Мир Жаботинского - Моше Бела

С субъективной точки зрения, я, разумеется, ненавижу саму классовую идею. Когда-то я уважал красный флаг, веря, что он символизирует равенство. Но в тот момент, когда нам объяснили, что его смысл — не что иное, как гегемония одной группы над всем остальным человечеством, он для меня — табу, так же, как и свастика, у которой, в моих глазах, тот же смысл — только в расовой, а не в общественно-социальной интерпретации.

«Царство Кодинка», «Хайнт», 13.10.1930; «Доар ха-йом», 23.10.1930.

Жаботинский не принимал идею избранности какого-либо класса. Однако тогда как все другие общественные прослойки стыдились заявлять о своей привилегированности, пророки «пролетариата» возвели его чуть ли не в святые:

Понятно, все классы — не один рабочий — эгоистичны, когда дело доходит до их классовых интересов, но у других эгоистических классов не делают из эгоизма святыни. Когда буржуазия действует эгоистически, она этого стыдится: современный мир полон буржуев, которые «каются» и при всяком удобном и неудобном случае извиняются за свое, простите, буржуазное происхождение, «сочувствуют социализму» и дают деньги на издание пролетарских газет. Это означает, что они, по меньшей мере, не делают знамени из своего эгоизма. Пролетарское движение сделало классовый эгоизм святыней; сделало его предметом гордости. Оно попирает ногами вещи, связанные с общечеловеческими идеалами, и делает это совершенно открыто; требует закрытия Америки для иммиграции, закрытия Англии для голодающих иностранцев, недопущения негров в столяры или механики... И не стыдится этого, а прокламирует, что именно так и должно быть, что классовый эгоизм важнее человечности.

Мир всегда был миром хищных зверей; но прогресс в том и заключается, что этих зверей приучали стыдиться необузданного эгоизма. Главную роль в этом сыграли наши пророки. Они научили человечество стыдиться всех видов эгоизма, как индивидуального, так и коллективного. Не скажу, что это многим помогло; но все же это подействовало, и была надежда, что прогресс и дальше пойдет в этом направлении, покуда мир в один прекрасный день не станет таким, что в нем не будет противно жить; но вот внезапно возникло целое движение, провозглашающее, что классовый эгоизм одной части человечества более священен, чем понятие общечеловечности.

«Класс и человечность», «Рассвет», 1930.

Пишу слово «левые» в кавычках тоже не для иронии, а скорее — с моей точки зрения — сочувственно. Сионистские рабочие партии усердно пользуются социалистической фразеологией; несомненно, и верят в нее вполне искренно. Но по существу, по всей деятельности, они не социалисты и вообще не левые. Устройство фаланстер, городских или сельских, титуловалось «социализмом» только во дни Фурье. Маркс в свое время жестоко издевался над этим смешением понятий. Социализмом в наше время называется стремление национализировать уже созданное хозяйство: средствами являются борьба, давление, революция. Для создания коммуновидных островков среди буржуазного или просто патриархального моря нужны другие средства, резко непохожие на борьбу, давление и революцию. Главное из этих средств — деньги, которых у рабочих нет, и которые поэтому приходится получать от других общественных слоев; причем не путем захвата, каковой в наших условиях немыслим, а путем аргументации, в которой единственным годным доводом является общность национального интереса. Тут нет ни следа классовой борьбы, тут политика национального блока.

«Левые», «Рассвет», 1925.

Мораль и сионизм

«Даже если бы мы пришли с мечом завоевывать Эрец Исраэлъ, то и тогда были бы мы правы перед Богом и людьми».

Шестидневная война, чудесная и блистательная победа в ней пробудила во всех евреях чувство гордости за Израиль, уверенность в нем. Нашей стране она принесла небывалое увеличение экономической независимости, безмерно укрепила ее безопасность, позволила воссоединить нашу вечную столицу — Иерусалим, вернула наш народ к его историческим пределам. Но нашлось немало людей в Израиле, которые считают, что наша «экспансия» грозит испортить моральный облик нашего государства, выставляет нас в невыгодном свете в глазах всего мира. Эти необычайно совестливые люди считают, что лучше подвергнуть себя в очередной раз смертельной опасности и отказаться от всех плодов той блестящей победы. Может показаться, что это — новое явление, появившееся именно в результате войны. Это не так. Нет ничего нового под солнцем. Уже задавались все вопросы и уже даны были на них ответы. Давным-давно.

Что до Жаботинского, то он никогда не боялся отвечать на «проклятые вопросы», тревожащие совесть. Не боялся и ставить их. Все им написанное и произнесенное с ораторской трибуны проникнуто пафосом поисков справедливости в отношениях между людьми и между народами, пафосом борьбы с насилием, неуважением к кому бы то ни было. Но Жаботинский никогда не соглашался решать проблемы совести путем непротивления и уступок несправедливости. Этот самый легкий путь, считал он, ведет лишь к новому торжеству зла и насилия.

В этой книге читатель найдет множество высказываний Жаботинского на эти темы. Ниже мы приводим без комментариев выдержки из статьи, написанной им в 1916 (!) году,— как выяснилось, и тогда находились среди евреев люди, требовавшие «уступить» и «не посягать», дабы оставить незапачканной совесть, люди, считавшие «аморальной» идею строительства еврейского государства в Эрец Исраэль. Итак, вот статья, написанная за полвека до Шестидневной войны:

Есть мнение, что евреи не имеют «нравственного права» требовать для себя власти над Палестиной. Это не этично, потому что в Св. Земле только 100 000 евреев и 600 000 арабов; это значит требовать власти меньшинства над большинством. Еврейство не может и не должно компрометировать себя подобными несправедливыми требованиями. Единственное, на чем мы «имеем право» настаивать, есть «свобода иммиграции и колонизации», но не больше.

