Шкатулка с бабочкой - Санта Монтефиоре

— Рамонсито, мой маленький ангел Рамонсито, — смеялась она, а ребенок пищал и гукал ей в ответ.

Улыбка стала медленно сползать с лица Марианы. Она затаила дыхание, чувствуя, что кровь отливает от головы к пяткам, заставляя ее застыть на месте, в то время как единственным ее желанием было бежать со всей скоростью, на которую способны ее старые ноги. Когда Эстелла еще раз назвала ребенка по имени, у Марианы не осталось никаких сомнений, что она все точно расслышала и сделала правильный вывод. С большим усилием она развернулась, как можно быстрее и как можно тише, и поспешила к машине, чувствуя стук в висках, сопровождаемый внезапным спонтанным потоком множества неприятных мысленных образов.

Оказавшись в автомобиле, она вцепилась в руль, ощущая, что сердце бьется в груди обезумевшим мотыльком, будто она только что стала свидетелем преступления. Дрожащей рукой она повернула ключ зажигания. Только выбравшись на открытую дорогу, смогла она перевести дыхание. Отцом ребенка Эстеллы оказался не кто иной, как ее собственный сын, Рамон. В этом не было никаких сомнений. В ее мыслях тут же сложилась цельная картинка происшедшего. Камера в голове снова сфокусировалась, и она смогла ясно увидеть события предыдущего лета. Таинственным любовником Эстеллы оказался Рамон. Он соблазнил ее и покинул беременной. Подобное жестокое, безответственное поведение вовсе не было свойственно представителям лишь низших классов, как утверждал Игнасио, на это оказался способен и их собственный сын, их плоть и кровь. Мариане была отвратительна сама мысль об адюльтере. Очевидно, что они живут вместе, ведь Эстелла никак не могла быть единственной владелицей такого роскошного дома. Теперь-то она понимала, почему девушка не решалась показать ей ребенка и выглядела такой смущенной. Понятно, что вещи Рамона разбросаны по всему дому. Мариана вспомнила Элен, внуков, и ее накрыла волна обиды и сожаления. Когда горькие слезы затуманили ее старые глаза, она вынуждена была остановить машину на обочине и дать волю слезам. Она не могла понять Рамона, но любила сына и отчаянно пыталась как-то оправдать его действия. Она винила Элен за то, что та бросила его в объятия Эстеллы, и Эстеллу, за то, что та оказалась слишком красивой и он не смог устоять. Но ее рассудок противился принять все эти жалкие аргументы, подсознательно крича ей, что Рамон виновен. Он стал жертвой собственного эгоизма. Он преднамеренно жертвовал всеми, кого любил, ради эфемерной свободы, которая неизбежно оставит его одиноким и полным раскаяния. А Эстелла окажется всего лишь очередной жертвой, которую он тоже потом покинет.

Глава 20

Федерика отчаянно крутила педали велосипеда, взбираясь на холм и ощущая, как от усилий перехватывает дыхание. Она едва видела дорогу из-за слез, затуманивших ее глаза. Теплое майское солнце украсило деревья и кустарники листьями и бутонами, а от небывалых апрельских снегопадов остались только воспоминания. Но Федерику не трогали красоты природы. Она даже не замечала чудесные лесные поляны, усыпанные подснежниками, не чувствовала крепкий аромат земли, пробудившейся после зимней спячки. У нее было ощущение, будто кто-то грубо вырвал сердце из ее груди, избил его, а потом беспечно забросил на место.

Поездка по лугам к Пиквистл Мэнор казалась более долгой, чем обычно. Ее лицо раскраснелось и покрылось потом от прилагаемых усилий, а глаза распухли, как два печеных яблока. Подъехав к особняку, она поприветствовала Троцкого, надменного датского дога, подаренного Ингрид Иниго, чтобы утешить ее после смерти любимого пса Пушкина. Троцкий имел медово-коричневый окрас, напоминавший вельвет, и интеллигентную физиономию, смахивающую на выпускника Кембриджа. Его глаза очерчивали темные круги, создававшие впечатление, что он пользуется маленькими круглыми очками. Свое знаменитое имя Троцкий носил с гордостью и достоинством. Проходя мимо, Федерика с отсутствующим видом потрепала его по загривку. Он почувствовал ее настроение и лениво затрусил за ней следом.

Федерика бросила велосипед прямо на гравий и вошла в дом, громко зовя Эстер. Затаив дыхание, она прислушалась, но ответа не последовало. Единственными звуками в доме были аккорды классической музыки, прорывавшиеся из-под двери кабинета Иниго и расплывавшиеся по дому. В ее намерения вовсе не входило беспокоить Иниго, который, очевидно, был занят работой. Она прошлась по комнатам, надеясь обнаружить кого-нибудь из девочек. К ее величайшей досаде, дом был совершенно пуст, если не считать Сэма, сидевшего за кухонным столом с большим сэндвичем, намазанным арахисовым маслом, и поглощенного чтением субботних газет. Увидев ее, неловко стоящую в дверном проеме, он отложил газету и спросил, что случилось.

