Дом сна - Джонатан Коу

– Я почти закончил. Осталось лишь несколько страниц.

– Думаю, надо выслушать до конца, – сказала доктор Херриот. – Должна сказать, что история меня заинтриговала.

Профессор Коул и доктор Майерс с ней согласились, и Рассел Уоттс продолжил чтение.

– Он был ее первым любовником, и я спросил Сару, счастлива ли она была на раннем этапе их отношений.

«Да, – ответила Сара. – Он водил меня в ресторан и на концерты. Мне нравилось гулять с ним».

Однако скоро в поведении Грегори обнаружились некоторые особенности, встревожившие Сару. Например, ему нравилось рассматривать ее, когда она спит. Особенно его завораживали движения, которые, по его утверждению, он различал под ее веками, когда она пребывала в стадии быстрого сна. Иногда Сара внезапно просыпалась и обнаруживала, что Грегори светит ей фонариком прямо в глаза, а иногда даже касается век пальцами и слегка на них надавливает. С этого времени ее сон, и без того не отличавшийся регулярностью, стал крайне беспокойным.

Именно Грегори лишил Сару девственности, и с этого момента секс начал доминировать в их отношениях. Сара говорила, что он был активным, но неумелым любовником, не способным доставить удовольствие…

На этот раз изо рта доктора Даддена вырвалась целая струя воды и угодила на брюки профессору Коулу. Профессор с раздраженным возгласом вскочил и принялся вытираться носовым платком.

– Господи, да что с вами такое? – вскричал он. – Вы, что, не можете пить нормально, как все остальные люди?

Доктор Дадден поспешил прийти ему на помощь и принялся обмахивать брюки профессора своим собственным платком.

– Послушайте, я очень извиняюсь, – голос его пристыжено дрожал. – Непростительная оплошность с моей стороны. Просто все дело в том, что… я не знаю, сколько еще я смогу выносить… столь дилетантский подход…

– Давайте дослушаем! – рявкнул профессор Коул. – Для того мы здесь и собрались. Когда он закончит, у нас будет достаточно времени, чтобы поспорить. А пока давайте сядем и дадим человеку возможность изложить свою точку зрения.

Доктор Дадден покорно занял место на кровати. И как только спокойствие более-менее восстановилось, Рассел Уоттс зачитал заключительную часть своей работы.

– Сара говорила, что он был активным, но неумелым любовником, не способным доставить удовольствие. Более того, вскоре его восторженное отношение к глазам Сары приобрело сексуальный характер и стало определять его действия во время полового акта. Центром сексуального действа являлось то, что любовники называли «игрой»: он касался ее закрытых век пальцами и давил на них все сильнее и сильнее по мере приближения оргазма, и это неизменно сопровождалось ритуальным повторением фразы «Что я вижу, подгляди». (Вряд ли нужно теперь пояснять, какая связь между этой присказкой и названием журнала.)

«Он вам причинял физическую боль?» – спросил я.

«Нет, – ответила Сара. – Нет, никакой боли не было».

«Но вы считали, что он способен причинить боль».

«Наверное… Где-то в глубине души».

«А он знал об этом? Не в этом ли заключался весь смысл игры?»

«Да, возможно так оно и было».

«Для него? Или для вас обоих?»

Сара не смогла или не пожелала ответить на мой последний вопрос, но это уже не имело значения, потому что теперь в моем распоряжении имелись все необходимые факты, и я испытал удовлетворение оттого, что причины и глубина проблем пациентки стали для меня предельно ясны. И хотя было бы крайне безответственно с моей стороны делиться своими открытиями с самой пациенткой, для своих слушателей я завершу свое выступление обзором самых важных тезисов.

Зрачок – это не просто инструмент, с помощью которого мы видим мир; это еще и ворота в собственное "Я". Грегори эротизировал глаза Сары, он поселил в ее сознании убежденность, что глаза и сексуальное наслаждение неразрывно связаны. И тем самым он привил ей вкус к насилию, вкус к проникновению в собственное "Я", он приучил ее к надругательству над самым сокровенным в себе, которое ни он, ни какой-либо другой мужчина или женщина не способны были удовлетворить…

– Господи, – вздохнула доктор Херриот.

– Пусть он закончит, – утомленно сказал доктор Майерс. – Мы, наверное, уже приближаемся к печальному концу.

– Сара этого, конечно, не знала, – продолжал Рассел Уоттс. – На одном уровне Сара боялась мужского желания, боялась фаллоса, его пугающей, исступленной силы. Именно поэтому она плохо спала по ночам в постели с мужем: из страха, что он, подобно Грегори, дождется, когда она заснет и, воспользовавшись ее беспомощностью, проникнет в ее "я". Но существовал ли другой уровень, на котором именно этого Саре больше всего хотелось? Почему она регулярно засыпала днем в обществе посторонних? А потому, что она желала отдаться на их милость, распластаться пред ними в беспомощной позе; побудить их – все равно мужчину или женщину – сыграть в игру «Что я вижу, подгляди». Да, боюсь, в Саре Т. было что-то от шлюхи.

– С меня довольно, – сказала доктор Херриот. – Я больше не желаю выслушивать этот вздор.

Но Рассел Уоттс слишком увлекся своей риторикой, чтобы обращать внимание на помехи. Он даже не заметил, что доктор Дадден, стиснув зубы, наклонился вперед и так сильно сжимает побелевшими пальцами стакан, что рискует в любое мгновение его раздавить.

– Очевидно, – продолжал Уоттс все громче, и речь его напоминала безумную скачку, – был только один человек, который – во всяком случае в фантазиях Сары – мог удовлетворить ее жажду насилия: Роберт. Тот самый, отсутствующий, пропавший, загадочный Другой, кто столь бесповоротно исчез из ее жизни. Не удивительно, что Сара ужаснулась, застав его окровавленным в ванной – она решила, что он кастрировал себя, отринул фаллос, величественный, чадотворящий символ своего пола. Сара ужаснулась, ибо в действительности желала Роберта в его мужском величии: чем еще объяснить, что она нарекла его Песочным человеком, сказочным персонажем, который каждую ночь проникает в глаза детей, оставляя следы своего незваного вторжения?

Я говорю обо всем этом с такой уверенностью по той простой причине, что Сара сама мне сказала. Помните? Язык – это жестокий и ненадежный любовник; ловкий шулер, сдающий колоду, полную джокеров; язык – далекая флейта, туманной ночью дразнящая нас полузабытыми мелодиями; это лампочка в холодильнике, которая никогда не гаснет, если мы в него заглядываем; это развилка дороги; это нож в воде.

Что на самом деле сказала мне Сара, когда я спросил ее, какой физический вред она причинила мужу? «Я заехала ему коленом по шарам», – сказала она. В самом ли деле она говорила тогда о семейной ссоре? Разумеется, нет: будь оно так, она бы сказала: «Я ударила его между ног». Нет, на самом деле в тот момент Сара выразила свою жажду фаллоса. Она говорила вовсе не о том, что ударила мужа коленом, он вопила: «я нуждаюсь, я жажду, я желаю». А говоря о «шарах», она имела в виду вовсе не мужские яички, вовсе не о покалеченных органах размножения своего мужа она говорила; Сара имела в виду совсем другие «шары» – глазные яблоки. Свои собственные глазные яблоки, эти два одинаковых жаждущих шара, которые превратились в ее необычной, оптоэротической вселенной в две вагины, которые прихотливая природа расположила по обе стороны ее носа.

Несчастье Сары, даже ее трагедия заключалась в том, что свою половую жизнь она начала под извращенным руководством человека, который не только превратил ее глаза в фетиш, но и оказался неспособным удовлетворить ее жгучие желания, которые сам же в ней вызвал. Подобно всем женщинам, Сара испытывала жажду сексуальных удовольствий, которая есть жажда смерти. Отсюда ее фантазии об убийствах, о вещах, которые надо «снять». В начале своих отношений с Грегори ей нравилась, что он ее «снимает», но как только отношения приобрели сексуальный аспект, это больше не выглядело, будто он ее «снимает», будто он ее убивает; его пенис, по всей видимости, можно было назвать чем угодно, но только не смертоносным орудием. Таким образом, суть ее проблем заключается в том, что первый сексуальный опыт не принес Саре никакого удовлетворения. Причина проблем Сары – импотенция Грегори, его фаллическое бессилие, бесполезность его сексуального пистолета, его неспособность стрелять иначе, как холостыми, короче говоря, его полное неумение довести ее до оргазма или хотя бы приблизиться к нему…

Рассел Уоттс резко замолчал, когда доктор Даден вскочил с воплем крайнего презрения и направился к двери. На пороге доктор Дадден обернулся, и коллеги с изумлением увидели, что лицо его побагровело от гнева, вены на шее и лбу вздулись узловатыми жилами.

– Я знаю, что это такое! – закричал, поочередно тыча в каждого из присутствующих. – Я знаю, что это такое, грязные вы скоты! Вы все подстроили, вы, несчастные, жалкие, завистливые… посредственности! И я знаю, почему! Потому что вы пронюхали о моих успехах. Пронюхали, что я на пороге открытия. И вы думаете, что сможете меня остановить? Думаете, удастся смешать меня с грязью? Унизить меня? Ничего не выйдет! Как ни старайтесь! Вы, с вашей хитростью, останетесь в дураках. Потому что одно я знаю наверняка, и это твердый факт: имя Грегори Даддена будут помнить еще долго после того, как забудут ваши имена. Вы слышите? Все вы? Вас совершенно… – он открыл дверь, – …полностью… – он вышел из комнаты, со свистом втягивая воздух для последнего слова, – …ЗАБУДУТ!