Преступление без срока давности - Мария Семенова

Где-то среди кустов брякало на гитаре несовершеннолетнее российское будущее, млели в предвкушении главного влюбленные на скамейках, а огромный помойный котище — полосатый, как матрац, с разодранным в боях ухом — взобрался на капот и понимающе уставился на автолюбителя желтым глазом: мыр-мыр, мы с тобой одной крови, ты ведь тоже вроде не кастрированный…

«Ну где же она, зараза?» Уже окна погасли в окрестных домах, и, глядя на страдавшего желудком ротвейлера, которого хозяйка выводила уже по третьему разу, Андрей Петрович распечатал пачку «Беломора». «Не иначе трахаться залегла с кем-нибудь, дешевка». Вспомнив, как, выламываясь, она строила из себя цацу, он засопел от ненависти, а в это время раздался звук мотора и, брякая колесами по ямам, во двор зарулило такси. «Не иначе как явилась, сука, не запылилась. — Усмехнувшись, Ведерников прищурился от света фар и в целях конспирации низко пригнулся к рулю. — Небось по аквапаркам-то не водят, оттрахали — и пинком под зад: свободна — иди, девушка, подмойся».

Предчувствие его не обмануло, такси действительно остановилось неподалеку от «ситроена», дверца «Волги» хлопнула, и в свете уличного фонаря нарисовалась гражданка Лохматовская. Но Боже, в каком виде!

То ли сказалась духота летней ночи, то ли выпито было чересчур, но только Зоечка была изрядно навеселе. Не то чтобы в стельку, в сосиску, до поросячьего визга, но до кондиций, вызывающих изумление, смешанное с отвращением.

— Трогай, шеф, — она с трудом отклеилась от «Волги» и двинулась большим зигзагом к дому, — катись, я тебе говорю, к едрене фене…

«Где только таскалась, сука?» Ведерников дождался, пока такси отчалит, и, выбравшись из «ситроена», направился за Лохматовской следом. «А шмон-то какой, неподмывашка хренова».

Действительно, в ночи струился ядреный запах перегара, облагороженного «Пуазоном», настоянный на женском поте, в подъезде к нему добавилась вонища от сдохшей в страшных корчах крысы, и, сморщившись, Андрей Петрович тихо сплюнул: «Ну и помойка, блин». Неслышно, как кот, он крался следом за Лохматовской, а та, отчаянным усилием взобравшись к себе на третий, наконец-таки сподобилась достать из сумочки ключ и начала искать замочную скважину: «Ну давай, входи, глубже, глубже».

Тугие ригеля подались с трудом, скрипнули петли, и только дверь открылась, как Ведерников зверем кинулся на свою неспетую песню.

Если что в нем и было от медведя, то в первую очередь не нижние конечности, а верхние — с мощными кистями, очень сильные, и он сноровисто сомкнул пальцы на податливой женской шее. Все было кончено за мгновение. Хрустнули сломанные позвонки, Зоечка обмякла, и Ведерников бережно опустил ее на пол — безжизненной накрашенной куклой с высунутым языком и стекающей по ноге струйкой мочи.

Секунду он стоял неподвижно, вслушиваясь в тишину спящего дома, затем прикрыл входную дверь и, криво усмехнувшись, зачем-то потянулся к сумочке покойной. «Ну, стерва грязная». О мертвых или хорошо, или никак, однако ж Андрей Петрович не мог сдержать свой праведный гнев. В девичьем ридикюле он обнаружил одинокую стобаксовую, початый блок презервативов и снятые по случаю жары черные чулки в крупную сетку — стандартный набор сдающей свои прелести напрокат бледи.

«Господи, ну что я за урод такой! — Он вдруг оскалился и с ненавистью посмотрел на покойницу: — Развели как лоха, держали за фраера ушастого, а под конец хотели еще и обуть на тридцатку. И все это из-за пятнадцатисантиметровой вонючей, покрытой слизью трубки».

Он почувствовал спокойную злость, как во время драки, и принялся стаскивать одежды с убитой. Не торопясь разделся сам и, с легкостью подхватив еще теплое тело на вытянутые руки, понес его в ванную. Затем вернулся, чтобы взять захваченный с собой двенадцатидюймовый «нож для выживания», пальцем проверил остроту лезвия и внезапно ощутил, как его распирает чувство уважения к собственной персоне: только что он замочил своими руками телку, а в нем даже не шевельнулось ничего, это ли не верх самообладания, апофеоз мужественности и решительности.

«Живых врагов у нас не будет». Крепко придерживая труп за голову, Ведерников всадил лезвие в горло и, не обращая внимания на кровь, сноровисто перерезал шею. Открыл теплую воду и, глядя, как рубиновые струи винтом исчезают в стоке, неторопливо вскрыл покойнице грудную клетку, уж больно клинок был хорош, острый, с легко берущей кость пилой.

