Амалия и Белое видение (с иллюстрациями) - Чэнь Мастер

– А, ты наконец-то решила вложить деньги во что-то местное. Пошли под дерево, там прохладно… Но знаешь, ты здорово опоздала. Это раньше было просто. А сейчас тебе придется ждать года три, пока не освободится пай.

– Ричард, дорогой, не так быстро. Пай – это что?

– Ага. Держатели паев – это синдикат крупных торговцев, как бы выигравших аукцион на продажи того опиума, который тут, на Ферме, производится. Объем продаж, как ты понимаешь, ограничен, его делят на паи, и вот один, допустим, пай твой. Ты платишь матушке-Британии 135 тысяч долларов в месяц в течение 3 лет. И это все, что ее касается. А ты получаешь за это право продавать свою квоту опиума. Еще ты снимаешь на Ферме офис за 900 проливных долларов в месяц. И – предполагается – ты держишь достаточное число магазинов. Которых у тебя, как я понимаю, нет. Но можно покупать их, строить или сдавать товар на консигнацию. Дело того стоит.

– Налоги?

– У нас здесь свободные порты – какие налоги?

– Даже так? А мой выигрыш?

– О! Неплохой. Если очень грубо, то фактически ты покупаешь сырье, которое британцы поставляют из Индии. Перерабатываешь его на Ферме. А конечная цена здесь в два-три раза больше сырого продукта. Даже не сомневайся, что это была бы хорошая инвестиция. Если бы не некоторые осложняющие обстоятельства.

– О них чуть позже. Кто сегодня эти самые владельцы паев?

– Ха, те же, кто и вчера. Это уже вроде одной большой семьи, мы тут все женимся на дочерях друг друга…

– Мы?

– Ну, если вспомнить, то один пай у меня точно есть. Или два. А так – Чеа Чэнь Еок, построивший башню Виктории с часами в конце Эспланады, был суперинтендантом опиумной фермы. Был в этой компании Лим Кек Чуан, его сын Лим Су Чи, еще много Лимов. Кху, конечно – как же без Кху? Тот же Чеонг Фатт Цзе, который хотел купить пароходство.

– Так, то есть вся ваша Нортхэм-роуд. А вот теперь осложняющие обстоятельства.

– Да, видишь ли, – тут Сун в первый раз оставил свой легкий тон. – Тот, кто получает пай, должен – по контракту – принимать меры против контрабанды и против нелегальных продаж. Что и без контракта понятно – это в наших же интересах. Но сейчас что-то очень уж много стало контрабанды. Это уже серьезно. По нашей инициативе создан специальный департамент полиции, называется «превентивный сервис». Но что-то он пока слаб. Вот так. Ну, а пока ты дождешься своей очереди на пай – или перекупишь его у кого-то на аукционе, – опиум, как я слышал, ограничат в продажах еще раз, и доходы могут упасть. В общем, я бы не советовал, знаешь ли…

Так, второй раз уже всплывает этот превентивный департамент. Я серьезно задумалась, одновременно внимательно выслушивая поток ценной информации, легко извергавшейся из умной головы Суна.

И я уже знала, кто станет следующим – возможно, последним – человеком, к которому мне следует идти. А то уже и этого не надо.

– Ну, что, Амалия, хватит тебе материала для твоей статьи?

Я покраснела, с упреком глядя на Суна.

– Ты пиши ее скорее, потому что люди Леонга могут и устать тебя охранять так, как сейчас – на почтительном отдалении. И потом, они тоже не всесильны, знаешь ли.

Я раскрыла рот, а Сун невинно устремил близорукий взгляд к небу.

…Последние абзацы очерка про опиум я сочиняла, сожалея, что люди типа Суна не пишут сами. Да и доктор Ху мог бы отлично выполнить эту задачу – ведь все, что я сейчас складывала во фразы, было всего лишь письменной версией его лекции. Удивительно, сколько знаний в этом мире пропадает впустую, не ложась на бумагу.

Итак:

«Долгожданные меры по ограничению опиумокурения можно отсчитывать от недавней конференции в Бангкоке, которая предложила начать дело с составления списка опиумоманов. С тем, чтобы через 5–6 лет список этот закрыть и отсечь этим несчастное поколение от потомков.

