Тайна графа Эдельмута - Анжелина Мелкумова

Он пришпорил коня. И вскоре от всадника и его белого коня остались лишь примятая трава да конский топот вдали.

Весь день скакал белый конь без передышки, неся на себе всадника, закутанного в плащ: руки вцепились в поводья, губы крепко сжаты, взгляд устремлен поверх гривы коня.

Дул холодный ветер, гнулись деревья. В воздухе кружилась поднятая с земли осенняя листва.

Всадник мчался меж полей — пустых, с них давно была сжата пшеница, — меж лугов — с по-осеннему пожухшей травой…

Он скакал по узким лесным тропинкам — где из чащи раздавались крики лесных птиц и зверей, а деревья и кусты голыми ветвями цеплялись за плащ всадника и пытались сдернуть с головы капюшон…

Он проносился мимо деревенек, где возле своих хижинок возились одетые в выцветшее тряпье крестьяне, мимо мельницы с бешено вертящимися крыльями…

Он обходил болота…

Он взбирался на холмы — и рысью летел с горы…

Он перелетал через мосты и переходил вброд широкие ручьи…

К вечеру пошел дождь. Белый конь остановился перед трактиром «У золотой мельницы». Преодолев за один день расстояние, пройденное перед этим за два дня, всадник и конь чувствовали себя донельзя измученными.

Поев и устроившись в той же комнатке, где не так давно спала Эвелина, Бартоломеус потребовал к себе хозяина. Он долго терзал трактирщика вопросами, после чего подарил серебряный гульден.

Оставшись один, он еще некоторое время походил в задумчивости по комнате, поглядел в зарешеченное окно. На улице шел мокрыми хлопьями снег. Затем, не раздеваясь, растянулся на кровати и мгновенно уснул.

…Весь следующий день белый конь с неутомимым всадником скакал почти без остановок. Снегопад усилился. По обе стороны от черной дороги белели поля. Мокрые хлопья падали наискось, целя прямо в лицо. А затем ручьями стекали на воротник.

Снегопад закончился, сделав свое дело: и всадник и конь вымокли до нитки. Совсем стемнело, когда впереди показались тени башен. Белый конь остановился перед городской стеной.

Альтбург.

Скрипели ворота, закрываясь. Гремели цепи подъемного моста. Бартоломеус въехал в последний момент.

— Эй, погоди, приятель! У меня есть хорошая пошлина для тебя!

Вновь загремели цепи, опуская мост. Стукнув алебардой, стражник пропустил позднего гостя.

На улицах города Альтбурга было темно и пусто. В свете луны белел снег на крышах, карнизах и деревянных изображениях святых. На улице Скорняжников дорогу всаднику поспешил перебежать тощий черный кот.

Вот, кажется, и приехали. Улица Безлуж. Бартоломеус постучал в дверь знакомого дома Ханса-горшечника.

— О-о… О-о… — восклицал Ханс, светя фонарем в темноту.

— Золотой мой Ханс, мне нужен приличный костюм. Не в пример тому, что ты видишь на мне. Завтра у меня важный визит. А пока что пристрой Белого, — Бартоломеус кивнул на коня, — и дай мне, наконец, войти.

Войдя, Бартоломеус хорошо поужинал и хорошо соснул. А наутро примерил заказанный костюм.

Остался доволен. То, что и требовалось — как раз для графа-странника. Не богатый, но элегантный — из тех, что носят младшие сыновья дворянских семей: черные шерстяные чулки, короткий бархатный кафтан, кожаный пояс с позолоченной пряжкой, длинный шерстяной плащ с опушкой из лисьего меха.

Одевшись и натянув сапоги из мягкой приятной кожи, Бартоломеус вытащил из сумки зеркальце. Подмигнул отражению своей любимой головы. И сняв ее бережно, поменял на другую — графа Эдельмута.

Снова взглянул в зеркало.

Глядел долго и пытливо.

Глядел так и этак. Что-то не то. Некая непохожесть…

Покусал задумчиво губу. Что же именно?.. Наконец понял.

Губы сжались в прямую линию. Глаза прищурились. Брови надменно поползли вверх.

Вот. Вот оно, выражение. Теперь он действительно брат-близнец графа Эдельмута.

Снова спрятав графскую голову в сумку, Бартоломеус позавтракал. Затем спустился во двор и оседлал Белого.

— Прощай, Ханс.

— Мы еще увидимся, господин Бартоломеус?

— Как тебе сказать? Не знаю…

Тронув коня, он выехал на улицу Безлуж. Ярко светило солнце, на булыжной мостовой таял снег.

Остров, на котором стоял замок Наводе, располагался не в самой середине озера — а ближе к одному из берегов. С этим-то берегом его и связывал мост. Мост был не постоянный, а перекидной. Утром его перекидывали на цепях от замка к берегу, а ночью снова поднимали — так что между замком и берегом появлялась широкая водная гладь.