Работа спорилась — скоро легкие с сердцем лежали в раковине, кровь уже практически стекла, но, когда он приступил к потрошению брюшной полости, начались некоторые сложности. Кажется, велика ли была покойница, а сколько в ней оказалось требухи — вонючих кишок, полных непереваренной пищи и дерьма! «Нажралась как свинья. — Ведерников ради интереса вскрыл желудок убитой и, криво усмехнувшись, принялся грузить внутренности в полиэтиленовый пакет. — Только впрок ей явно не пошло».

Передохнул, покурил «Беломора» и с новыми силами взялся за нож.

И все же процесс членения растянулся аж на полночи — особенно Андрей Петрович намучился с костями таза и берцовыми, но человек — венец мироздания, и где-то к четырем часам гражданка Лохматовская была по частям упакована в полиэтиленовую тару. «Ну вот и все, как говаривал Штирлиц». Одевшись, Ведерников за два захода погрузил женскую плоть в машину, вымыл в квартире пол, затер пальчики и не забыл на прощание про сумочку со ста баксами. «Это мне, родная, на организацию твоих похорон, — решил он. — Гуд бай, май лав, гуд бай».

С «беломориной» в зубах он запер входную дверь и, усевшись в «ситроен», взял курс на Горелово, где у него имелась небольшая животноводческая ферма. Кто это сказал, что свиньи едят один только комбикорм? Ошибочка — хрюшки-то, они всеядные. Да и собачки сторожевые тоже весьма уважают свежее мясо. С косточкой.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Macht geht vor Recht [1].

— Засранец ты хренов, а не Мочегон. — Полковник Зинченко потер стриженный наголо череп и, хлопнув себя по ляжкам, внезапно раскатился, как от щекотки: — Ну это ж надо такое отчихвостить! Восемь, — он глянул в милицейскую справку, — отставить, девять с тяжелыми телесными, госпитализирован также сотрудник МВД, ресторану нанесен значительный урон, — ладно, погорячился, все бывает в жизни. Но удостоверение-то зачем терять?

Внешне Зинченко напоминал хорька — маленького, верткого и очень кусачего. Причем побывавшего в капкане — половина его левой ступни осталась в кампучийских джунглях.

— Да оно, товарищ полковник, само похерилось. — Ша-лаевский выбрал тактику «повинную голову меч не сечет» и изобразил горечь невосполнимой утраты, смешанную с искренним раскаянием. — Так получилось, нечаянно.

— За нечаянно бьют отчаянно. — Зинченко оскалил мелкие, наверное очень острые, зубы и ехидно покосился на майора: — Правда, тебя, костолома, не очень-то и побьешь. Будем принимать меры воспитательного характера — поедешь на Воды. Так и отрапортуем начальству.

И тут Лаврентий Павлович вздрогнул — пообедал, называется, с коньячком в приятной компании…

Самолет, ревя моторами, пошел вниз, да так стремительно, что заложило уши, засемафорил синий маячок над люком, и Шалаевский, услышав крик «Пошел!», бросился в душное марево августовского полудня.

Бешеный рывок, лямками парашютными по скулам, и над головой Лаврентия Павловича расцвел купол — порядок. А под ногами майорскими, обутыми в БП, ботинки прыжковые то есть, предстала панорама выжженной солнцем степи. Безрадостное зрелище, надо заметить, да и вообще место здесь жуткое — чахлые рощицы покрытых серой пылью деревьев, крутые берега мутноводного Ингула и бесчисленные караульные вышки среди натянутой шатром колючей проволоки.

Зоны. Концлагеря. Собачий лай.

И еще здесь расположен «глиноземный комбинат», на котором трудятся преимущественно зеки, а у директора почему-то прямая связь с Кремлем установлена — каждый день звонят оттуда, успехами интересуются. Дела идут, только вот текучесть кадров высока, вон какой жирный дым валит из трубы крематория, однако эти мелочи никоим образом не отразятся на выработке. Все новых зеков гонят бесконечными колоннами к вышкам, и ничего не значит, что рядом Кировоград, а не Магадан, что пайка здесь повышенной жирности, а в баланде попадается мясо. Скоро у вновь прибывших станут выпадать зубы, появятся странные язвы на теле, и уйдут они отсюда лишь одним путем — в виде черного жирного дыма, густо застилающего безоблачное небо. Не судьба, значит, с чистой совестью-то на свободу…

Желтые Воды. Пыль. Жара. Раскаленное белое солнце — нелетной погоды здесь не бывает. Каменно-бетонная глина вместо аэродрома. Вперед, диверсанты-спецназовцы, повышайте боевое мастерство. Как завещал бородатый вождь, учитесь, учитесь и учитесь. Прыгайте с больших высот. С малых. Сигайте, если не угробитесь, со сверхмалых. Бегайте под ласковым солнышком. Рукопашка. Напалм. Собаки. Куклы — но это уже высший пилотаж, не для всех. А то может выйти боком.