Сядьте на пол - Лёха Андреев

Эй, погодите. А с чего это автор ищет красоту в науках? За красоту отвечает искусство, разве нет? Нет. Речь идёт о предмете, который учил бы цельному восприятию мира и представлению об универсальных законах гармонии, связывающих разные дисциплины. Это должна быть именно наука — о «подлинной, безусловной, каждому понятной и каждого возвышающей красоте», как определил её Ефремов.

А современное искусство движется совсем в другую сторону: оно больше интересуется тем, как посильнее воздействовать на психику отдельными трюками. Поэтому лучшая реакция на такое искусство — тоже двигаться в другую сторону:

«В Третьяковке на Крымском валу, как и во многих других музеях, посетителям предлагают совершенно неправильный способ перемещения — хронологический. Начинают с самого приличного, с начала XX века, а потом зал за залом идёт всё больше мрака и депресняка. В итоге неподготовленный человек выходит оттуда совсем зачумлённым.

Подготовленный же человек не обламывается: он ходит по музеям в обратном направлении. Начать нужно там, где выход, где самое современное. Пройти все эти залы быстро, словно пролистываешь новости, в которых одна чернуха и отстой; рекомендуется представлять себе, что идёшь по галерее с огнемётом.

Притормозить можно на середине музея, в зале 50-60-х годов, где Гаврилов и Пластов. Наконец-то глоток красоты. Там же должны быть Серебрякова и Зверев, но их почему-то нет (распродали, наверное). Дальше идут 40-е и 30-е, их тоже можно пройти быстро и без особого сочувствия. Ну может, бросить взгляд на Дейнеку, да и только.

И лишь в залах 1-10, то есть в первой четверти музея, стоит задержаться и смотреть с удовольствием. Там Кандинский и Лентулов, Гончарова и Ларионов, и всё остальное прекрасное, что рисовали в первые двадцать лет прошлого века. И вот с этим ярким, лёгким и детским чувством, которое даёт импрессионизм, можно выходить из музея — там, где все остальные только входят». (март 2015)

В общем, я не знаю, как называется предмет, который учит видеть, понимать и создавать красоту. Я даже не уверен, в каком направлении должно происходить обучение этому предмету. Может быть, как в том музее, всё должно идти наоборот: взрослым надо учиться цельной и естественной красоте у детей. Эта идея уже звучала в главе «Трудности перевода» — многие жанры искусства начала XX века очень похожи на творчество детей и аборигенов, и видимо, секрет воздействия сходный: это регрессия, возвращение в простые и яркие впечатления детства.

С другой стороны, было бы странно всё время прятаться в таком упрощённом мире, словно во взрослой жизни никакой красоты нету. Но мы-то знаем, что она есть! Её сложнее поймать, это верно. Сначала нужно разгрести мусор, в чём отлично помогают дети, которые видят всех «голых королей». Но потом всё равно нужно собирать новую картину. Даже если красота — это опыт верного выбора, то делать этот выбор придётся не в прошлом, а в современном мире.

«Показывал Киту, как рисовать иероглифы. А рисовать их очень приятно. Словно какая-то особая связка включается в голове, которая всё объединяет — и движения почти танцевальные, и картинка, и сочетание её смыслов. А всего делов-то: мороз, солнце, пустой овраг, чистый снег и палка в руках» (январь 2010).

«Для некоторых ракушек непросто найти русское название. Плоская перламутровая называется по-английски saddle и вправду похожа на седло, однако живое употребление такого названия на русском не встречается. Есть универсальная латынь, но она звучит уныло: Аномия, безымянная. Пару раз приносил двустворчатые ракушки, которые снаружи выглядят как неровный, обросший кораллами камень… но он вдруг открывается, а внутри красота. "Будет у меня шкатулкой!", говорила Ева. По-английски они так и называются jewelbox. А по-русски — хамиды, скучная калька с chamidae.

Хотя для некоторых ракушек с нашей веранды латынь вполне реалистична: "трохусы" — колёса, "пинны" — перья, кардиды — "сердечки". А вот с каури наоборот: её итальянская версия porcellana дала название фарфору в латинских языках.

Всё это мы сегодня разбирали с Евой, у которой отменилось занятие по английскому, и я устроил ей взамен Урок Моря. А она сама предложила продвинутый вариант: не только изучать названия, но и рисовать все опознанные ракушки. Ну а вечером я прогулялся по отливу, и число неопознанных в нашей коллекции сразу возросло.

