Не оглядывайся назад!.. - Владимир Максимов

– У меня мужик первым делом, когда с промысла возвращался, сразу – на полок. Потом уж все остальное, – вздохнула она, посерьёзнев. – Да не бойтесь! Я вас не съем, – снова улыбнулась, озорно подмигнув.

Предложение Светланы Павловны для меня, надо сказать, было царским подарком, тем более, что от моей помощи: натаскать воды, наколоть дров, – она отказалась.

– Не беспокойтесь, я всё уже давно привыкла делать сама. Да и не в тягость мне это. Колодец прямо во дворе, рядом с баней. А дров: и берёзовых, и осиновых, и лиственничных, – для жару, ещё от покойного мужа такая поленница осталась – года на три топить с лихвой хватит… Вон наш дом, крайний, у опушки леса за заплотом стоит. Так что часа через два приходите париться. Баня уж готова будет.

На том и расстались. Светлана Павловна направилась в свою сторону, я – в свою.

Лёжа на полке, в приятном изнеможении и почти засыпая, я млел от сухого жара прогретых осиновых досок, немного уже почерневших, но чисто выскобленных. Даже шевельнуть рукой, чтобы плеснуть на раскалённые камни горячей водой, в которой до этого запаривались берёзовые веники, мне было лень. Да и особой надобности, надо сказать, в этом не было. Солёный пот и без того ручьями струился с меня.

Кажется, я даже задремал…

Вдруг камни яростно зашипели, и в клубах летучего пара возникло что-то розово-молочное, превратившееся через миг в крепкое женское тело с прекрасными формами и слегка колышущейся упругой гладко-глянцевой грудью.

– Так и замёрзнуть можно. Заснул, что ли? – весело заговорила Светлана Павловна и плеснула ещё раз на вновь змеёю зашипевшие камни. – Я уж испугалась, не угорел ли часом тут мой банщик. Вот и решила сама проведать, да заодно как следует попарить. Не возражаешь? – спросила она, поднимаясь на полок.

Я быстренько перевернулся на живот, чтобы наглядно не обнаружить ответ моего организма на её вопрос. Мысли путались, и соображал я в этот момент, надо сказать, с трудом. Ещё ничего не успев ответить, почувствовал, как по моей спине проворно заходили два разлапистых, душистых берёзовых веника.

– А, будь что будет!.. – словно падая в пропасть, решил я, не в силах противиться приятному, расслабляющему тело прилипчивому похлестыванию веников по спине, ногам, пяткам.

Краем глаза совсем рядом я видел часть красивых, упругих женских бёдер и тёмный треугольничек пушистых волос вверху, в месте их соединения. И эта картина не давала мне расслабиться до конца.

– Ух, не могу! – через какое-то время скатился я с полка, выбегая в предбанник, сам не зная точно к чему, собственно говоря, это моё «не могу» относится. То ли к нестерпимому уже жару, то ли к нестерпимому желанию слиться в одно целое с этой ладной, игривой и такой бесстыдной вдовушкой.

Холодная вода почти привела меня в чувство, и я уже было собрался потихонечку, хотя и не успел помыться, улизнуть отсюда, от греха подальше. Однако одеваться отчего-то не спешил, продолжая сидеть на лавке в совершенном смятенье самых противоречивых чувств.

– Олег! Попарь меня, пожалуйста, будь добр, – услышал я из-за двери приглушённый голос Светланы Павловны.

Веники в моих руках с таким остервенением хлестали её тело, будто она была приговорена к битию розгами бессчетное количество раз. Волосы у меня на голове от жара трещали, руки без верхонок при каждом взмахе обжигало, пот заливал глаза. А Светлана Павловна, лёжа на животе, только сладостно постанывала, повторяя: «Ух, хорошо! Ещё, ещё!»

Её гладкие ягодицы лоснились от влаги и упруго подрагивали от ударов веника. А тот всё чаще и чаще возвращался к ним, таким идеально округлым, порозовевшим… И всё больше хотелось прикоснуться к ним не веником, а рукой…

Через какое-то время, с затуманенной головой, я вновь вылетел в предбанник и вылил на себя несколько ковшей холодной воды…

Вскоре в клубах пара, распаренная, розовая, удовлетворенно улыбающаяся, не спеша ступая через порог, в нем появилась и Светлана Павловна.

Она тоже вылила на себя ковш холодной воды, будто сама залюбовавшись упругостью тела. Затем села рядом со мной на скамью, как и я, прикрывшись полотенцем, будто только сейчас обнаружив, что она не одета. Потом не спеша выпила кружку кваса, который стоял в банке на прохладном полу, и сказала:

– Ступай, Олежа, помойся. Я – уже. А я немного остыну и за труды твои таким тебя массажем угощу! Иди, а то, не дай бог, ещё простудишься… Да полотенце-то здесь оставь!

Её сильные, нескромные пальцы проворно заходили по моей спине, пояснице, вверх-вниз. И снова вверх: к плечам. Потом вниз – теперь уже до самых пяток, ступней, пальцев ног. И снова вверх – не минуя ни одну часть тела…

И в какой-то момент всё её жаркое тело будто бы со всех сторон вдруг обволокло меня, словно белое летнее облако, погрузив в себя. И мы оказались на тёплом, уже сухом полу небольшой чистой мойки, с маленьким, тускло светящим уже предвечерним светом оконцем.

