Саркофаг - Андрей Посняков

Ах, Максим Андреевич, вы что-то совсем плохо едите. И в столовую как-то редко ходите, что, не нравится, как местные повара готовят? Нравится? А чего ж тогда… Что-что вы говорите? К кроссу наши готовы! И к смотру строя и песни – тоже. Ну, вы ж лично смотрели, Максим Андреевич! Максим Андреевич, а когда чемпионат лагеря по футболу будет? А то мальчишки спрашивают… А, скоро, значит. А в поход вы им когда обещали? По отрядам… А что, общелагерного не будет что ли? А конкурс спортивных стенгазет? Как это, не к вам вопрос, коли они спортивные? Ирочке, вон, хорошо, у нее в отряде парнишка есть, художник, Антон Горелов, он все время с красками за старым стадионом крутится, верно, Ирочка?

– Ой!!! – Вожатая вдруг уронила ложку. – Антон! Я ж на обед его забыла позвать. Ой, побегу… он, поди, там, за стадионом.

– Да не волнуйтесь вы так, кушайте спокойно. – Воспользовавшись ситуацией, Тихомиров тотчас же выбрался из-за стола, опасаясь, как бы его не начали вдруг кормить насильно. – Мне как раз туда надо… Позову.

Уж сделайте милость, Максим Андреевич!

– Ой, девчонки, девчонки… Говорил же – просто Максим!

За старым стадионом юного Пикассо не оказалось! Не было его и на лугу, и у речки… неужели все-таки пошел к Злому озеру? Вообще-то не должен бы…

Положив велосипед на траву, Максим подошел к загоравшим на песке подросткам, не лагерным, местным.

– Художник? – те ничуть не удивились вопросу. – Да, видали, приходил такой, рисовал. В рубашке клетчатой, в кедах… Да-да, светленький. Хорошо рисует, кстати… Куда ушел? Хм, да мы и не обратили внимания…

– Он на дорогу пошел, – вспомнил один из подростков, длинноволосый и тощий, впрочем, они все тут были длинноволосые, да и толстяков средь этой молодежи не наблюдалось. – Да, на дорогу. Сказал, бурелом нарисует и это… голубую даль.

– Сиреневую даль, Тима, а не голубую!

– Ну сиреневую. Какая разница-то?

– Так, значит, к дороге пошел?

– Да-да, к дороге. Дяденька, а у вас случайно двух копеек не будет?

– На «Агдам» собираете?

– Что вы! Просто очень позвонить нужно.

– Ага, а автомат в лесу, на осине.

Тихомиров язвительно ухмыльнулся, однако двушку все-таки дал, не пожадничал:

– Звоните!

Поднял велосипед, отошел, но снова вернулся:

– Парни, а какая-нибудь машина по этой дороге не проезжала? Ну, когда художник ушел?

– Сбег что ли? – лениво поинтересовался Тима. – Я с пионерлагеря тоже всегда сбегал – скука!

Максим пожал плечами:

– Ну, ты это… не обобщай! Так, значит, не видали машин?

– Чего ж не видали-то? «Волга» черная проезжала и «москвич». Не самой новой модели, но и не старый – с двойными фарами.

– Да, я тоже вспомнил… Пацан этот им еще свои картины показывал. Ну, тем, кто в машинах.

Та-ак!

Нехорошее предчувствие вдруг охватило Макса, до того нехорошее, что во рту набежала горькая слюна и нестерпимо захотелось сплюнуть. Он так и сделал, плюнул, а потом спросил:

– А что за люди из машин вышли?

Вот людей-то подростки не рассмотрели, да и не присматривались. Поблагодарив парней, Тихомиров прыгнул в седло и погнал по лесной дорожке. Сердце его бешено колотилось, так что казалось, сейчас выпрыгнет из груди и улетит далеко в космос. Подставил ведь, получается, мальчишку-то! По всему – так и выходит. Эх, раньше надо было думать!

Быстрей… быстрей… быстрей!

Тупое рыло «газели» вырвалось из-за поворота настолько внезапно, что набравший скорость Максим никак не успел среагировать. Только увидел, как – словно в тумане – исчезает в бампере велосипедное колесо, почему-то медленно-медленно, будто бы тает… И тут же почувствовал сильный удар!

Даже не почувствовал, просто отлетел в сторону.

А очнулся уже в кузове, крепко спеленутый скотчем! Судя по гладкой дорожке, они уже ехали в том, туманном времени, в коконе… Хотя, может быть… Черт, связали-то – не развяжешься! И все кости болят… ребра… Хорошо хоть – дорожка грунтовая, не разогналась «газелька» как следует, иначе б… Ну, все правильно – велосипед с этой машиной существовали в разных измерениях, чего, увы, не скажешь о Максиме. Ох ты, дьявол, как бок-то ноет! Неужели ребро сломал?

«Газель» между тем явно замедлила скорость, вот что-то объехала (все тот же лежащий на боку троллейбус?), вот свернула, остановилась…

Двигатель стих, хлопнула дверца, послышались чьи-то довольные голоса, кто-то откинул тент.

– Ну что, братец, очнулся?

