Букет для будущей вдовы - Вера Русанова

- Ксения Павловна, а это не тот бизнесмен тогда умер, которого так торжественно хоронили? Мне Леша рассказывал, что он сильно богатый был и, в общем, молодой. Жену его ещё недавно убили. Найденова Тамара её звали.

- Тот, тот! - медсестра закивала головой. - Правда, совсем ещё молодой человек был. Ну, видать, кому что на роду написано! Его жена в больницу-то и привезла. Тоже молодая женщина была. Красивая. Привезла его, позвонила в приемный покой, под руку так заботливо поддерживает. А он ничего, нормально выглядел. Аритмия, конечно, была, боли в груди, но всего-то сорок лет! Кто же мог подумать, что так все обернется? Я пока карту заполняла, он ещё улыбался, шутил. Не болел, говорит, никогда раньше, ничего хронического ни ревматизма, ни тонзиллита. Просто месяца три как начало барахлить сердце. Вот и добарахлилось.

- Да. Я про него слышала, - я незаметно закрыла свою свадебную "Бурду" и убрала её обратно в пакет. - А, правда, за ним недосмотрели, или это тоже Андрею Михайловичу померещилось?

- А кто его знает? О таких вещах, вообще-то, опасно рассуждать. Родственникам всегда кажется, что врачи виноваты, но кардиология - это же такая специфическая вещь... Никто! Никто не хочет верить в то, что его родные и близкие смертны, но от этого никуда не денешься... А Марина очень близко к сердцу все приняла. Очень! Я помню, она потом все за нашим фельдшером бегала и уточняла, через сколько минут после остановки сердца дефибриллятор ещё можно включать, а через сколько - уже бесполезно, какой эффект гидрокортизон дает, а какой строфантин? Не знаю уж, почему так получилось, что Найденов этот умер, но если из-за каждого пациента так страдать, в медицину идти нельзя.. Я, конечно, понимаю, что она больше из-за Андрея Михайловича, мужа своего, чем из-за какого-то чужого человека, но все равно...

Столовским пловом запахло ощутимее, в коридоре завизжала колесиками медицинская тележка. Отделение готовилось к обеду.

- Ксения Петровна, так что получается, - я подперла кулаком щеку и вздохнула, - раз Марина так переживала, значит, все-таки виноватой себя чувствовала? Я бы на её месте просто стукнула кулаком по столу и закричала: "Чего ты себе навоображал? Не было у меня ничего ни с каким Константином Ивановичем и быть не могло!" А она то каких-то любовниц себе для алиби выискивала, то про дефибрилляторы расспрашивала. Что к чему?

- Вот-вот! Я тоже самое Ленке нашей говорила, - Ксения Петровна поднялась и переставила чайник обратно на окно. - Так Марина на меня же и окрысилась: не твое, говорит, дело, что ты вечно сплетничаешь?

Я мысленно отметила, что оказалась права насчет прецедента, который "имел место".

- ... А что я сплетничаю? Я бы даже, если и узнала об ошибке, ни за что никакой комиссии б не сказала! Что, медики - не люди? Ошибиться не могут?.. Да и не было никакой халатности, скорее всего. Андрей Михайлович-то тоже все меня выспрашивал, словно что-то такое страшное услышать надеялся. А что я ему могла сказать? Да, аритмия, да, жалобы на боли в груди, да, слабость, да, отеки! Он и не лечился никогда толком, так, только "Корвалол" да мочегонные пил. Ну, не было повода для того, чтобы больного в интенсивную терапию запихивать! Они вон тут пол отделения с аритмией и отеками ползают... Если богатый, да ещё и жена на личной иномарке привезла, так что теперь - сразу консилиум созывать?

- Странно только, что он попросил вас никому ничего не рассказывать...

- А что тут странного? - она остановилась у зеркала и поправила на груди халат. - Вообще-то, это не принято - к чужим больным со своим диагнозом лезть. Тем более, ещё амурная история была замешана... Нет, лично я Андрея Михайловича очень хорошо понимаю. Да, и Марина сейчас, наверное, все понимает и локти себе кусает. Что говорить, все мы задним умом крепки... А, вообще, Марина - женщина хорошая. Вы только ей о нашем с вами разговоре не рассказывайте, не надо. Со свадьбой, я думаю, она вам все поможет, все подскажет. Помню, она со своей регистрации, с Московской, фотографии в отделение приносила. Хорошие фотографии. Яркие.

Разговор, похоже, неуклонно приближался к концу. Время чаепития истекало. Ксении Петровне пора было на пост, а мне домой.

- Спасибо большое, что чаек со мной попили, - я поднялась. - Только знаете что? Я тоже, наверное, пойду, а вы Марине, что я приходила, не говорите, ладно? А то начнет спрашивать, что так долго сидела, да о чем болтала? Некрасиво получится. Как будто у неё за спиной что-то выпытывала.

- Хорошо. Как хотите. Мне-то, собственно, никакой разницы нет.

- Я бы вас на свадьбу пригласила, но не знаю, будем ли мы, вообще, собирать гостей.

