Клеопатра - Георг Эберс

Расставшись с нубиянкой, Горгий вернулся к другу и назначил вольноотпущеннику место, где тот должен был дожидаться с баркой.

Затем друзья остались одни.

Горгий не мог не выразить удивления по поводу спокойствия Диона.

— Глядя на тебя можно подумать, что дело идет об ужине в Канопе, — заметил он, покачав головой, точно перед каким-то непонятным явлением.

— Что ты удивляешься? — возразил Дион. — Вам, художникам, пылкое воображение рисует будущность в таком свете, какой подходит к возбужденным чувствам. Если вы надеетесь, оно превращает для вас самый обыкновенный сад в Элизиум [64], если опасаетесь чего-нибудь, то мир кажется вам в огне, когда загорелась крыша. Мы, не знакомые с музами, пользуемся только рассудком, чтобы заботиться о самих себе, о семье и государстве, видим обстоятельства в их истинном свете и относимся к ним, как к числам в счете. Я знаю, что угрожает Барине. Это могло бы свести меня с ума, но я вижу также Архибия и Хармиону, готовых защитить ее, вижу мое влияние и влияние Мусейона, совет, к которому я принадлежу, обстоятельства времени, при которых нельзя обижать граждан. Взвесив все эти величины…

— Ты получил бы точный итог, — перебил его друг, — если б не впутался в него самый непреодолимый из всех факторов — страсть женщины, да еще такой, как царица.

— Положим. Но с возвращением Марка Антония выяснится, что ее ревность не имела основания.

— Будем надеяться. Клеопатра обманута, введена в заблуждение, в этом я вполне уверен, так как сама она добра безмерно. Прелесть ее неотразимо чарует сердца. А ее могучий ум! Я тебе говорю, Дион…

— Друг, друг, — перебил тот, смеясь, — высоко же ты залетаешь! Я уж третий год веду счет твоим увлечениям. Их было, кажется, семнадцать, но это, последнее, нужно считать за два.

— Глупости! — воскликнул архитектор. — Неужели же я не могу замечать того, что велико, прекрасно, единственно? А она такова! Когда-то, давно это было, она явилась передо мной в полном блеске своей красоты…

— Так что ты должен был зажмурить оба глаза. А ведь ты только что с умилением толковал о своей молодой гостье, об ее нежности, благоразумии, спокойствии, которое она проявила в минуту опасности…

Архитектор с неудовольствием перебил его:

— Да я и теперь не откажусь ни от одного слова. Елене нет равных среди александрийских девушек, но Клеопатра… она возвышается над смертными людьми в своем божественном величии… Нечего подсмеиваться! Если бы она взглянула на тебя своими большими, глубокими, грустными глазами и рассказала о своем несчастье, ты пошел бы за нее в огонь и воду. Я не особенно чувствительный человек и с тех пор как умер мой отец, я видел слезы только на глазах других людей; но когда она говорила о мавзолее, который я должен буду построить, так как судьба скоро заставит ее искать прибежища в смерти, я не знаю, что со мной сделалось. Когда же она причислила меня к своим друзьям и протянула мне руку, несравненную руку, прямо скажу, а ты смейся, если можешь, я сам не знаю, как очутился на коленях и, целуя ее, то есть руку, чувствовал слезы на глазах. Я не стыжусь этого волнения и до сих пор чувствую на своих губах прикосновение этой бледной маленькой божественной ручки.

Тут Горгий закинул назад свои густые волосы, покачал головой, точно был недоволен самим собой, и продолжал другим тоном:

— Но теперь не подходящее время для подобных излияний. Я говорил о мавзолее, заказанном мне царицей. Завтра она увидит первый беглый набросок. Он будет устроен при храме Исиды, ее богини… Я было предложил большой храм в Ракотисе у Серапеума, но она отказалась… Ей хотелось устроить его поблизости от дворца на Лохиаде. Она наметила для этого храм подле «уголка муз»; но дом Дидима мешает постройке. Придется, пожалуй, захватить часть его сада вдоль морского берега. Тогда у нас хватит места и у него останется все-таки порядочный сад. Но Дидим очень дорожит своим владением. Да и царица не хочет обижать старика… Она справедлива и, может быть, руководствуется неизвестными мне соображениями… Поэтому я обещал ей поискать другое место, хотя и видел, что ей очень хочется устроить мавзолей именно здесь, у храма Исиды… Тогда я… я придумал штуку, о которой уже говорил этой добродушной черной колдунье, и надеюсь, что бессмертные или судьба, или как бы там ни называлась таинственная сила, правящая миром по вечным законам, приведет к благополучному концу наше предприятие. Она может спасти нас всех, а царице доставит утешение в эти смутные дни.

— Горгий, Горгий! — перебил его Дион. — Куда заведет тебя эта новая страсть? У тебя полны руки дел, а ты развлекаешься какими-то темными загадками!

— Их смысл и содержание, — возразил Горгий, — скоро перестанут удивлять тебя, хоть ты и руководствуешься холодным рассудком, а я увлекаюсь, по твоему мнению, фантазией художника. Пока скажу тебе одно: мои помощники осмотрят дом Дидима, а я займусь нижним ярусом храма Исиды. Я имею полномочие действовать, как мне вздумается. Клеопатра сама показала мне устройство храма, даже указала потайные ходы в подземелье. Мои темные загадки и для тебя станут ясными, если мне придется спасать тебя от врагов в этом подземелье. Ты сам не знаешь, на каком тонком волоске висит меч над твоей головой, от тебя скрывали это. Но я говорю прямо, потому что могу устранить эту опасность. Утром ты бы неизбежно попал в руки свирепых врагов и был бы предан твоим трусливым дядей, если б бесстыднейший из всех негодяев не вздумал сначала напасть на дом старика — ты знаешь об этом происшествии, — и если бы царице, под влиянием потрясающих известий, не пришло в голову соорудить свой собственный мавзолей. Потайной ход, о котором я говорю, — при этом он понизил голос, — проходит как раз под садом Дидима, через него-то я и выведу тебя, а в случае надобности и Барину, к морю. Иначе это слишком опасно. Если мы воспользуемся этим ходом, бегство останется незамеченным.

— А мы-то, умники, не хотим верить в чудеса! — воскликнул Дион, протягивая Горгию свою исхудалую руку. — Как мне благодарить тебя, милый мудрый вернейший из друзей, хотя и неверный подругам. Прости мне этот упрек, как и прежние. То, что ты делаешь теперь для меня и Барины, дает тебе право причинять мне в течение всей остальной жизни какое хочешь зло на словах и на деле. Забота о ней приковала бы меня к этому городу и к этому дому, и я вряд ли бы решился на бегство сегодня вечером, так как без нее моя жизнь теряет всякий смысл. Но раз она может последовать за мной на утес Пирра…

— Не убаюкивай себя этой надеждой, — сказал архитектор. — Могут возникнуть серьезные препятствия. Я еще поговорю обо всем этом с нубиянкой. Я думаю, что она может дать наилучший совет в этом деле. Она знает обычаи великих мира сего, сама же принадлежит к малым. К тому же она имеет свободный доступ к царице через Хармиону и знает обо всем, что происходит при дворе. Она доказала мне, что передача дела Барины в руки Алексаса должна радовать нас. Подумай, как легко ревность царицы может привести к какому-нибудь роковому поступку! Тот, кого судьба осыпает такими жестокими ударами, редко склонен щадить других. Пусть лучше обременяющие царицу заботы встанут между ней и ее ревнивым гневом, который в другое время показался бы слишком мелким для ее великой души.