Камень для Дэнни Фишера - Гарольд Роббинс

Она почувствовала его дыханье у себя на волосах.

— Конечно, детка. Ты ничего такого не сделала. Все хорошие девушки чувствуют себя так в первый раз. Она постепенно расслабилась в его объятьях, подняла к нему лицо и легонько поцеловала его в губы, совсем как маленькие девочки целуют отца. — Спасибо, Сэм, — благодарно прошептала она.

Некоторое время она помолчала, затем тихо проговорила. — Коли хочешь, Сэм, я попробую снова.

— Да ну, сладкая? — обрадовано и счастливо прозвучал его голос.

— Да, Сэм, — тихо ответила она.

Она крепко закрыла глаза и ощутила, как его руки стали гладить ей волосы. Губы его слегка прижались к ее щеке и переместились на шею. Так же делал и Джордж. Она сердито отогнала от себя эту мысль. И зачем ей понадобилось думать сейчас о нем? Это нечестно по отношению к Сэму. Он не ответственен за то, что было. Это ее вина. Ей этого хотелось с самого начала, когда они с Нелли пошли к нему.

Она с раскаяньем подняла руку я погладила его по щеке. У него было гладкое лицо. Он побрился перед самым сном. Губы его прижались к ее губам.

Они были теплыми и нежными. Она поцеловала его в ответ.

Она замерла в моментальном испуге, когда почувствовала его легкую прохладную руку у себя под ночной сорочкой. Прикосновение его было легким, успокаивающим, и постепенно она расслабилась, тело у ней обмякло и перестало противиться. Сердце его стучало рядом с его сердцем.

Ей стало тепло и щекотно. Она уже чувствовала себя как прежде... О чем она думает?.. Ей стало хорошо, и она была рада, что может так чувствовать себя сейчас.

Его губы остановились у ней на груди. Она была довольна. Руки ее держали его голову, когда она целовала его в лоб. Она зажмурилась и подумала о Джордже. Вот так бы оно и было с ним. С ним было бы легче. Она не боялась его так, как боялась... Он встревожено прошептал:

— Тебе хорошо, сладкая? — Она резко кивнула, не доверяя своему голосу.

Сэм спокойно лежал рядом с ней, поглаживая ей румяную щеку. В голосе у него сквозила тайная гордость, когда он прошептал ей: «Видишь, дорогая, а ты боялась».

Она спрятала лицо у него на груди. — Да, — прошептала она. Но в душе она знала, что лжет. Ей всегда придется лгать ему. Она будет вечно бояться. Ведь не его лицо возникло перед ней во время оргазма. — О, боже, — взмолилась она про себя, — неужели мне так и суждено прожить всю жизнь?

Вечно в страхе?

Ей ответил внутренний голос. Он был сочный и тяжелый, а слова были из венчальной церемонии. — Повторяй за мной, дитя мое. «Я, Мириам, беру тебя, Самуэла, в законные венчанные мужья, и буду жить с тобой в богатстве и бедности, в болезни и здравии, обещаю любить, почитать и лелеять до тех пор, пока не разлучит нас смерть».

Он спал, дыханье у него было глубоким и удовлетворенным. Она смотрела в темноте на его спокойное лицо. Теперь он был счастлив. Так-то оно и лучше.

Она отодвинулась назад на свою подушку и закрыла глаза. Она отправилась к нему, чтобы разыскать меня, а теперь ей придется до конца своих дней и ночей быть рядом о ним. Но он никогда не узнает о подлоге, ему этого знать не надо. Только она будет знать, что она обманула его и будет обманывать во все безумные мгновенья их совместной жизни.

Глава 8

Я стоял посреди опустевшей площадки под проливным дождем. Поднял воротник макинтоша, чтобы было поуютнее под защитой широкополой шляпы, и стал попыхивать сигаретой. Посмотрел вверх на небо. Дождь и не думал прекращаться. Я двинулся вперед по площадке. Мокрые стенки серо-бежевых палаток безрадостно хлопали на ветру.

Два года вот такой жизни. Много времени прошло. Я потратил изрядное количество времени на эти стены из брезента. Дни иногда бывали настолько жаркими, что, казалось, стоишь в печи в какой-то жуткой части ада, а ночи бывали так холодны, как будто костный мозг замерзает как лед на озере зимой.

Два года такой жизни. Толпы народа, толкающегося на площадке, глазеющего по сторонам со ртом, набитым сахарной ватой, сосисками и мороженым. Толпы с настороженными глазами, глядящими на тебя как на бродягу, стремящиеся купить твой товар и возмущающиеся тем, что ты его продаешь.

Два года вдали от дома без весточки о том, что там делается. Нелли.

Папа и мама. Мими. Сэм. Эти имена все еще причиняли боль. Как только я начинал считать, что уже привык к этому, тут снова возвращалось это чувство одиночества. Оно захоронено глубоко, но так и осталось в душе.

А теперь я почти дома. Почти, но не совсем. Филадельфия. Я могу сесть на поезд на вокзале Маркет-стрит и некоторое время спустя выйти на вокзале Пенн. В мыслях все очень просто. Всего лишь час десять езды до дома.