Зато четырёхлетний Лёва, наблюдавший наш Урок Моря со стороны, сразу понял, в чём фишка игры в школу:

— Папа, давай устроим Урок Долгой Езды на Байке!» (январь 2015)

«Кит после похода сообщил, что школьные уроки надо объединять. Например, физкультуру с биологией: побежали в лес на лыжах, там поизучали флору-фауну, и обратно бегом. Я со смехом напомнил ему, что кружок, с которым он ходит в походы — географический. Так что можно объединять и по три предмета». (февраль 2016).

Может, в этом и проблема — в делении учёбы на предметы? Представьте, что вы решили навести порядок в шкафу, разложив все вещи по коробочкам с подписями. Теоретически, удобно. Но на практике — коробочки перестают помещаться в шкаф. А всё потому, что они полупустые: в одной две скрепки, в другой три кнопки. Вот ещё одна причина пустой траты времени в школе. Плюс потеря интереса детей из-за того, что нарезанный на «предметы» мир становится слишком абстрактным, а цельность восприятия и поиск гармонии вообще не декларируются как важные задачи.

Но где найти учителя с таким синтетическим подходом, владеющего наукой без названия? Иногда я слышу от знакомых, что у них такой учитель был, но это было так давно, что ничего уже не вспомнить. Или они встречали подобного человека, но он не был учителем. Или они читали о нём в газете, но сами никогда не видели. Кажется, лучший учитель неуловим, как тот бозон.

Впрочем, я же предупреждал: эта глава посвящена литературным героям. Моя последняя фантастика была на ту же тему. И хотя после этого я завязал с художественной литературой, но время от времени забавляюсь тем, что сравниваю свой футурологический план с практическим воплощением.

«Скоро Ада заметила, что примерно так же складываются в голове знания, которые она получала от наставницы. У них не было традиционных уроков с расписаниями и предметами. Математика и айкидо, музыка и медицина, астрономия и кулинария — все сплеталось на практах, погружающих в опыт без лишних слов. И никогда не знаешь, какая практа будет назавтра: нырять без акваланга за ракушками, торговать вонючей рыбой на арабском базаре или тушить лесной пожар.

Как только наставнице удавалось все это организовать! Та отшучивалась: мол, на прошлой работе помогала разным людям, и теперь они вынуждены помогать ей. Да и они, как правило, только радовались возможности показать ребенку собственную профессию. Вроде просто? Но Ада никогда не видела, чтобы кто-то из её сверстников учился подобным образом. Иногда она даже завидовала им, сидящим дома с искин-гувернерами. А у неё — очередная жесткая практа, неделями без возвращения домой, это изрядно выматывало и казалось бессмысленным.

Хотя бывало и так, что они с наставницей день-другой валялись на пляже, и среди этого затяжного безделья Вэри вдруг обращала внимание ученицы на какую-то мелочь, произносила лишь пару слов, показывала на пальцах — и безумно сложные вещи вдруг становились простыми. А потом обнаружились целые науки, основанные на том же принципе. Биржевая экономика, точечный массаж шиацу, теория эпигенетической эволюции — везде подмигивал из темноты тот же маленький камешек Го, вызывающий лавину». («2048: Лишние детали»).

ЧАСТЬ 3. CЕТЬ

КОРОБОЧКА

«Интересный разговор о крутизне со старшим. Он хорошо изложил проблему: «Перестаю быть популярным в классе, потому что нет айпеда или ещё чего-нибудь крутого». Я спросил, что мешает быть крутым с теми гаджетами, которые у него есть — как металлоискатель или робот на соляной батарее.

Кит в ответ вывел два правила крутизны: гаджет должен быть «моментальным» (включил — и сразу всем видно) и «допустимым» (роботов в школе не допускают, потому что «учительница их не знает»). В общем, столкнулись с парадоксом: крутое — это не уникальное, а скорее даже наоборот». (май 2013)

Все пафосные инновации взрослых имеют прямые аналоги в детстве; шаблоны и стереотипы, которые преследуют нас всю жизнь, как тот разворот школьного дневника, что вспоминается при планировании дел на неделю. Слева — понедельник, вторник и среда, справа — четверг, пятница, суббота. И мнимое воскресенье, которое не изображено, но подразумевается. Интересно, как поменялось бы моё восприятие мира, если бы мне предложили в школе пользоваться другим календарем — в виде разноцветного круга или синусоиды? Но мне не предложили. Да и вам, наверное, тоже.