Рассмотрим эту претензию.

Прежде всего надо себе отдать отчет, что «свобода иммиграции и колонизации» есть пустое слово, лишенное всякого юридического содержания. Если оно даже будет вписано в постановления международной мирной конференции, оно будет само по себе иметь столько же действительной силы, сколько имел знаменитый параграф Берлинского трактата, «гарантировавший» евреям равноправие в Румынии.

Параграф о свободе иммиграции не есть гарантия. Следовательно, или надо вообще отказаться от мысли о гарантии и примириться с тем, что судьба нашей колонизации в Палестине будет зависеть от доброй воли того или иного правительства,— или же надо идти прямо к цели и требовать настоящей гарантии. А настоящая гарантия есть передача местной власти в наши руки, в форме «чартера» или в какой-нибудь иной форме.

Это и есть то, чего требует базельская программа. Люди, подписавшие ее 20 лет тому назад, вдруг теперь вспомнили, что она не этична. Они теперь стараются придумать, как бы и капитал приобрести, и невинность соблюсти. Один из них писал мне недавно: «Я бы предложил такой модус, вполне справедливый и даже демократичный. Мы должны потребовать не чартера для себя, а просто автономии для Палестины. Парламент должен избираться всем населением, еврейским и арабским. Избирательное право должно принадлежать всем грамотным, без различия национальности и пола. При этом приблизительно получается следующие цифры. Евреев всего 100 000, но все взрослые мужчины и женщины умеют читать и писать; таким образом еврейское население даст приблизительно 40 000 избирателей обоего пола. Арабов 600 000, но женское население почти поголовно неграмотно, так что 300 000 сразу отпадают; среди мужчин грамотность тоже мало распространена, особенно в деревнях, так что вряд ли наберется даже 25000 избирателей. Если идти дальше по этому пути, то можно ввести, например, множественный вотум: это учреждение имеется в самых демократических странах,— напр., в Англии и Бельгии; оно заключается в том, что, скажем, лица со средним образованием получают 2 голоса, а с высшим образованием — 3. При этой системе мы получим в первом парламенте сильное большинство. Первый парламент должен быть избран на 10 лет, а за 10 лет мы успеем численно укрепиться. Как вам нравится этот проект?» — Я не знаю, что ответить на такой вопрос. Проект может быть и остроумен, но нехорошо то, что он построен на допущении, будто такая идеально-справедливая, идеально нравственная вещь, как передача Палестины гонимому еврейскому народу для заселения и возрождения, есть вещь несправедливая и безнравственная, которую нужно замаскировать всякими ухищрениями.

Евреи иногда бывают комично бескорыстны и сентиментальны. Они любят умиляться горькой судьбой своих противников — иногда даже злейших врагов. Я знаю десятки евреев, которые теперь, после всего, что произошло, горько жалеют бедных поляков, которым Бог послал такую неприятность — еврейский вопрос. С арабами, слава Богу, мы в гораздо лучших отношениях, чем с поляками; поэтому над их судьбой мы еще охотнее вздыхаем. Бедный народ,— говорим мы,— ведь в сущности Палестина — часть арабской территории, они там живут испокон веков, и вдруг мы туда приходим и хотим стать хозяевами.— Я смотрю на этическую сторону этого положения несколько другими глазами. Племена, говорящие на арабском языке, занимают Сирию, Аравию. Месопотамию, Йемен, Хиджас, Египет, Триполи, Тунис, Алжир и Марокко. На этом пространстве, равном (если не включать Аравию) всей Европе без России и достаточном, чтобы прокормить миллиард народу, просторно расположилась раса в 35 миллионов. С другой стороны, есть еврейский народ, угнетенный и бездомный, не имеющий на свете своего угла; он домогается Палестины, потому что у него нет своего угла и потому что вся слава, все величие, вся сверхчеловеческая роль, сыгранная Палестиной в истории мира, была делом его духа. По отношению ко всей территории, занятой арабскими племенами, Палестина представляет менее одной сотой. Я не знаю, можно ли в наше время, по поводу таких вопросов, серьезно говорить об этике. Но если можно,— то что такое этика, позвольте спросить? Заключается ли она в том, что у одного должно быть много, а у другого ничего? Заключается ли она в том, что земля, основа жизни, скопляется в невероятном количестве в руках у народа, который не умеет ее даже использовать,— а другой народ скитается, как собака, по чужбинам, и должен щелкать зубами, глядя из-за забора на недоступные пустыни? Откуда взялась такая мораль? Как можно называть ее моралью? Если бы даже с мечом и пушкой мы пошли отнимать Палестину, мы были бы правы перед лицом Бога, как нищий, который отнимает у богатого. Этика земельных отношений между народами в сущности та же, что между индивидами, и она заповедана Библией: от времени до времени приходит великий юбилей, и тогда тот, у кого нет земли, требует свою часть у того, у кого земли много. Вместо 2-х миллионов кв. миль хотя бы будем занимать 1900 тысяч, и зато на свете будет еврейское государство, и один из мучительнейших вопросов истории приблизился к разрешению.