Крест на башне - Андрей Уланов

Лететь нам предстояло вовсе не из-за избыточных запасов керосина в распоряжении главкома ВВС. Просто, как сообщил вернувшийся с совещания у комбрига капитан Ерофеев, синие авиаторы, или, по их собственному выражению, военлеты, массированным налетом в пух и прах раздолбали участок железки за Тамбовом. Восстановить движение раньше чем через три дня железнодорожники не обещают, что, по мнению высокого командования, является сроком категорически неприемлемым… вдобавок никто не может гарантировать, что господам синим не захочется повторить однажды удавшееся и, возможно, пришедшееся им по вкусу развлечение.

Правда, лететь мы будем все равно не в Тамбов, а в Воронеж, ибо только там наличествует относительно современная бетонная полоса.

Новость сия особенного воодушевления у личного состава, естественно, не вызвала. Кто-то из прапорщиков, кажется, это был даже Дейнека, осмелился робко поинтересоваться, будут ли прикрыты истребителями наши транспортники, на что Ерофеев вполне серьезным тоном отозвался, что истребительного прикрытия не будет по причине отсутствия оного. Но прапорщик может не опасаться, командование все предусмотрело и именно потому перелет пройдет ночью.

Мне немедленно захотелось спросить, известно ли командованию о существовании таких творений человеческого гения, как теплопеленгатор и радиолокационный прицел, однако я все же промолчал, понимая, что ответом мне будет лишь встречный вопрос: откуда о сих чудесах техники проведал я сам. Кроме того, лично я вообще не верил, что авиаторы РевЮгСовета так уж часто вылетают на «свободную охоту» за линию фронта даже средь бела дня. Вот если бы им удалось прознать о грядущей переброске… но в подобном прискорбном случае наличие эскорта мало что изменит, слишком уж большую и тихоходную мишень являет из себя транспортный «Сикорский».

Карета, то бишь самолет, была подана лишь после девяти, а за несколько минут до этого к ангару, где мы томились в его (самолета) ожидании, подъехали четыре грузовика, причем не каких-нибудь «Форд-Володей», а «Бедфорды-1300», мощные красавцы с доверху набитыми кузовами. Сказка, да к только, все это добро — содержимое кузовов, конечно, а не сами грузовики — предназначалось нам. Три пускача, три миномета, буксируемая автомат-зенитка «ка-двенадцать», в девичестве «эрликон», новенькое, еще пахнущее свежей краской, а остальное — боеприпасы. Черт побери, с этим можно воевать… как это делают богатые люди.

Я уж даже заволновался, сумеем ли мы, впихнув сие богатство в самолет, уместиться там сами. И, в случае если сей подвиг нам все же удастся, сумеет ли самолет оторваться от земли. «Сикорский» ВТ-52 «Галеон», конечно, туша большая и штатно поднимает как раз сто тридцать десантных душ… и еще сорок в перегруз, но равны ли эти четыре десятка содержимому кузовов? Сомневаюсь.

Похоже, пилотов транспортника обуревали схожие чувства: уж больно долго они переговаривались с капитаном Ерофеевым, и хотя обе высокие договаривающиеся стороны умело сдерживали эмоции и не поднимали тон выше громкого шепота, накал оной беседы ощущался явственно. В конечном итоге командир экипажа, немолодой толстяк-подполковник обреченно махнул шлемом и направился к трапу, бормоча под нос нечто очень задушевное. Когда он проходил мимо меня, я сумел расслышать окончание фразы: «…один знает, как мы со всей этой херней попробуем взлететь!»

Стоявший неподалеку прапорщик Дейнека также расслышал сию фразу и явственно, даже с учетом режуще-белого света ангарных прожекторов, побледнел. Мне, признаюсь, стало жаль юношу — успев за последние месяцы привыкнуть к мысли о возможной смерти на войне, он все же еще не был готов распространить сие понятие на гибель из-за того, что какая-то дюралевая сосиска о шести моторах возомнила себя равной ангелам господним. Правда, ответить на его вопрос о парашютах я не успел, — меня опередил Волконский, страшным шепотом поведавший бедолаге-прапорщику, что парашюты нам не потребуются, ибо на той высоте, где будет ползти перегруженный «Галеон», они более чем бесполезны: раскрыться купол, может, и успеет, а вот погасить скорость — уже нет. Зато у тех, кто уцелеет при падении, будет вполне реальный шанс попасть в книгу мистера Гиннесса, как у выживших при самой низковысотной катастрофе в истории авиации.

