Марсианин - Александр Богатырёв

«Пафос… — подумал Владимир, — он в нас так въелся, что ныне мы его не замечаем. Западники от него шизеют, считают чем-то неестественным, наносным. Может у них так, но у нас это просто жизнь такая — пафосная. А без него, даже как-то скучно. Тускло и глупо. Может в этом самом пафосе и есть, содержится, существенная часть смысла нашей жизни? Того, что даёт ей ВЫСШИЙ смысл, а не тот, жратвенный и низменный, что у западников? Будем жить, будем выживать. Как умеем, или как придумаем. Ведь кое-что у нас между ушами всё-таки есть!».

Когда он вошёл в город, на него никто не обратил внимания. Да и не могли обратить. Мало ли кому захочется с утра пораньше побегать на лыжах по снежочку?

Но сам Владимир испытал сразу очень много разнонаправленных чувств.

Город действительно был практически такой, какой он ему запомнился по детству. Но за очень серьёзным отличием: всё было какое-то очень запущенное…

Очень много было облупленных, облезлых, давно не ремонтировавшихся домов, ржавеющих конструкций, брошенных на произвол судьбы неизвестно когда. Люди тоже производили впечатление «не наших». Было очень много людей одетых по западной моде, что выглядело изрядно дико на русских морозах. Ведь чуть по крепче, и вон та краля, что только что прошла мимо, вполне что-то себе отморозит. Навсегда. На всю оставшуюся жизнь. Владимир даже проводил её взглядом. Покачал головой и отвернулся.

Старики выглядели весьма бедно одетыми. Те шубы и пальто, что они носили, выглядели как купленные лет двадцать, а то и сорок назад. Мало кто из стариков щеголял чем-то действительно современным. Даже куртки выглядели изрядно потёртыми.

Граждане работоспособного возраста тоже не производили особо благополучного впечатления. Некоторые выглядели как алкоголики. И у всех на лицах была написана сильная озабоченность и угрюмость. Да даже каменное спокойствие лиц других людей, не относящихся к полуопустившимся, тоже не производило особо хорошего впечатления.

Но самый большой шок у него вызвал мужичок лет пятидесяти, скромно притулившийся возле входа в магазин. Владимир сразу и не понял, чем он занят, но когда какая-то тётушка молча сунула несколько монет в протянутую им ладонь, он понял — перед ним настоящий нищий. Но созерцать его ему не удалось долго. Появился некий «блюститель порядка» еле влезающий в форму, трескающийся от распирающего жира и грубо погнал того от магазина.

Мужичок же привычно ссыпал добычу в карман сильно потёртого пальто и не обращая на ругань милиционера, быстро, не оборачиваясь, зашагал прочь.

Возможно, для живущих здесь эти особенности и были привычными и незамечаемыми, но Владимир за них тут же уцепился взглядом. Эти детали буквально разломали его ощущения надвое. Одна половина с радостью замечала детали привычные с детства — типа всё той же мясной лавки, где его мать покупала свежее мясо, или книжного магазина, где он часто покупал новые книги. Знакомые скверы и дома…

Но вместе с тем, как гнойные волдыри то там то здесь торчали среди привычного, блестящие стеклом и металлом «маркеты» и «шопы». Они выглядели очень чуждо, а часто и неуместно.

Да и люди не производили того впечатления, что у него сохранилось в памяти о тех, прожитых детских годах.

В ЭТОМ ГОРОДЕ НЕ БЫЛО ТОЙ ЛЁГКОЙ СВЕТЛОЙ РАДОСТИ, что когда-то он запомнил как светлое впечатление детства.

Не было и всё тут!

Просто серость.

Тотальная серость.

Даже одетая в супермодные западные шмотки.

Владимир тяжко вздохнул и переключился на главную задачу, ради которой он и пошёл первым в город. Выяснения возможностей поселиться на более-менее длительный срок в общежитии или гостинице.

С жильём Владимиру удалось договориться удивительно быстро. Он, зная где что находится в городе, всё больше поражался тому, насколько подобен по застройке тот, родной для него город и этот, «капиталистический», — быстро нашёл общаги-малосемейки превращённые во «временные» гостиницы и аккуратно поинтересовался у постояльцев ценами на проживание. Поначалу, цены просто ужаснули, но после, когда он вспомнил цены на товары первой необходимости, которые он видел проходя по городу, смекнул, что всё дело в инфляции и нынешний рубль стоит раз в сто или даже двести дешевле, нежели тот, к которому он привык. Разделив полученную сумму на двести (примерно во столько продукты были «дороже» аналогов его мира) он получил вполне приемлемую цифру. После оставалось выяснить условия и правила вселения. То есть требуются ли документы для вселения или нет.

