Лучшая зарубежная научная фантастика - Стивен Бакстер

Лимузин притормозил возле вершины холма, и другие машины нашей процессии подтянулись. По сторонам дороги теснились надгробия. Я увидела впереди зеленую палатку. От ветра ее полотняные бока раздувались и втягивались, словно дышал какой-то великан. Перед ней прямыми рядами скучковались две дюжины серых раскладных стульев.

Лимузин остановился.

— Будем будить мальчика? — спросила сестра.

— Не знаю.

— Хочешь, я его понесу?

— А ты сможешь?

Она взглянула на ребенка:

— Ему ведь три года?

— Нет, еще не исполнилось.

— Он крупный для своего возраста. Или мне так показалось? Я мало общаюсь с детьми.

— Врачи говорят, что он большой.

Сестра подалась вперед и коснулась его молочно-белой щеки.

— А он красивый, — сказала она. Я постаралась не заметить удивление в ее голосе. Люди никогда не осознают, каким тоном говорят, а тон выдает их предположения и ожидания. Но меня давно уже перестало задевать то, что люди подсознательно выдают. Сейчас меня задевают лишь намерения. — Он действительно очень красивый, — повторила она.

— Он сын своего отца.

Из машин перед нами стали выходить люди. Священник уже шагал к могиле.

— Пора, — сказала сестра. Она открыла дверцу, и мы вышли в холод.

Сперва они пришли из Кореи. Но это, конечно же, неправильно. Историю надо рассказывать по порядку. Точнее будет сказать, что все началось в Британии. В конце концов, именно Хардинг опубликовал ту первую статью, именно Хардинг потряс мир тем заявлением. И именно портреты Хардинга религиозные группы сжигали на лужайках перед церквями.

И лишь позднее корейцы открыли миру, что достигли той же цели на два года раньше, а доказательства уже выросли из пеленок. И только позднее, намного позднее, мир осознал масштаб того, что они сделали.

Когда Народная партия угробила Ен Бэ, корейские лаборатории опустели, и их внезапно обнаружились тысячи — светловолосых или рыжих малышей-сирот, бледных, как призраки, голодающих на корейских улицах, когда вокруг них рушилось общество. Последовавшие войны и смены режима уничтожили большую часть научных данных, но сами дети — те из них, кто выжил — остались бесспорным фактом. И в том, кто они такие, ошибиться было невозможно.

Никто так и не раскрыл истинную причину, почему Ен Бэ вообще начал этот проект. Возможно, корейцы хотели вывести лучших солдат. А возможно, причина была самой древней: потому что они могли это сделать.

Зато точно известно, что в 2001 году дискредитированный биолог Хван Ву-Сук, специалист по стволовым клеткам, впервые в мире клонировал собаку, афганскую борзую. В 2006 году он сообщил, что трижды пытался клонировать мамонта, но безуспешно. Западные лаборатории лишь говорили об этом, а корейцы взяли и попробовали. И такое стало системой.

В 2011 году корейцы наконец-то добились успеха, и у слонихи, ставшей суррогатной матерью, родился мамонтенок. По стопам корейцев пошли другие лаборатории. На свет возродились другие виды. Бледная пляжная мышь.[33] Пиренейский каменный козел. И более древние животные. Намного более древние. Лучшим ученым США пришлось покинуть страну, чтобы продолжать работу. Американские законы, запрещающие вести исследования со стволовыми клетками, не остановили продвижение науки — они лишь прекратили эти исследования в США. И вместо Америки патенты на соответствующие процедуры получили Великобритания, Китай и Индия. Был побежден рак. Затем большинство форм слепоты, рассеянный склероз, болезнь Паркинсона. Когда Конгресс наконец-то легализовал медицинские процедуры — но не направления исследований, которые привели к их разработке — лицемерность такой позиции стала настолько очевидна, что даже самые лояльные американские цитогенетики покинули страну.

Хардинг оказался в этой последней волне, уехав из Штатов, чтобы основать лабораторию в Великобритании. В 2013 году он стал первым, кто вернул к жизни тасманийского сумчатого волка. Зимой 2015 года кто-то принес ему неполный череп из музейной экспозиции. Череп был долихоцефальным — длинным, низким, большим. Кость тяжелая, свод черепа огромный. Это был череп, найденный в 1857 году в карьере, в долине реки Неандер.

Когда мы с сестрой выбираемся из лимузина, снег под ногами скрипит. Дует ледяной ветер, мои ноги в тонких чулках сразу немеют. Самый подходящий день для его похорон — Дэвид всегда легко переносил холод.

Сестра кивает на открытую дверь лимузина:

— Ты точно хочешь взять с собой мальчика? Я могу остаться с ним в машине.

— Ему надо пойти со мной. Он должен все увидеть.

— Он не поймет.

— Не поймет, зато потом может вспомнить, что был здесь. Возможно, это важнее всего.

— Он слишком мал, чтобы запомнить.

— Он вспомнит все. — Я наклоняюсь к затененной глубине салона и бужу мальчика. Его глаза раскрываются голубыми огоньками. — Пойдем, Шон, пора вставать.

Он трет глазенки крепкими кулачками и не отвечает. Мой сын — мальчик тихий и спокойный. На улице я натягиваю шапочку ему на уши. Мальчик идет между мной и сестрой, держа нас за руки.

На вершине холма нас встречают доктор Майклс и другие преподаватели из Стэнфорда. Они выражают соболезнования, и я с трудом держусь, чтобы не зарыдать. Майклс выглядит как после бессонной ночи. Я представляю ему сестру, они пожимают друг другу руки.

— Вы никогда не говорили, что у вас есть сестра, — замечает он.

Я лишь киваю. Майклс смотрит на мальчика и подергивает его за шапочку.

— Хочешь ко мне на руки? — спрашивает он.

— Да. — Голос у Шона тихий и хрипловатый после сна. Нормальный голос для мальчика его возраста. Майклс поднимает его, и голубые глаза ребенка снова закрываются.

Мы молча стоим на морозе. Провожающие собираются вокруг могилы.

— Мне до сих пор не верится, — говорил Майклс. Он чуть покачивается, машинально укачивая мальчика. Так поступает лишь мужчина, бывший отцом, хотя его дети уже выросли.

— У меня такое чувство, что я теперь совсем другой человек, — говорю я. — Только я еще не научилась быть ей.

Сестра крепко сжимает мою руку, и на этот раз я не выдерживаю. На морозе слезы обжигают щеки.

Священник прокашливается — он готов начать. Шум, доносящийся от протестующих, становится громче, то нарастая, то стихая — но на таком расстоянии я, к счастью, не могу разобрать слов.

Когда мир узнал о корейских детишках, он начал активно действовать. Гуманитарные группы хлынули в раздираемые войной районы, деньги перешли из рук в руки, и многие дети были усыновлены в других странах, создав новую всемирную диаспору. Все они были широкие в кости, с мускулистыми конечностями, обычно чуть ниже среднего роста, хотя из этого правила имелись и поразительные исключения.