Вообще-то лейтенант был не совсем прав. Думаю, что наш самолет все же сможет подняться выше сотни метров, а именно эта высота считалась, если мне не изменяет склероз, штатной для кайзеровских парашютных егерей. Другой вопрос, что раскрытие купола у них, разумеется, обеспечивалось принудительно.

Взлет мне запомнился… сначала взвыли, словно сорок тысяч волков, выводимые на взлетный режим двигатели «Галеона», самолет нехотя тронулся с места, начал, — все так же нехотя, лениво, — разгоняться. Казалось, что там, снаружи, крылья уже изогнулись дугой, пытаясь вытянуть вверх перегруженный фюзеляж… подпрыгнули раз, другой… кто-то с явственной истерической ноткой хихикнул «а полоса-то все не кончается». Наконец, мы все же оторвались от бетона, но ставшего уже привычного по аэровагонам ощущения подъема в скоростном лифте так и не наступило, зато я почти физически ощутил, как внизу, в нескольких метрах от моих подошв, проскочили крыши московских домов.

Летели мы неожиданно долго… Первым это обнаружил Вадим, переспросивший у комвзвода-2 показания его знаменитого именного хронометра. Выяснилось, что мы действительно находимся в воздухе уже больше полутора часов, каковой факт наводил на мысль о нашем нахождении где-то над тылом синих. Неясным оставался вопрос, проделано ли это злодейство по умыслу нашего собственного командования, пожелавшего таким образом обеспечить максимальную внезапность и секретность высадки, либо же мы пали жертвой предательства со стороны экипажа.

Волконский потянулся было к своему любимцу-парабеллуму, но тут, как нельзя своевременно, появился подпоручик Беляев, сообщивший, что посадка задерживается на неопределенное время: «ввиду технических проблем на земле».

Веселенько. Я не смог вспомнить, сколько составляло максимальное полетное время «Галеона». Но, кажется, с учетом наверняка имевшего место повышенного расхода топлива из-за перегруза, а также призванного хоть отчасти скомпенсировать упомянутый перегруз недолива точку возврата мы уже миновали. И если… в этот момент мои мысли были невежливо прерваны оглушительным скрипом, заставившим сердце подскочить примерно до трахеи… пока я не сообразил, что самолет не рассыпался и по-прежнему летит, а скрип доносится из динамика внутренней трансляции. Поскрипев и прокашлявшись, оный динамик отдаленно похожим на человеческий голосом сообщил, что сейчас они, сиречь экипаж, начнут заходить на посадку, в связи с чем всем наличествующим на борту пассажирам настоятельно рекомендуется крепко ухватиться за что-нибудь неподвижное и припомнить лучшую из известных молитв. Напоследок динамик оглушительно чихнул и отключился, а в следующий миг «Галеон» стремительно свалился набок во вполне истребительном крене градусов под сорок, и грузовой отсек взорвался воплями, ибо часть предметов, показавшихся кое-кому неподвижными, таковыми вовсе не являлась.

Первое, что мы увидели, сойдя с аппарели, было слепяще-белое пламя. Огромный костер полыхал прямо впереди, в километре от нас, — та самая «техническая проблема», заставившая нас лишних сорок минут «нарезать круги» в воронежском небе. Транспортник, взлетевший перед нами: при посадке у него подломилась правая стойка шасси, многотонную махину «повело юзом», словно авто на гололеде, из лопнувших баков хлынуло, почти мгновенно воспламенившееся от высекаемых из бетонки искр, топливо… самым удивительным было то, что человек двадцать сумели-таки выскочить из огненного ада, в который превратился «Сикорский».

Удачей, — если, конечно, сие слово можно употребить в данной ситуации, — был тот факт, что погибший «Галеон» вынесло почти за пределы полосы. Ибо усилий двух пожарных машин, из восьми положенных когда-то «по штату», но и эти две чудом успели привести в готовность за те девять часов, которые прошли с момента получения приказа о подготовке к приему самолетов, — так вот, их усилий едва хватило на то, чтобы погасить полыхающий след на полосе. К самому же «Галеону» пожарники даже не пытались подступиться: в чреве транспортника рождественским фейерверком рвались боеприпасы.

По расчетам — если вынести за скобки вышеупомянутые боеприпасы и залитую пеной полосу — расстояния между торчащим из пылающего озера хвостом и противоположным краем вэпэпэ должно было хватить. Именно эти расчеты и занимали наших пилотов те сорок «лишних» минут, пока они кружили над аэродромом, вырабатывая топливо.

У них все получилось. И у остальных, садившихся следом, тоже, хотя трое десантников были ранены шальными пулями, а в обшивке одного «Сикорского» застряла мина… неразорвавшаяся. И на полосе не вспыхнул погребальный костер… больше… больше одного.