Было не то что утро — уже давно перевалило за полдень, когда всадник на белом коне, оставляя грязные следы копыт на тающем снегу, подъехал к мосту.

Подъехал, постоял, спешился.

— Один Бог знает, какая участь нас с тобой здесь ожидает, Белый. Тебя, в худшем случае — жизнь человеком. А вот меня…

Вздохнув, взял коня под уздцы и зашагал по мосту.

Бумм! Бумм! Бумм! Бумм! — гулко прозвучали удары дверного молотка.

Тишина. В ожидании Бартоломеус оглянулся на заснеженный лес за спиной. Еще не наступила пятница, назначенная Шлавино — четырехдневный путь верхом он проделал за два дня. Можно было так и не спешить. Но он сгорал от волнения за Эвелину. Живали она еще?

Бумм! Бумм! Бумм! Бумм! — забарабанил вновь молоток.

Зарешеченное окошко в двери отворилось. Мигнули два глаза.

— Открывайте! Граф Эдельмут! — крикнул в окошко Бартоломеус.

Замки поспешно заскрежетали.

Отвернувшись, он провел руками по лицу. Губы сжались в прямую линию, глаза прищурились, брови надменно изогнулись вверх…

Глава 3

Про три черных шарика, помощь Пресвятой Девы и песочные часы

Знакомый замковый дворик, отделенный от хозяйственных построек каменной стеной. Увитые плющом стены, высокое крыльцо… При воспоминании о Вилли Швайне у Бартоломеуса защемило сердце.

Массивная дверь, обитая сплошь железом, отворена. Широкий, но темный и холодный коридор ведет во внутренние покои.

— Я восхищен вашей поспешностью, — говорил Шлавино. Он шел впереди и самолично нес факел. — Честно говоря, не ожидал ваше сиятельство так рано. Какая любовь к дочери, какая поистине…

— Что с ней?

— А вот и она сама!

В темноте полукруглой ниши скрипнула дверь. В просвете показалась маленькая фигурка в белом платье.

Сердце Бартоломеуса сжалось. Оттого ли, что самые мрачные предчувствия не оправдались, или оттого, что девочка, стоявшая в двери, была до боли хрупка и худа: еле верилось, что это…

— Эвелина! — Бартоломеус сделал несколько быстрых шагов к девочке и опустился на колени.

— Отец! — ахнула Эвелина. Большие темные глаза ее заполнились слезами. — Отец! Вы приехали… из-за меня?

— Конечно… — Бартоломеус осторожно обнял ее — как обнял бы отец. Ох, какая она была хрупкая и слабенькая! — Вам лучше, дитя мое?

— Да, лучше, намного лучше! — сияя, уверила девочка. Она крепко обняла его за шею. — Но вы… все же напрасно сделали, отец, что приехали! Он… граф Шлавино… он ужасный человек!

Зажмурившись, девочка еще крепче прильнула к «отцу» — как будто желая спрятать его от Шлавино.

— Ничего. Все обойдется, — улыбнулся Бартоломеус. Повернув к себе лицо Эвелины, он вытер с ее глаз слезы. — Только бы вы улыбались.

Девочка послушно улыбнулась.

— А где Бартоломеус? — спросила она.

— Он? — Бартоломеус усмехнулся, вспомнив про свою голову в седельной сумке. — Он не так далеко.

— Он… — девочка заморгала, вспоминая, — он обещал мне, что мы умрем вместе.

— Какие глупости, — сдвинул брови Бартоломеус. И поспешно поднявшись с колен, взглянул на Шлавино.

— Хе-хе… — Тот улыбался. — Не правда ли — чудо, что она выжила? У этой малышки железный характер. За весь путь в замок она ни разу не пискнула. И все это время отчаянно боролась со смертью. Поздравляю, ваша дочь — истинная дочь рыцаря. Признаюсь, я даже сожалею, что хотел ее когда-то… м-да. Кстати, я дал ей кое-какого снадобья, укрепляющего силы — вы ведь знаете, я врач — и, похоже, оно ей помогло. Итак, граф…

Не двигаясь, Бартоломеус с удивлением глядел на Шлавино.

Отчего-то смущенно кашлянув, Шлавино указал на два низеньких кресла, устланных вышитыми ковриками.

— Итак, граф.

В то время как Бартоломеус устроился в одном из кресел, Эвелина примостилась у его ног.

— Зачем вы хотели меня видеть?

— Вы не догадываетесь? — усмехнулся Шлавино, покачиваясь в кресле напротив.

— У меня есть самые различные предположения на этот счет, — уклончиво признался Бартоломеус. — Перечислять их — дело утомительное и, боюсь, займет время до ужина.

Шлавино снова улыбнулся. Щелкнув пальцами, он подозвал слугу.

Лицо слуги удивительно напоминало морду лошади. А непослушный «ершик», тянувшийся от лба через затылок и на шею — коротко подстриженную гриву.