- Да, понятно-понятно, - она согласно закивала, взялась за ручку двери, на секунду задумалась и добавила: - Один вам совет: желтые цветы в свадебный букет не вставляйте. Желтое - к разлуке! У Марины на свадебных фотографиях то ли орхидеи, то ли хризантемы в руках. Красиво, конечно, а вон как обернулось! Нет, приметы зря не выдумывают! Так что, чтобы она там ни говорила, откажитесь, закапризничайте, но желтых цветов не берите.

Неприятный, скользкий холодок пробежал по моей спине от затылка до самых пяток... Ван Гог... "Ван Гога следует понимать через желтое"... Солнце... Солнце над красными виноградниками... Красный виноград... Смерть... Подсолнухи... Желтое...

"Ничего странного", - попыталась я убедить сама себя. - "Наоборот, все очень логично! Как раз сейчас все складывается до безобразия правильно. Андрей увлекался Ван Гогом. Ничего удивительного, что у его невесты был букет в Ван Гоговском стиле. Наоборот, это только играет на общую идею!"

- А знаете что? - Ксения Петровна совсем уж прощально улыбнулась. Мне так кажется, что у Андрея Михайловича с Мариной даже пароль какой-то был любовный, с желтыми цветами связанный. Я ведь ещё почему подумала, что он жену ревнует страшно? Больной этот, который умер, перед тем как в лифт зайти, фразу одну сказал, так когда я её Андрею Михайловичу повторила, он аж весь затрясся. Как намек какой понял, наверное?

- Фраза была про цветы?

- Почти. Он так рукой за голову схватился и медленно говорит: "Все желтое!" А потом лифт закрылся и все.

"И все!" - тоскливо подумала я. - "Все желтое!".. Вот так просто: "Все желтое"! И снова Ван Гог. И Найденов. Прекрасная компания!.. Я опять ни черта не понимаю, снова все рушится, как карточный домик, и снова нет никакого стержня! Даже никакого намека на стержень!.. Мистика! Чертовщина! Ван Гог! О, Господи! Я, кажется, тоже скоро сойду с ума!"..

Глава двенадцатая, в которой я беседую с Анатолием Львовичем Шайдюком и снова встречаюсь с Мариной.

- Все желтое, все желтое, все желтое.., - как попугай повторяла я, спускаясь по лестнице на первый этаж. - Все желтое... Какой кошмар!

Шептала я, понятное дело, себе под нос, но все равно на меня оборачивались уборщицы с ведрами, больные, тяжело опирающиеся о перила, и девочки из среднего медперсонала, сверкающие острыми коленками, то и дело показывающимися в разрезах халатиков. Мне, впрочем, было все равно.

Все желтое, все желтое... Как там у Хмелевской? "Все красное"? Ну у Хмелевской, как раз, понятно: Аллерод, все эти бесконечные недоделанные убийства. А тут что? "Аллейеллоу"? Желтая пустыня с желтыми верблюдами, озаренная желтым солнцем? Кажется, я начинаю активно ненавидеть полуденное светило и любые проявления желтого цвета. Просто-таки мучительно желание прийти домой и разорвать в клочья мою лимонно-желтую футболку с черной загогулиной на правой стороне груди... Странно. Агрессию, вроде бы, возбуждает красный? А желтый - что? Безумие? "Желтый дом", "желтый билет"... Кажется, лет десять назад была такая статья о Ван Гоге, где исследовалось его творчество накануне смерти. Все это рассматривалось через призму его душевного недуга, и какой-то психиатр объяснял, что болезненное пристрастие к желтому - как раз и есть возможный признак психического заболевания.

Может быть, Найденов был не совсем нормальным психически? Ведь что-то мне не понравилось в рассказе Ксении Петровны, что-то насторожило. Что? Что? Что?.. Нет, поздно! Мысль промелькнула и исчезла. Только хвост показала, как электричка, за которой бежишь сломя голову и все равно опаздываешь.

Торопливо всунув руки в рукава полушубка и криво надев берет, я вышла из корпуса. Ненавистное солнце тут же ударило в глаза так, что на снегу заплясали сумасшедшие радужные круги. Круги медленно переползли с сугробов на заснеженные сосновые лапы. Я подняла лицо к небу. Белесый нимб вокруг сияющего золотого круга. Вылинявшее небо. Пар, поднимающийся от моего рта...

Гордина де Гроот... Почему мне все время вспоминается Гордина де Гроот? Катя Силантьева? Нет, несчастная Катя тут ни при чем. Оказывается, Тамара Найденова все-таки была беременна. Но почему акушерка, помнившая её так хорошо, об этом ничего не знала? "Они с мужем очень любили друг друга"... "Она беспокоилась о ребенке. Если муж умер, то пусть хотя бы сын памятью о нем останется"... Откуда это ощущение фальши? Не фальши даже нестыковки. Именно такое чувство возникает, когда приставишь к голове одного далматинца уши другого. Не то. Не та. Не правда. "Не верю!" - сказал бы Константин Сергеевич Станиславский... При чем здесь Станиславский? При чем здесь "не верю"? Точно, от всего этого начинаются завихрения в мозгу.