Максим узнал голос председателя ТСЖ.

– Ишь ты, побегушничек… На заработках, значит, да? Наверное, много чего интересного хочешь нам рассказать? Не сомневайся – расскажешь, и не такие пели! Эй, парни! Давай его пока в кочегарку, надеюсь, чужих там сегодня не будет?

– Не, Николай Петрович, не будет, а мы уж присмотрим! Лишь бы раньше времени не окочурился, удар-то какой!

– Не окочурится, он у нас парень крепкий… Верно, Максим Андреевич, а? Не хитри, не хитри – вижу, что очнулся! – Востриков нервно усмехнулся и, отвернувшись, отрывисто приказал: – Давайте, пока никого нет, тащите.

Парни – те самые амбалы, что следили за Максом у карусели, – довольно грубо вытащили пленника из кузова и бросили в подвал, к печке, нынче, ввиду окончания отопительного сезона, холодной.

Стукнувшись лбом об заслонку, Тихомиров невесело усмехнулся – ирония судьбы! Не так давно ведь эту вот печку сам и монтировал… и эти трубы. Теперь вот лежи тут, скули…

– Мы его тут пока запрем, Николай Петрович?

– Запирайте.

Голос председателя звучал уже откуда-то издалека, с лестницы.

– Только не забывайте проведывать – он парень ушлый. Как на Ветеранов, не лоханитесь.

– Обижаете! Сделаем все, как надо.

– Рот ему заклеили?

– Нет, а надо?

– Сам… Подождите-ка… – Востриков неожиданно спустился вниз, к котельной. – А ну-ка, откройте на пару минут…

За спиной лежащего навзничь пленника послышались торопливые шаги, кто-то присел рядом… Кто-то? Хм…

– Я это, я, можешь зря не ворочаться, – негромко произнес председатель. – И не говори пока ничего, говорить буду я, а ты слушай да мотай на ус. Итак, завтра утром я должен услышать от тебя, милый мой, четкий и доскональный рассказ, без всяких там выдумок и умолчаний. Кто ты такой, откуда взялся, каким образом вышел… гм… на тех, на кого вышел. Что еще про них знаешь? Где и как научился использовать цветы? Часто ли посещал зеркало семьдесят пять? Ты понимаешь, о чем я… Да, и главное, сколько вас, где дислоцируетесь? Мне, знаешь ли, что-то не верится в то, что ты тут сам по себе, – больно уж ловко все у тебя получалось. Вот, для начала ты мне все и выложишь, а потом я уж тебя отвезу… куда надо… – Востриков немного помолчал, зажег сигарету и, выпустив дым, продолжил: – Спросишь, какая тебе тогда выгода говорить? Честно скажу: тебе лично – никакой. Что там они с тобой сделают, не знаю и знать не хочу, не мое это дело. Дело не в тебе… А, скажем, в Тамаре…

Вот тут Тихомиров вздрогнул – библиотекарша-то тут при чем?

– Верю, верю, вряд ли она при делах… Как и мальчик Володя… тот, в очочках… Как и многие другие твои хорошие знакомые из этого дома… впрочем, и не только из этого. Еще есть некая Евгения Петровна… Что зашевелился? Ее тоже достанем, не сомневайся… Как и Елену… забыл, увы, как по батюшке… вам она наверняка известна как Леночка. Увы, ее покровитель сейчас немножко мертв. Как и его шеф, Евсей! Да-да, Евсея и его гнусной банды больше нет… не без нашей, гм, помощи… точней, не без наших друзей! Что? Не верится, что мы так много знаем? Знаем, знаем, чего уж зря дергаться-то? С кого прикажешь начать? Наверное, все-таки с Тамары? Ты когда-нибудь видел, друг мой, как с живого человека медленно сдирают кожу? А потом начинают его есть… тоже – живым. О, наши трехглазые друзья это умеют! Не веришь, что мы их позовем на пир? Ах, все-таки веришь. Молодец. Тогда вот лежи и думай. Понимаю – неудобно. Ну, до утра как-нибудь потерпишь… А малую нужду в штаны справишь… Ха-ха! Уж извини, некогда тут сегодня с тобой возиться.

С этими словами Востриков усмехнулся и ловко заклеил пленнику рот широкой полоской скотча. Зачем? Что, можно было кого-то на помощь позвать? Пришли бы?

Тяжелые шаги председателя затихли. С лязгом захлопнулась дверь, лишив подвальное помещение последних остатков света. Хотя нет, сквозь маленькое зарешеченное оконце под самым потолком все-таки хоть что-то проникало – ночи-то нынче стояли белые.

И все же – какая сволочь!

Неужели председатель и в самом деле собирается претворить в жизнь свой омерзительный план? Может… с него станется.

Хм, до Евсея добрались. Как же – мавр сделал свое дело…

Черт! Еще ведь и Антон, художник, там…

Господи! Ну почему же так плохо все? Причем – везде.

Максим попытался пошевелить руками… да уж, куда там – спеленали надежно, в этом смысле обычный скотч куда удобней всяких там наручников и веревок. Только ножницами разрезать… Было бы кому!