Искра Зла - Андрей Дай

Вот возле этой самой калитки и нашелся расшитый золотой нитью ханский шатер.

Я приветливо кивнул велиградским мужичкам и вошел.

Яролюб яростно спорил о чем-то с Парелем. Сурово хмурившийся Паркай сверкал потемневшими в сумраке шатра глазами на застывшего в кресле Инчуту. Варшам нервно теребил свисавшую с виска седую прядь и внимательно слушал принца.

Я остановился на пороге. Походных кресел в палатке было восемь. Два пустовало, и это значило, что ждали не меня одного.

— Кто-то еще должен прийти?

— Командир послал отыскать твоего отрока, — неожиданно любезно после смурных взглядов поделился молодой Панкратыч. — Сказывал, после и с ним разговор будет.

— О чем? — снова удивился я. Мне казалось, Ратомир и отличает-то отрока только потому, что тот всегда подле меня.

— Не сказывал, — дернул плечом княжич.

— Забавно, — протянул я.

Каменец хотел было еще что-то сказать, да не успел. Принц хлопнул по подлокотникам, привлекая всеобщее внимание.

— Не по добру собрались мы сегодня здесь, не от добра полог тканевый ставили, — сурово поджимая губы в паузах между словами, выговорил воевода. — Как дело сладим, соратники, так и из памяти вон. Так и палаты эти снимем, словно их и не было. Дабы ядом взаимным жилища не марать…

Сердце дрогнуло. Слышал я об обычае таком. Только в сказах тех о предательстве речь вели.

— Воевода Чудска, как самый матерый из нас, судьей согласился быть, — продолжил Ратомир. — Я же, как воевода всего войска, честью своей клянусь приговор ваш исполнить в точности.

Вот тут-то я и задумался. А не за тем ли посланы люди искать дворового моего, что змею пригрел я на груди? Уж не соглядатай ли вражеский мой громкоголосый детина?

Принц умолк, взмахом руки передав слово пожилому Варшаму.

— Все орейские земли дали сынов своих для похода, — седой воин слишком долго сторожил границу, чтоб не перенять степную традицию начинать издалека. — Долгий путь совершили вы. В бою, плечом к плечу, против орды степной выстояли. Кровь вместе проливали…

Комендант оставил в покое волосы и сцепил пальцы в замок.

— Да только ходит… тут… один. Лжу, вишь, на брата своего боевого носит…

И только тогда, я вдруг понял, что все это заседание затеяно только ради одного человека. Ради Инчуты! И так мне стало… горько и стыдно, что даже уши огнем вспыхнули.

— К чему все это?! — заторопился я, пока угрюмые воеводы не договорились до чего-либо непоправимого. — С каких пор в орейской земле говорить стали запрещать? Да и я…

— Помолчи покуда, Арч Белый, — грубо перебил меня комендант. — Будет и с тебя спрос! Пока же Инчуту, лучного первого сотника, пытаем. Княжескому племяшу Яролюбу слово.

— Приходил сотник, — отрывисто, почти не поднимая глаз, пробурчал дубровичец. — Сказывал, что лесной народ орейским людом словно отроками да девками дворовыми правит. Еще… что урок князей дубровических — одно из деяний злобных. Еще, что обрыдло ему, лукарю ростокскому, под рукой лесной гадины ходить. Нет, мол, веры, что лесные за спинами не схоронятся, руками водя, пока ореи помирать станут.

Я не верил своим ушам. Но и не верить наследнику Дубровиц тоже оснований не было.

— Верно ли сие? — пророкотал Варшам.

Инчута пожал плечами и кивнул. Я пытался взглянуть в его глаза, но безуспешно. Ученик смотрел куда-то вдаль, над головой Пареля.

— Своим умишком до идеи пошел, или надоумил кто?

— Парель вот подсказал, — улыбнулся обвиняемый и опустил глаза на жреца.

— Я? — удивленно вскричал кому-то-брат.

— Ага. Ты. И поклон тебе за это!

Сотник поклонился, насколько это можно было сделать, не вставая с кресла.

Лицо толстяка начало стремительно наливаться кровью.

— Не ты ли прямо в шатре у Ратомира глаза мне открыл? Сказал, будто лесные наш народ за баранов бекающих держат? Сразу-то я не поверил. Думал долго, с людьми ведающими говорил. Тут все и сошлось. Прав ты оказался…

Принц с каким-то странным выражением лица меня разглядывал. А я не посмел встретить его взгляд. Инчута был одновременно прав и не прав. И вот на этой тончайшей грани, как на тонкой ветви, и располагался мой отец, князь одного из девяти родов, ответственный за орейский мир.

— Ты врешь! — взвился Парель. — Не мог я…

— Вон и княжич каменьский слышал, — припечатал жреца лучник. — И командир наш.

Принц кивнул. Чуть позже, задумавшись на минуту, согласился и Паркай.

— Так это я… не со зла! — зачмокал губами толстяк. — Не подумавши, в споре брякнул.

— Железом каленым бы тебе язык прижечь, — покачал головой седой воевода. — Чтоб ответ нес за сказанное. Слова, что птицы. Выпорхнут — не словишь обратно. Ты же чудовище пернатое на волю выпустил. Полетит над землями нашими, многих дерьмом измажет…

Казначей заметно побледнел.

— В селищах, где Арчевых родичей сроду не видали, или как Камень, где лесные хорошо если раз в десять годов появляются, люди, может, и не поверят, — сурово продолжал судья. — А Росток да Дубровицы у самой опушки стоят. В каждой семье, поди, человечки есть, кто по глупости или корысти ради в лес ходили да о длинные стрелы шкурой поранились. Там лжу могут и к сердцу принять. Ты, младший мудрого Панкрата, чего скажешь?

Паркай тряхнул богатой гривой соломенных волос:

— Мастер Ветра чего отмалчивается? Его это все больше всех касается.

Я задумался. Не так-то и просто было подобрать нужные слова. Особенно если не хочешь чтоб твоя речь показалась бы кому-нибудь оправданиями.

— Когда настала пора, один из дядьев взял меня с собой в патруль, — глядя в васильковые глаза младшего из сидящих в шатре воевод, начал я. Мне было важно, чтобы именно Паркай поверил. Почему-то я понял, почувствовал: примет младший — примут и все остальные. И Инчута.

— Обычно, несколько воинов обходит опушку леса. Смотрят. Мало кто лезет в наш лес. Бабы за ягодой или грибами — не в счет. Часто патруль так и возвращается…

Ветер, словно конь хвостом в попытке разогнать надоедливых насекомых, хлестал ветвями ив по лицу. Черную воду заросшего лилиями омута трепала мелкая рябь. И точно так же трясло и меня.

— Стреляй, — голос родича не был злым. Скорее, скучным, обыденным. Отданный таким тоном приказ подразумевает продолжение: «если хочешь». Я не хотел. Мне было жаль стоявшего передо мной на коленях человека. Незнакомца, с оружием в руках более чем на пять верст зашедшего в лес.

Но я выстрелил. Тщательно прицелился и отпустил тетиву. И сразу зажмурил глаза. Молодость не верит в смерть…

— Я выстрелил. И закрыл глаза. Но родственник заставил меня смотреть. Он сказал, что нужно уметь смотреть на того, кого лишаешь ветра. Чью жизнь забираешь. Души не бывают черными или светлыми. В каждой перемешано и то, и другое. Но на пороге каждый хочет казаться лучше, светлее. И тогда через глаза можно это понять. И запомнить. Это важно, когда о человеке остается светлая память…