Но в мыслях все всегда очень просто. Когда не принимаешься что-либо делать, то никогда ничего не получается просто. Воспоминания о том, что произошло, нахлынули на меня. И снова я сержусь. Негодую по поводу вынужденной ссылки. Боюсь того, что будет, если мне суждено вернуться.

И все же мне хочется домой. Мне всегда хочется домой. Есть узы, связывающие меня с теми, кто находится там, даже если они и не хотят моего возвращенья. Узы, которые я не могу выразить словами, которые живут во мне эмоциями. Сегодня от всего этого меня отделяет лишь час десять минут.

Послезавтра, когда палатки снова двинутся на юг по своему ежегодному маршруту, до дому будет шесть часов езды, через неделю — двадцать часов, а через месяц — это будет путешествие в несколько дней, и я, возможно, так и не совершу его за всю свою жизнь.

Я снова посмотрел на небо. Дождевые тучи нависли низко и плотно, ветер бросал мне сырость в лицо, сигарета во рту у меня намокла. Дождь на этой площадке будет идти всю ночь.

Я роняю сигарету изо рта, и она шипит в луже у меня под ногами.

Слышно, как сердито шипит огонек, тщетно пытаясь перебороть воду. Думаю о том, что я подобен этой сигарете и борюсь за свою жизнь с быстро наваливающимся дождем. Я не могу дышать, воздух становится тяжелым у меня в легких. Мне надо домой. Надо. Надо. Мне надо снова увидеть Нелли. И маму, и Мими. И отца тоже, независимо от того, хочет он меня видеть или нет. Даже если я знаю, что не смогу там остаться, даже если я должен вернуться на площадку завтра. Другой раз, когда будет возможность съездить домой, может оказаться очень не скоро. Я уже устал от одиночества.

Когда я, откинув клапан, вошел в палатку, там шла непременная карточная игра. Игроки мельком глянули на меня, когда я хлопнул шляпой по штанине, отряхивая ее, и снова уткнулись в карты.

Обходя вокруг стола, я посмотрел на их лица, освещенные слабым светом лампады. Я остановился позади Майка, посмотрел на карты у него на руках и улыбнулся про себя. Он никогда не разбогатеет, пытаясь набрать три карты подряд.

— Дождь будет идти всю ночь, — сказал я, — Да уж, — рассеянно ответил Майк. Он сосредоточился на своих картах.

Над столом раздался голос банкомета. — Сколько?

Майк ответил глухим голосом. — Две.

Карты полетели через стол к нему. Он быстро подхватил их и стал рассматривать. Усмешка скривила ему губы. — Пас, — сказал он, бросая карты на стол и поворачиваясь, чтобы поглядеть на меня.

Все быстро раскрыли карты, и банкомет взял куш. — Сыграешь, Дэнни? — радушно предложил он.

— Нет, спасибо, — покачал я головой. — У вас и так уж достаточно моих денег. — Я посмотрел вниз на Майка. — Как насчет отгула? — спросил я.

Майк ухмыльнулся. — Достань-ка и мне дамочку, и тогда мы с тобой оба отгуляем эту ночь.

— Не сегодня, Майк. Я хочу скатать в Нью-Йорк. Сегодня уж ничего больше делать не будем.

Банкомет фыркнул. — Чего ты выпендриваешься, Дэнни? Лучше поостерегайся этих цыпочек из Филли. У каждой из них брат военный.

Глаза у Майка стали серьезными. — А зачем тебе туда ехать?

Я никогда ему особо не пробалтывался, но он был умный парень. Он, должно быть, догадался, что там случилось что-то неприятное. Но он никогда не задавал никаких вопросов, так что и теперь не получит никакого ответа.

— Отпуск, — спокойно ответил я, глядя ему в глаза.

Майк посмотрел на стол. Ему снова сдавали карты. Он взял, осторожно поворачивая их пальцами. Шесть. Девять. Семь. Восемь. Туз. Все чин чином.

Пальцы у него напряглись. Видно было, что он позабыл обо мне.

— Что скажешь, Майк? — подтолкнул я.

Он не отвел глаз со стола. — Ладно, — рассеянно ответил он. — Но возвращайся к одиннадцати утра. В газетах пишут, что погода развеется, и тогда будем убираться отсюда.

Дождь все еще стучал по окнам поезда, когда вошел проводник. Он тронул меня за плечо. — Ваш билет, пожалуйста. — Я молча подал ему билет.

— Паршивая ночь, — сказал он, покачав головой. Прокомпостировал билет и вернул мне его.

— Да уж, — ответил я, глядя ему вслед. Но в общем-то я не согласен с ним: ведь я еду домой. Я глянул на часы. До Нью-Йорка оставалось всего лишь пятьдесят пять минут.

Глава 9

Когда я поднимался по лестнице из метро, шел мелкий дождь, но толпа на Дилэнси-стрит была такой же как всегда. Дождь ей был не помеха, им больше некуда было идти. По Дилэнси-стрит всегда приятно гулять, разглядывать витрины магазинов и думать о том, что можно было бы купить, будь у тебя деньги.