И после ведь тянули же к себе эти, потаённые от глаз людских, бани по субботам. Да и не только бани и не только по субботам… Хотя, наверное, в улусе многие о многом догадывались… И о Тае думалось, как о чём-то почти нереальном, таком далёком. Причём, – лишь с лёгким сожалением и без особых угрызений совести. И писем от неё тогда не приходило. И я ей в это время не писал… Не осознавался, видно, до конца тогда мной этот Иудин грех. Грех предательства близкого, любимого человека. Ведь и тогда я точно знал и чувствовал, что любил по-настоящему только Таю, её одну… И в то же время мог быть со Светланой Павловной, будто воля моя была парализована. И анализировать ситуацию я не хотел. А может, и не мог…

И признательный шепот губ Светланы Павловны среди ночи, и мягкие перины её широкой постели действовали как наркоз.

«Это ничего. Это так, не всерьёз, – словно уговаривал я себя порой мысленно. – Это ненадолго. Это не зацепит. Это лишь физиология. И души она не коснётся…»

Да и сама Светлана Павловна будто вторила этим моим усыпляющим совесть мыслям.

– Ты не бойся, Олежа. Мне от тебя ничего не надо. Я тебя удерживать возле себя не стану. Молоденький ты для меня, если для серьёзу…

«И откуда бралась, откуда исходила эта ненасытность? Это острое, почти животное какое-то, желание без остатка раствориться в её таком шикарном, таком податливом, таком изобретательном, ищущем всё новых и новых неистовств и ласк, теле».

Но даже и Светлана Павловна порою уставала.

– Ну, довольно уж, хватит, Олег. – Голос её в подобные минуты был томным и негромким. – Оставь хоть что-нибудь до следующего раза… Тебе меня одной, похоже, мало. Наскучался в тайге-то без женской ласки? В среду приходи, когда стемнеет. У меня гостья будет. Практикантка моя. Этакая веснушчатая, худенькая пигалица, с титечками с куриное яйцо. Но, чувствуется – такая тайная страсть в ней бушует, прячется под её бледной кожей… Я вас как раз и познакомлю, хочешь? – посмеивалась Светлана Павловна, в конце концов уступая мне. И совсем уж блаженно, между сном и явью, раскинувшись на спине рядом, вновь вспоминала про свою практикантку-скромницу. – Я ей как-то рассказ Алексея Толстого «Баня» дала почитать. Так она, когда книжку возвращала, вся пунцовая была. Я не стала её спрашивать, понравился ли ей рассказ, чтоб ещё больше не смущать. Она и так, наверное, после него всю ночь с боку на бок проворочалась… Иногда утром в школу такая бледная придёт, с тенями под глазами, будто всю ночь в римских оргиях участвовала… А может, и участвовала мысленно, во сне… А я б и наяву, пожалуй, смогла… Может быть, мне попробовать уговорить её как-нибудь в баньке вместе с нами попариться? – словно искушая меня, спрашивала Светлана Павловна.

– Да оставь ты её в покое, – пробуждались порой во мне остатки совести. – Может быть, она краснела, возвращая книжку не от тайных страстей, а от стыда?

– Не знаю, не знаю, – задумчиво произносила Светлана Павловна и снова переводила на своё. – Мужик у меня уж на что крепкий был да ненасытный, особенно когда из тайги возвращался. Бывало, сутками с кровати не слезали. Только перекусим чего по-быстрому, отдохнём малость и опять за своё. А всё одно – чего-то вроде не хватало. Остроты какой-то особой, что ли. Новизны… Вот и с тобой мне, ох, как славно! И сил уже больше никаких будто нет. Словно выпил ты меня всю до донышка. А всё равно, в самой глубине души мысли какие-то тайные грезятся. И ещё чего-то сверх того хочется. Может, это от моего почти двухгодичного воздержания? Я после смерти мужа особо-то никого к себе не подпускала…

– А не особо?

Вопрос мой остался без ответа.

– Развратная ты, Светлана, – опустошённо и чувствуя вдруг острую ненужность всего происходящего, говорил я.

– Да, я знаю, – охотно соглашалась она. – Такой уж, видно, родилась. Сколько себя помню – с детства на красивых парней заглядывалась. И сердце так сладко замирало, когда представляла, что целуюсь с ними… А про практикантку-то я тебе не шутя говорю. Когда приведу, ты уж не обижай, ублажи как следует девушку. А я на вас молодых тайком полюбуюсь, а потом, глядишь и присоединюсь в самый разгар, – с хрипотцой смеялась Светлана Павловна. И непонятно было до конца, то ли она так подзуживает меня, то ли говорит всерьёз. Хотя чувствовалось, что настоящие это её, затаённые мысли и фантазии, которые она охотно б воплотила в жизнь. И сам я чувствовал, как от её рассказов распаляюсь, вспоминая большеглазую, с небольшой грудью, худенькую, нескладную какую-то, практикантку, будто постоянно чем-то напуганную, – с длинными красивыми ногами, словно две жердины, вставленными в серые валенки с широкими голяшками, – и с вечной стопкой книг в руках.