— Я ищу Эстер, — тихо ответила она, вытирая лицо руками и надеясь, что он не заметит следов слез. Глубоко вздохнув, она попыталась выдавить из себя улыбку, но обмануть Сэма не удалось.

— Девочки с мамой отправились за покупками, а мальчики устроили пикник с чаем на берегу, — доложил он, приветливо улыбаясь.

— О… — протянула Федерика, не зная, что еще сказать. Она всегда чувствовала себя неловко, оставаясь наедине с Сэмом. Он был слишком красив, чтобы на него смотреть, слишком умен, чтобы с ним беседовать, и слишком взрослым, чтобы проявлять к ней интерес. Поэтому она стала пятиться к двери, бормоча, что поищет Эстер позже.

— Почему бы тебе ни угоститься сэндвичами с арахисовым маслом? — спросил он, держа в руке кружку. — Они удивительно хороши. Мама называет такую еду «комфортной пищей», а ты сейчас выглядишь так, что, я думаю, тебе это не помешает.

— Нет, правда, я не голодна, — запинаясь, пролепетала она, смущенная собственным неумением поддержать разговор.

— Я знаю. Но ты расстроена, — заметил он и снова улыбнулся. — Съешь хотя бы один сэндвич, чтобы почувствовать себя немного лучше. — Он взял пару ломтиков хлеба и начал сооружать для нее угощение. У Федерики не осталось выбора. Она подошла к столу и села на стул, который он для нее выдвинул. — Боюсь, что я не выношу, когда женщины плачут, — сообщил он. Федерика рассмеялась, хотя слезы мешали ей видеть. В возрасте тринадцати лет без одного месяца она едва ли могла считаться женщиной, даже при очень богатой фантазии. Она опустила глаза и откусила маленький кусочек сэндвича. — Я знаю, — продолжил Сэм, — что женские слезы являются их секретным оружием. Я понимаю, что не одинок в этом. Большинство мужчин теряются при виде их или же не знают, как их остановить, и таким образом становятся беззащитными для всякого рода манипуляций. Они готовы на все, чтобы вызвать улыбку на лице леди. Что мне сделать, чтобы вернуть улыбку на твое лицо?

— Тебе ничего не надо делать. Я сейчас уже буду в порядке, — ответила она, уставившись на сэндвич, чтобы только не смотреть на него.

— Знаешь, нет ничего хуже, чем сидеть в помещении со своим плохим настроением в такой чудесный солнечный день, как сегодня. Почему бы тебе не составить мне компанию для прогулки? Я думаю, подснежники смогут немного утешить тебя, а к тому времени, когда мы вернемся, девочки наверняка уже будут дома. Что ты на это скажешь?

— У тебя, наверное, есть более важные дела, — ответила она, не желая быть навязчивой.

— Сейчас ты говоришь, как Иа-Иа. Постарайся быть похожей на Винни-Пуха или на Тигру. Хотя, — он улыбнулся, — ты больше походишь на Пятачка.

— Это что — комплимент?

— Безусловно. Пятачок — отличный парень. Так как насчет променада в соседний лесок?

Федерика редко видела Сэма. Он окончил школу и в течение года путешествовал, прежде чем поступить в Кембридж. Долгие каникулы он обычно проводил в путешествиях, а уик-энды — в Лондоне на вечеринках. Приезжая домой, он задерживался здесь не более чем на пару дней, запершись в библиотеке Нуньо или проводя время в жарких дискуссиях с отцом. В такие периоды Федерика мчалась по дороге на велосипеде с трепетом ожидания в сердце, надеясь, что его бело-зеленый автомобиль окажется припаркованным у дома, указывая, что он приехал. Когда это место пустовало, она не теряла надежды и рассчитывала, что он может появиться во время ее визита и этим приятно всех удивить. Но такое случалось крайне редко.

За предшествующие семь лет влюбленность Федерики в Сэма не исчезла и не уменьшилась. В сущности, она даже стала сильнее в связи с тем обстоятельством, что ей так редко удавалось его видеть. Она понимала, что он слишком взрослый, что он видит в ней лишь близкую подругу своей младшей сестры, но, несмотря на это, продолжала мечтать о нем. Молли и Эстер были полностью в курсе этой ситуации. Впрочем, об этом была осведомлена вся семья, и все они находили такую привязанность очаровательной, даже сам Сэм, самомнение которого вовсе не было равнодушно к румянцу, вспыхивавшему на щеках тринадцатилетней девочки. Но никто и никогда не говорил на эту тему в присутствии Федерики. Она была слишком застенчивой и беззащитной для свойственного их семье особого типа юмора.