеждение в тождестве подлинного патриотизма с революционной борьбой. Знаменитая запись его бессарабских тетрадей с исключительной сжатостью и энергией выражает эту мысль, сопоставляя жертвенную преданность революционера своему народу с творческой влюбленностью поэта в свою родную речь: «Только революционная голова, подобная М. и П.[4], может любить Россию так, как писатель только может любить ее язык. Все должно творить в этой России и в этом русском языке». В кратком изречении как бы объединены образом освобожденной родины передовые борцы, мыслители и поэты России Пестель и Рылеев, Чаадаев и Пушкин.

Политическая тема снова увлекает автора «Вольности». Летом 1822 года Липранди, вернувшись из Тирасполя, где ему удалось повидаться с Раевским во время его прогулки по валу крепости, привез Пушкину привет от заключенного и его стихотворное послание «Друзьям в Кишиневе», в значительной части обращенное к Пушкину: «Холодный узник отдает тебе сей лавр, певец Кавказа: оставь другим певцам любовь. Любовь ли петь, где брызжет кровь?..»

Ссыльного поэта поразили стихи Раевского о возведении на плаху «слова и мысли». «Как это хорошо, как это сильно! — воскликнул он. — Мысль эта мне нигде не встречалась, она давно вертелась в моей голове, но это не в моем роде, это в роде тираспольской крепости, а хорошо…»

Восхищаясь таким суровым словом, поэт стремится, как и в свои ранние годы, приобщиться к этому мятежному жанру, «разбить изнеженную лиру, на тронах поразить порок…». В этом боевом тоне, в духе страстного революционного красноречия, начал он и свое ответное стихотворение заключенному другу-«спартанцу» Владимиру Раевскому:

Недаром ты ко мне воззвалИз глубины глухой темницы…

В дальнейших неотделанных строфах этого стихотворения Пушкин с большой силой говорит о своем призвании революционного поэта — «грозящим голосом лиры» приводить в ужас тирана.

В наброске дана одна из замечательнейших автохарактеристик политической лирики молодого Пушкина и как бы очерчена резким штрихом история его ссылки на юг.

В своем послании Раевский обращается и к республиканским преданиям Пскова и Новгорода, призывая друзей-поэтов воспевать «…те священны времена, когда гремело наше вече и сокрушало издалече царей кичливых рамена…».

В древней русской истории наиболее выраженным образом защитника народных прав и борца с поработителями считался Вадим Новгородский. Образ его вошел в поэзию: в трагедии Княжнина, в ранней исторической повести Жуковского, несколько позже в стихотворении Рылеева. В 1822 году Пушкин набрасывает сцены республиканской драмы «Вадим». В ней уже явственно звучит современная политическая тема. Сквозь древний новгородский быт прорывается обличение александровской деспотии и звучат ожидания молодого поколения:

Вадим, надежда есть, народ нетерпеливый,Старинной вольности питомец горделивый,Досадуя влачит позорный свой ярем…

Следуют резкие политические стихи, явно отзывающиеся «декабристской» современностью: «Вражду к правительству я зрел на каждой встрече…», «Младые граждане кипят и негодуют…»

Но при всей своей политической актуальности это были все же «устарелые формы нашего театра» (по позднейшему выражению Пушкина). Вскоре он откажется от намеченного классического жанра с его традиционным александрийским стихом и обратится к наиболее актуальной форме романтической поэмы с ее быстрым четырехстопным ямбом: