Без дна - Жорис-Карл Гюисманс

Молча, понурив головы, слушали они маршала, который с искаженным лицом, весь в поту, не сводил лихорадочно блестевших глаз с увенчанной терновым венцом головы Христа, сокрытой от него непроницаемым покровом.

Жиль закончил свою исповедь и словно обмяк. До тех же пор он стоял и говорил, как в бреду, словно самому себе во всеуслышанье напоминал о своих преступлениях, которым не суждено изгладиться из памяти людской.

Теперь его силы иссякли. Он пал на колени и, содрогаясь от рыданий, закричал: «О Боже, Искупитель мой, смилуйся, прости меня!» Потом этот свирепый надменный барон, первый среди знати, смиренно, сквозь слезы, обратился к народу: «Вы, родители тех, кого я так жестоко предал смерти, придите ко мне на помощь своими благочестивыми молитвами!»

И тут в этой зале засияла во всем блеске исполненная чистоты душа Средневековья!

Жан де Малеструа сошел со своего места и поднял обвиняемого, который в отчаянии бился головой о плиты пола: судья отступил перед священником. Он обнял кающегося преступника, который оплакивал свои грехи.

По зале пробежала дрожь, когда Жан де Малеструа обратился к Жилю, стоявшему с поникшей головой: «Молись, дабы утих справедливый и страшный гнев Господень. Плачь, очисти себя слезами от гибельного безумия».

И вся зала, преклонив колени, молилась за убийцу.

По окончании молитвы в публике на минуту заговорили тревога и смятение. Исстрадавшаяся, все еще во власти жалости, толпа волновалась. Судьи подавленно молчали, все же через некоторое время они взяли себя в руки.

Обвинитель жестом прекратил разговоры, остановил плач.

Он сказал, что преступления «ясны и не вызывают сомнения», доказательства неопровержимы, и суд теперь может, следуя голосу совести, покарать виновного. В заключение обвинитель попросил определить день, когда объявят приговор. Трибунал постановил, что судебное решение будет оглашено послезавтра.

В этот день духовный судья Нантского округа Жак де Пенткетдик зачитал один за другим два приговора. Первый — епископа и инквизитора, касавшийся преступлений, подпадавших под их общую юрисдикцию, начинался так:

«Призывая святое имя Христа, мы, Жан, епископ Нантский, и брат Жан Блуэн, бакалавр теологии из ордена братьев-проповедников, уполномоченный иквизитором бороться с ересью в Нанте и Нантском округе, на заседании трибунала, обращаясь взором к одному только Богу…»

Далее следовало перечисление преступлений, после которого был зачитан приговор:

«Мы приходим к решению, провозглашаем и заявляем, что ты, Жиль де Рэ, вызванный на наш суд, постыдно виновен в ереси, вероотступничестве, общении с демонами и за эти преступления ты подвергаешься отлучению от Церкви и всем другим карам, предусмотренным каноническим правом».

Второй приговор, вынесенный одним только епископом, касался содомии, святотатства, нарушения неприкосновенности Церкви — преступлений, которые входили в его компетенцию. В этом приговоре делалось аналогичное заключение и почти в тех же выражениях назначалось то же самое наказание.

Опустив голову, Жиль слушал судебные решения. После оглашения приговора епископ и инквизитор обратились к нему со словами: «Желаете ли вы теперь, отрекшись от своих заблуждений, заклинаний демонов и других злодеяний, вернуться в лоно матери нашей, Церкви?»

После настоятельных просьб маршала они сняли с него отлучение и допустили к причастию. Божье правосудие было удовлетворено, преступление признано и наказано, но искуплено покаянием. Теперь настал черед человеческого суда.

Епископ и инквизитор передали преступника гражданскому суду, который за похищения и убийства детей приговорил Жиля де Рэ к смертной казни с конфискацией имущества. Прелати и других его сообщников приговорили к смерти через повешение или сожжение заживо.

«Благодарите Господа, — воскликнул Пьер де Л’Опиталь, председательствовавший на гражданских слушаниях, — что вам суждено умереть в покаянии после совершения таких ужасных преступлений!»

Он мог этого уже не говорить.

Жиль ждал теперь казни без всякого страха. Он лишь смиренно взывал к Господнему милосердию, всеми силами стремился к земному искуплению костром, лишь бы откупиться от адского пламени после смерти.

Вдали от своих замков, в темнице, один, он открыл в себе поистине чудовищную клоаку, которую так долго питали сточные воды боен в Тиффоже и Машкуле. Рыдая, бродил маршал по берегам своей души, отчаявшись когда-нибудь остановить потоки этой ужасной грязи. Но вдруг его осенила благодать, он закричал от ужаса и радости, и его душа неожиданно преобразилась. Жиль омыл ее слезами, высушил в огне нескончаемых молитв, в пламени безудержных порывов к свету. Палач-содомит отрекся от самого себя, и вновь явился соратник Жанны д’Арк, вдохновенный мистик, чья душа устремлялась к Богу, шепча слова умиления и обливаясь слезами.

Потом Жиль вспомнил о своих друзьях и захотел, чтобы они тоже приобщились к благодати перед смертью. Он испросил позволения у Нантского епископа, чтобы их казнили не раньше и не позже, а в одно время с ним. Жиль молил об этом — ведь больше всех виноват он, он и должен убедить их в возможности спасения, поддержать, когда они взойдут на костер.

И Жан де Малеструа снизошел к его просьбе…

«Поразительно, что…» — Дюрталь отложил ручку, чтобы закурить.

И тут в дверь тихо позвонили. Вошла госпожа Шантелув, сразу предупредив, что заглянула на минутку — внизу ее ждет экипаж.

— Церемония состоится сегодня вечером, — сказала она. — Я заеду за вами в девять. Но сначала напишите письмо в таких примерно выражениях. — И Гиацинта подала ему лист бумаги, который Дюрталь тут же развернул и прочел:

«Все, что я сказал и написал о черной мессе, о священнике, отслужившем ее, о месте, где она якобы состоялась и где я якобы присутствовал, о людях, которые там якобы находились, — чистая выдумка. Утверждаю, что все это я придумал, а значит, ничего подобного на самом деле не было».

— Это писал Докр? — спросил он, глядя на убористый почерк, в остром, угловатом рисунке которого таилось что-то хищное, угрожающее.

— Да. Кроме того, он настаивает, чтобы это недатированное заявление было адресовано в виде письма человеку, который обратится к вам с соответствующим вопросом.

— Похоже, ваш каноник мне не доверяет.

— Еще бы! Вы ведь пишете книги!

— Не лежит у меня душа такое подписывать, — пробормотал Дюрталь. — А если я откажусь?

— Тогда не видать вам черной мессы.

Любопытство все же взяло верх. Он составил и подписал письмо, и госпожа Шантелув спрятала его в свой ридикюль.

— И где все это произойдет?

— На улице Оливье-де-Сер.

— А где она находится?

— Чуть выше улицы Вожирар.

— Докр там живет?

— Нет, это частный дом, принадлежащий одному из его друзей. А теперь, если вы не против, я убегаю; отложим ваши вопросы до следующего раза, я очень спешу. К девяти будьте готовы.

Дюрталь едва успел ее поцеловать, так быстро она выскочила за дверь.

«Ну что же, — подумал он, оставшись один, — сведения об инкубате и колдовстве я уже получил. Чтобы до конца разобраться в сегодняшнем сатанизме, осталось лишь побывать на черной мессе, и вот теперь я ее увижу. Разрази меня гром, если я подозревал, что в Париже может твориться такое. А как все-таки одно влечет за собой другое, как все связано между собой! Стоило мне только заняться Жилем де Рэ и средневековым сатанизмом, как современный сатанизм не преминул о себе заявить».

Докр не выходил у Дюрталя из головы…

«Хитрая бестия! По правде сказать, из всех оккультистов, которые сегодня растаскивают по частям древнее знание, интересует меня только он. Все другие — маги, теософы, каббалисты, спириты, алхимики, розенкрейцеры — производят впечатление если не мошенников, то несмышленых детей, которые до тех пор бранятся и ссорятся, пока не сваливаются в погреб. В каморках же гадалок, ясновидящих и колдунов только и занимаются, что сводничеством да шантажом. Все эти людишки, торгующие в розницу будущим, на редкость нечистоплотны. Это единственное, о чем можно сказать с полной уверенностью, имея дело с оккультизмом.

Звонок в дверь прервал его размышления — пришел Дез Эрми с радостной вестью о том, что Жевинже вернулся и что послезавтра все они приглашены на обед к Каре.

— Его бронхит, стало быть, прошел?

— Да, совсем.

Дюрталя по-прежнему занимала мысль о черной мессе, и он не сумел скрыть того обстоятельства, что в этот же день вечером будет на ней присутствовать. Глядя на ошарашенного приятеля, он добавил, что обещал держать язык за зубами и не может в данную минуту рассказать больше.

— Ну ты хват! Считай, тебе повезло, — поздравил его Дез Эрми. — А кто, если не секрет, будет служить мессу?