Красные камзолы - Иван Юрьевич Ланков

есть, православные церкви. В Лифляндии не только лютеране с протестантами живут. Один из наших остался у церкви с мушкетами и шпагами, потому как в церковь с оружием не пускают. И менялись по очереди. Ребята свечки ставили за то, что сегодня Господь уберег их от пули, за здравие раба божьего Никона и за все хорошее против всего плохого. Молился и я. Истово молился, вспоминая все тексты, которым учил Ефим. Вдыхал полной грудью курящийся ладан, гундел себе под нос то же самое, что нараспев читал зычным голосом деревенский батюшка, размашисто крестился… Мне очень нужно было видение, как тогда, зимой, в Вырице. Увидеть бы этого толстого мужика из электрички и спросить про пластину от бронежилета… Раз тогда получилось с ним связаться — вдруг и сейчас сработает?

Но нет. Вот уже и вечерний молебен закончился, и деревенские разошлись, и мои все вышли, а я все жгу свечки у образов и бормочу молитвы.

— …Ты и ныне владыко Господи, услыши нас, молящихся Тебе. Пошли, Господи, невидимо десницу Твою, рабы Твоя заступающую во всех, а имже судил еси положити на брани души своя за веру, царицу и Отечество, тем прости согрешения их, и в день праведнаго воздания Твоего воздай венцы нетления…

Не сработало. Не пришло видение. Однако же случилось другое. Через полчаса чтения молитв я вдруг понял, что мне больше не страшно. А еще я понял, что все это время от того момента, как Сашка сказал про сигнал, и всю перестрелку, и всю дорогу до Юглы, а от Юглы до этой безвестной деревушки краем от колонны нарвских — все это время мне было страшно. Где-то между почками и селезенкой сидел страх и морозил, морозил, морозил…

А сейчас — отпустило. Ушла дрожь, пропал холод. Расслабились мышцы плеч и шеи. А они, оказывается, все это время были чуть ли ни судорогой сведены. От страха. А думал — ружье с ранцем тяжелые…

Я просто боялся.

А теперь не боюсь.

Перекрестился еще раз, поклонился образам и вышел на улицу. Нахлобучил парик, надел треуголку, закинул мушкет на плечо, бросил шпагу в ножны. Улыбнулся и приобнял за плечи братьев из моего шестака. На душе было легко и хорошо.

Пора домой. В полк.

Глава 16

— А ты что, казак, что ли? О какой доле в добыче речь, Жора? Ты, братец, на службе у государыни. И сам ты есть государственный человек. Потому трофей, что в бою берешь, — он не твой, он государыне принадлежит. Да тем, кто государыней поставлен службу служить как ее полномочный представитель. Соображаешь? А там уже на их усмотрение. Ежели вдруг решат тебя как-нибудь отблагодарить — то будет тебе награда какая пожалована. А не будет — так не будет, и не смей роптать. — Ефим говорил зло и яростно, разрубая ладонью воздух в такт словам. — Ишь чего удумал — долю ему подавай! За долей сейчас тебе одна дорога: в шайку к разбойникам. По которым давно уже каторга плачет. И которых наш брат-солдат стрелять будет по всем дорогам, где ни встретит.

Вот так вот. У писателя Филатова его Федоту-стрельцу хотя бы пятак на водку давали. А мне с той добычи — шиш без масла.

Три вьючных лошади со всяким награбленным барахлом, вещи и оружие шведских наемников, куча другой мелочи — все было доставлено порутчику Нироннену. Часть трофеев прибрал к рукам приехавший из Риги полковой квартирмейстер, другую часть отправили командиру батальона майору Небогатову. Разве что лошадьми порутчик Нироннен сам распорядился. Пошептался о чем-то с Германом и решил, что еще одна упряжка для ротного хозяйства лишней не будет. Потому пара лошадей нам, а Герман за третью лошадку отдаст более-менее нормальный возок. Всем с нашего рейда хорошо. Только вот мне как-то… Хотя с крестным скандалить — дурное дело. Если он так решил — значит, на то есть причины.

Я раздосадованно махнул рукой и тяжело опустился на лавку.

— Плохо дело, Ефим. Плохо.

Чтобы как-то отвлечься и успокоиться — кручу в руках треуголку. Надо бы ее как-то почистить, что ли. Изнутри весь фетр пудрой перепачкан. Может, какую-нибудь сменную подкладку придумать да менять почаще? А то ж скоро вонять будет, как кроссовки после летних сборов…

Ефим понял, что я не намерен продолжать конфликт, потому сменил выражение лица со старшинского «я не брал, поэтому не отдам» на заботливое, из серии «добрый дяденька поможет несмышленышу». Оно и понятно. Выразить участие да сочувствие — это бесплатно, потому можно в любое время и в любых количествах. Даже оптом и без расписки. Моральная поддержка — отличная замена серебряным рублям.

— Да разве ж плохо? Ты, Жора, сам подумай. Мундир у тебя есть, кашу ешь с мясом, бритвы аглицкие в капральстве целых две, банька — все как положено. Да и за артелью уже какой-никакой запасец имеется. Немного, но все же. Сегодня вот вечером ножик тебе смастерю из того обломка шпаги, что ваш шестак пулей разбил. Вот тебе еще прибыток. И зачем связываться с монетами? Вина пить? Так ты только скажи, все равно свою часть всю не выбираешь. Хоть сейчас ведро тебе поставлю, а то и два. В карты или кости сыграть? Ну это нет, не позволю, плохо ты разбираешься в этих играх. Тем более вы с ребятами вон поинтереснее штуки придумали. Или, может, в веселый дом сходить? Так это я тоже организовать могу. Тебя-то с твоим лицом барчука несмышленого как липку обдерут. А я нормально сторгуюсь. А? Ну сам посуди, зачем оно тебе — деньга? Только хлопоты лишние от них.

Веселый дом — это цирк, что ли? С медведями и дрессированными обезьянами? Вот интересно, а как здешний цирк выглядит? Хотя о чем это я. Судя по тому, как этот жук меня разводит — все-таки какая-то доля мне полагалась. Вон, Ефим жалованье всей артели себе забирает и всячески им крутит-вертит. Так что запросто мог и мою долю прикарманить. Не, ну, конечно, капральство у нас всем обеспечено справно, тут не отнять. Все при всем… Но…

— Ну раз так… — понуро киваю я. — Ты мне другое скажи, крестный. С того барахла, что у разбойников трофеем взяли, смог бы я долг в восемьсот рублей закрыть?

Ефим аж взвился:

— Сколько??? Ты это… кхе… Что ж такое учудил, на восемьсот рублей? Да на эти деньжищи вся рота полгода столоваться может! Да мне позументы в двести встали, а ты!

Тут