Как выяснилось, документы практически не были нужны. Были бы деньги. Даже небольшой задаток, вполне удовлетворил администратора, который тут же заполнил необходимые бумажки и распечатал их на принтере. Его даже не смутило то, что в одной комнате предполагалось разместить аж шесть человек. Впрочем, дальнейшее полностью разрешило загадку — малосемейка была населена всеми, кто только мог заплатить. В том числе и людьми, которые явно не имели ни гражданства России, ни соответствующих, удостоверяющих личность, документов.

Капитализм, это система, превозносящая деньги и ставящая их на первое место. Как божество. И этому божеству тут молились истово. Деньги заменяли всё — и платёжное средство, и совесть, и документы. Владимира это вполне устроило. Надо было как-то закрепиться, а о моральных и прочих правовых проблемах, стоило подумать после решения проблем насущных и первоочерёдных.

Через два часа, состоялось заселение выделенной, пустующей жилплощади.

Общежитие было очень старым, кирпичным. Пять этажей — два крыла. По обе стороны коридора, пронизывающего всё здание по этажу, располагались комнаты, в которых кто только ни жил. Как и заметил перед этим Владимир, основным требованием для жильца было наличие денег на оплату проживания и больше никаких. За отдельную плату оформлялся даже человек совершенно без документов (Владимир как раз таким «сервисом» и воспользовался).

Что бросалось в глаза сразу в этой общаге, так это сильная изношенность. Стены были облезлые. Кое-где даже отвалилась штукатурка и из-под неё была видна кирпичная кладка. Там же где штукатурка и слой краски сохранился, стены пестрели надписями и рисунками самого разнообразного, но часто совершенно шизоидного характера. Надписи, что характерно, на две трети были выполнены на английском, либо латиницей.

Латиницей писались не только английские слова, с множеством ошибок (из-за чего понять, что имел в виду «писатель» часто не представлялось возможным), но и вполне русские выражения, имена, фамилии, названия. Последнее, выглядело особенно дико.

Увидев всё это, Эля ткнула в ближайшую латиницу и печально заметила:

— Язык рабов.

— Поясни, — коротко и заинтересованно бросил Чернов.

— Их победили, и теперь эти обезьяны копируют победителей. Учатся применять язык господ, надеясь через глупое подражание приобщиться к культуре господ, возвыситься через это и самим стать господами… Но им как и всем рабам, «не светит».

Также в глаза (правда, в первую очередь в нос — запах был в коридорах стойкий), бросалась антисанитария. Хоть и видно было что бетонные полы коридоров метутся и моются, но сквозняками тянуло запахи гниющих отбросов из мусорных баков, стоящих на кухнях и не менее гнусные запахи поломанных туалетов.

А если туалеты поломаны, то, как бы их уборщики ни убирали, на следующий день всё равно будет «навалено». Впрочем, в этом, была видна также и крайне низкая культура проживающих. Буквально, ходящих под себя и самим себе.

По коридору то и дело встречались личности одна колоритнее другой — от бомжевато-алкоголической, до откровенно уголовной. Последний, типаж представлял из себя некую личность, говорящую с акцентом, и с внешностью уроженца какой-то из южных республик. Вероятно кавказских. Вёл себя этот тип весьма развязно, нагло и вызывающе. Даже уступать дорогу не удосужился. Но когда он попытался устроить дискуссию насчёт уважения его персоны вместо того, чтобы отреагировать на вежливое предложение посторониться, Михаил, будучи весьма не хилым человеком, просто молча взял того за грудки и переместил как мебель в сторону.

Оценив силу противника только потеряв сцепление ботинок с полом, этот «соискатель уважения», решил больше не перечить и помалкивать. Тем более, что следом шли люди на лицах которых явственно было написана не рабская покорность, а Достоинство. Да и Владимир, зная психологию таких ничтожеств, зыркнул на того так, что тот съежился.

Вообще, Владимир был по природе очень любопытен, и любил наблюдать за людьми.

Это его качество особо обострилось после длительного сидения на Марсе. Может потому, что сильно стосковался по человеческому обществу. И даже такие «тараканы» какого только что отодвинул в сторону Михаил, его тоже интересовали. Возможно, в этом интересе и был некий налёт интереса энтомолога, увидевшего особо колоритный экземпляр насекомого, но всё равно…