Ханс Кристиан Андерсен - Ирина Муравьева

Это была вторая сочиненная им самим сказка, и если в «Цветах маленькой Иды» можно было говорить о влиянии Гофмана, то здесь уже он двигался совершенно самостоятельно. Но критики не удостоили своим вниманием маленькую Томмелизу, и Андерсен снова не встретил поддержки и одобрения, в которых так нуждался. И он продолжал главные надежды возлагать на писание романов. Одно время у него мелькала мысль написать о прекрасной и трагической судьбе французского мальчика, погибшего в боях за свободу в 1830 году. Но такой роман требовал глубокого знания темы, беглых же парижских впечатлений хватило только, чтобы написать сцену смерти маленького героя. Нет, надо писать о том, что пережил сам, что знаешь до мелочей! И Андерсен начал роман о жизни датской бедноты, о детстве и юности Кристиана, сына портного из маленького городка. Мальчик был наделен живой фантазией и большим музыкальным талантом, и старый чудак крестный научил его играть на скрипке.

Отец Кристиана мечтал о далеких краях и ушел в солдаты, мать, прачка Мария, горячо любила сына и мужа, но их мечты считала простым чудачеством, первая детская любовь Кристиана, черноглазая Наоми, уехала куда-то далеко… Рисуя детство Кристиана, Андерсен вспоминал все, что когда-то происходило на улице Монастырской мельницы, но, как и в «Импровизаторе», добавлял к этим правдивым картинам необычайные, романтические события: чудесное спасение из пламени, бегство из дому, таинственное убийство, превращение Наоми в дочь графа… Юноша Кристиан жил в каморке на чердаке, терпел голод и холод, сталкивался с черствостью и равнодушием знатных господ, и в конце концов его чудесный талант погиб, не развернувшись. Роман назывался «Только скрипач».

Андерсен писал его, как всегда, быстро и с увлечением, но когда он отрывался от рукописи и шел пройтись, совсем другие картины и образы всплывали в его воображении. Весенний воздух тревожил похороненные воспоминания о «немой любви» к Луизе, будил тоску о дальних странствиях. Снова вспоминалась «Агнета», где героиня была одержима этим смутным беспокойством, тягой вдаль, в таинственные морские края. Много лет провела она в подводном царстве, а потом вернулась к людям и бросила морского царя и своих маленьких детей… Андерсен рисовал себе дальнейшую судьбу этих крошек: их воспитывает старая бабушка — русалка, они играют жемчужными раковинами и кормят из рук золотых и серебряных рыбок, как дети в копенгагенских садах кормят лебедей… А потом тоска по чему-то прекрасному, далекому, неведомому вспыхивает в сердце дочери Агнеты. Маленькая русалочка стремится к чудесам земли, к солнечным лучам, к пению птиц, жизнь морского дна угнетает ее будничным однообразием — ведь это только для нас подводные деревья и раковины кажутся чем-то необыкновенным!

Фантастичны там только сами русалки, но в том-то весь интерес, чтобы описать подводное царство без всякой таинственности, придать ему сходство с земным миром. Старая королева-бабушка гордится знатностью рода, сестры-русалочки с увлечением танцуют на балах и делятся с подругами дворцовыми сплетнями и сердечными тайнами, все они довольны собой и жизнью, а глубокое, сильное чувство кажется им лишним беспокойством. И только сердце маленькой русалочки полно тревожными мечтами о большой, настоящей любви, дающей бессмертие.

Русалки в старых легендах и балладах холодны и коварны, они заманивают на дно полюбившего их человека.

Ну что ж, а тут будет как раз наоборот: бедная русалочка, любящая и самоотверженная, пожертвует жизнью ради «немой любви» к прекрасному Принцу, беспечно принимающему ее преданность.

И Андерсен в письмах к Иетте Вульф делится замыслом написать сказку «Дочери моря». Он принимался за нее и снова откладывал в сторону: нет, надо писать роман, это, как видно, верный путь… Но ведь Эрстед, умный, серьезный человек, знаменитый ученый, советует писать сказки! Андерсену очень хотелось поверить Эрстеду: сказки открывали столько новых заманчивых возможностей! И грусть, и мечты, и надежды можно выразить в них не хуже, чем в лирическом стихотворении, и украсить действие живописными картинками леса, речки, моря. И потом ведь сказочный сюжет можно повернуть по-разному. На вид будет безобидная история о цветах или принцессах, а для внимательного читателя откроется совсем другое, поважнее… Зимой 1837 года. Андерсен получил письмо из Сорэ от писателя Гауха, страстного поклонника Эленшлегера и приятеля Ингемана. Речь шла о новой «звезде» датской литературы, молодом поэте Палудане-Мюллере. Гейберг и Герц безоговорочно хвалили его за изящество и тщательную отделку драм и стихов. Мнения публики разделились. Гаух сообщал в письме, что старый генерал Гульдберг из Оденсе ставит Палудана-Мюллера куда выше, чем Андерсена. «Я же настаиваю на том, что вы гениальнее, — писал Гаух. — Палудан-Мюллер просто натягивает на себя красивые поэтические наряды, чтобы щегольнуть перед публикой; у Вас же сердце настоящего поэта». Сравнение Гауха оказалось семечком, из которого вырос цветок. Давно хотелось Андерсену написать историю, где высмеивался бы всякий ложный блеск, прикрывающий внутреннюю пустоту, всякое преклонение перед «модой» и боязнь иметь свое мнение, чтобы не прослыть дураком. Но где об этом скажешь так хлестко, коротко и наглядно, как это можно сделать в сказке?

И в апреле 1837 года вышел третий сказочный сборник — с «Русалочкой» и «Новым платьем короля»: два ловких обманщика-ткача перекочевали сюда из старой испанской сказки, но все остальное было чисто андерсеновское.

Предисловие сборника «детских сказок» было адресовано «взрослым читателям» (ведь он писал и для тех и для других). Андерсен делился здесь своими сомнениями: сказки вызывают очень противоречивые отзывы, писал он. Одни говорят, что это лучшее из всего им написанного, другие советуют не тратить время на пустяки, а критики предпочитают обходить сказки молчанием. Теперь этот вопрос должен решиться: если и третий сборник встретит лишь равнодушие публики, он останется последним.

Но в заключительных словах предисловия сквозила надежда завоевать публику: «В маленькой стране поэт всегда бедный человек, поэтому ему особенно приходится гоняться за золотой птицей славы. Увидим, поймаю ли я ее, рассказывая сказки».

Рецензент «Копенгагенской почты» откликнулся на это предисловие снисходительным разъяснением, что не все взрослые могут интересоваться сказками, благосклонно отозвался о «Томмелизе» и «Русалочке» и ни звука не проронил насчет «Нового платья короля».

А маленькие книжечки расходились все лучше и лучше, и Рейцель стал относиться к ним с интересом. Неожиданную поддержку встретили они в театре. Копенгагенский актер Фистер выбрал «Новое платье короля» для чтения со сцены, и Андерсен, настороженно приглядывавшийся к залу, увидел, как лица постепенно оживляются, расплываются в улыбки, а затем раздаются взрывы смеха… Смеется королевская ложа, дружно хохочет галерея, трясутся от смеха соседи в партере.