Пока что расхождение в статистике числа курильщиков по Стрейтс-Сеттльментс огромно – от 40 тысяч человек официально до 150 тысяч по неформальным оценкам. Видимо, известная часть этих людей согласится попасть в список, что даст им право покупать опиум по нынешним ценам: пять тахилей за 12,5 доллара».

Тут я сделала мысленную сноску специально для континентальных европейцев: тахиль – это 38 граммов.

И представила себе, как поведет себя несчастный Тони, если перед ним встанет необходимость регистрироваться. Да он повесит эту регистрацию в рамке у себя в гостиничной комнате. И напишет на визитных карточках (если они у него есть): Тони, зарегистрированный и сертифицированный опиумоман.

«Ключевой вопрос – справится ли в этом случае наша полиция с подпольной опиумной индустрией, которая сильна и становится сильнее. Здесь все большую роль предстоит играть полицейской превентивной службе – она уже некоторое время занимается контрабандой, которая поступает почти целиком из Китая.

Первоначальная цель создания этой службы была – охранять доходы казны. Опираясь на имеющуюся информацию, можно с большой долей уверенности сказать, что Пенанг в этой сфере ждут радикальные перемены и события. Для многих – болезненные. Но проблему эту, как считается, начнут решать по-иному уже в ближайшие дни».

Вот после этой фразы за моей подписью начнется настоящая буря. А пока что…

Я поднялась к себе в офис.

И протянула руку к черной тяжелой трубке телефона.

– Тео, дорогой, есть одна мелочь. Чтобы написать очередной материал, хочу взять в полицейском управлении интервью у того человека, который возглавляет там превентивную службу по борьбе с контрабандой опиума. Как ты сам знаешь, отношения с полицией у меня пока не вернулись к норме… Да, еще один очерк, я без тебя договорилась с Биланкиным, вечером зайду и все расскажу. Ты только дай мне имя того, к кому надо прорываться, а подробности потом. Да, вот сейчас. Да, только имя. Сейчас перезвоню.

Я затаила дыхание: очень многое должно было решиться в эти минуты. В голове у меня было два имени. Либо – либо. Ну? Я еле выдержала сто шестьдесят секунд, перезвонила, услышала имя, тихо захлопала в ладоши, пытаясь удержать у уха тяжелую трубку.

Все.

Дело закончено. Остаются мелочи. Арестовать злодея – предъявив, наверное, кое-какие доказательства, или же проработать иные варианты действий. И это уже, к счастью, решать предстояло не мне. Для этого были прохладные коридоры и тихие комнаты «Ис-терн энд Ориентл». Я не подвела человека с неподвижным оценивающим взглядом.

Мне всего-то надо было теперь остаться в живых одни сутки плюс несколько часов.

Внизу зазвучали обрывки музыки. Урчание туб и тромбонов вызывает странный эффект – где-то в середине живота зарождается комочек радостного смеха. Но кажется – вот если сейчас запоют своими небесными голосами трубы, то брызнут слезы.

А трубы, конечно, всегда начинают петь.

Но в этот раз их звук прервался, и под радостные вопли каких-то людей хорошо знакомые пальцы Тони (Энтони Дж. Херберта-младшего) начали азартно, с яростью играть «Трех поросят». Так, что ноги сами отстукивают ритм.

аккорд:

И снова неудержимый ритм клавиш.

– Лим, попроси госпожу Магду подняться ко мне, – нейтральным голосом сказала я старшему официанту, когда он мгновенно ответил на мой звонок.

Я почти никогда не пользуюсь этим звонком, и Магда поднимается ко мне сама, когда хочет – как крыс Чандрагупта, а чаще я спускаюсь к ней.

Я не знала, правильно ли то, что я делаю, но у меня попросту начинали уже отказывать ноги.

Магда оценила перемену стиля – она вошла очень серьезной и мрачно поинтересовалась:

– Мне следует ждать приглашения сесть, или ты меня вот так, стоя, выгонишь с работы?

– Не выгоню, Магда, – сказала я, кладя ноги на стол. – Я просто устала. Я говорила с китайскими врачами о тех, кто курит опиум.